охоты отпрыскам своим. Да, то будет неукротимый бег! И в устремленности
грядущей не столько сама добыча была желанна в  тот час Акбаре, сколько  то,
чтобы поскорее охота  состоялась, когда  бы  понеслись они  в степной погоне
подобно птицам быстрокрылым... В этом смысл ее волчьей жизни...
   То были мечты волчицы, внушенные ее природой,  кто  знает, может  быть,
ниспосланные  ей свыше,  мечты,  которым суждено будет  позднее  вспомниться
горько, до  боли  в  сердце,  и  сниться часто и безысходно...  И  будет вой
волчицы  как плата  за те  мечты. Ведь  все мечты  так - вначале рождаются в
воображении,  а затем по большей части  терпят  крушение за то,  что посмели
произрастать  бeз корней, как иные цветы и деревья... И ведь все мечты так -
и в том их трагическая необходимость в познании добра и зла...

III

   Зима  вошла в Моюнкумы.  Однажды уже выпадал  снег, достаточно обильный
для полупустыни, - тот снег забелил  ненадолго  всю саванну, явившуюся самой
себе в то  утро белым  безбрежным океаном с застывшими на бегу  волнами, где
есть где  разгуляться ветру и перекати-полю и где наконец установилась такая
тишина, как в космосе,  как в бесконечности, поскольку пески успели напиться
влаги,  а увлажненные  такыры смягчились,  утратив свою жесткость... А перед
этим  над  саванной  прогоготали  гусей  осенних косяки, так высоко и звонко
пролетали  они в  сторону Гималаев  над Моюнкумскими  степями, отправляясь с
летовок от северных морей и  рек на юг, к исконным водам Инда и Брахмапутры,
что, будь  у  обитателей саванны  крылья, все  поддались бы  зову. Но каждой
твари  свой  рай  предопределен...  Даже степные  коршуны,  парившие на  той
высоте, и те лишь уклонялись в сторону...
   А у Акбары  к зиме волчата заметно поднялись и, утратив  неразличимость
детскости, все трое превратились в угловатых переростков, но уже  каждый  со
своим  норовом.  Понятно,  волчица  не  могла  дать  им имена: раз богом  не
определено,  не переступишь, зато по запаху, что людям  не дано, и по другим
живым приметам она легко  могла  и отличить  и звать  к себе  в  отдельности
любого из  своего  потомства. Так, у самого крупного из  волчат был широкий,
как  у Ташчайнара,  лоб, и воспринимался  он  потому  как  Большеголовый,  а
средний, тоже крупнячок, с длиннющими ногами-рычагами, которому  быть бы  со
временем  волком-загонщиком,  тот воспринимался  Быстроногим, а  синеглазая,
точь-в-точь как сама Акбара,  и с белым  пятном в паху,  как у самой Акбары,
игривая любимица Акбары  значилась в ее сознании  бессловесном Любимицей. То
подрастал предмет раздора и смертельных схваток среди самцов, едва придет ее
любовная пора...
   А  первый  снег,  выпавший  незаметно за  ночь,  тем  ранним  утром был
праздником  нечаянным для всех. Вначале  волчата-переростки оробели было  от
запаха  и вида незнакомого  вещества,  преобразившего  всю  местность вокруг
логова,  а потом  понравилась  им прохладная отрада  и закрутились, забегали
вокруг  наперегонки,   барахтались  в   снегу,   фыркали   и  взлаивали   от
удовольствия. Так  начиналась  та  зима  для  первенцев,  в конце которой им
предстояло расстаться  с  волчицей-матерью, волком-отцом  и  друг  с другом,
расстаться для новой жизни каждого из них.

   К  вечеру снег еще подсыпал, и на другое  утро еще  до восхода солнца в
степи было уже светло и прозрачно, как днем. Покой и тишина разлились всюду,
и острый  голод  по-зимнему дал о  себе знать. Волчья  стая прислушивалась к
округе - пора было на промысел, добывать прокорм. Акбара ждала для облавы на
сайгаков сообщников из других стай. Пока что никто не дал об этом знать. Все
слушали  и  ждали  тех  сигналов.  Вот  Большеголовый  сидит в  нетерпеливом
напряжении,  еще не ведая,  какие тяготы  несет охота, вот Быстроногий  тоже
наготове, а вот Любимица - глядит  в синие глаза волчицы преданно и смело, а
рядом прохаживается  отец семейства  -  Ташчайнар. И  все ждали, как повелит
Акбара.  Но был  над ними еще верховный  царь  -  царь  Голод, царь утоления
плоти.
   Акбара встала с места и двинулась трусцой, ждать дальше было некогда. И
все последовали за ней.
   Все начиналось примерно так, как  грезилось волчице, когда волчата были
еще малы. И вот то время наступило - самая пора для групповых облав в степи.
Пройдет еще немного времени, и с холодами одинокие волки сколотятся в волчьи
артели и до конца зимы будут промышлять сообща.
   Тем временем  Акбара  и Ташчайнар  уже  вели  своих  перворожденных  на
испытание, на первую для них великую охоту на сайгаков.
   Волки шли, прилаживаясь к степи, то шагом, то  трусцой, печатая  на том
нетронутом снегу цветы следов звериных как знаки силы и сплоченной воли, где
пригибаясь  шли среди  кустов,  а  где  скользили, как тени.  И  все  теперь
зависело от них самих и от удачи...
   Акбара  походя  взбежала на один пригорок, чтобы оглядеться, и замерла,
вглядываясь в  дали  синими глазами и  запахи ветра перебирая нюхом. Великая
саванна  пробуждалась,  насколько  хватало  глаз, в  тумане легком виднелись
стада сайгаков - то были крупные скопления поголовья с молодняком-годовиком,
который  отделялся  в ту  пору  в новые  стада. Тот  год был приплодным  для
сайгаков, стало быть, благоприятным и для волков.
   Волчица  задержалась  на  том  взлобке,  поросшем чием, чуть  подольше:
требовалось сделать выбор наверняка  -  определить  по ветру, куда, в  какую
сторону податься, чтобы безошибочно начать охоту.
   И  именно  в тот  момент  послышался  вдруг странный  гул  откуда-то со
стороны и сверху, какое-то  гудение пошло над степью, но вовсе не похожее на
громыхание грозы. Тот звук был совершенно незнаком, и он  все рос и рос так,
что  и  Ташчайнар не  удержался и  тоже выскочил наверх  к  волчице,  и  оба
попятились от страха - на небе что-то происходило,  там  появилась  какая-то
невиданная  птица,  чудовищно  грохочущая,  она  чуть  кособоко  летела  над
саванной, едва не зарываясь носом,  а за ней  на  отдалении летела еще  одна
такая  же махина.  Затем  они  удалились,  и  постепенно  шум затих. То были
вертолеты.
   Итак, два вертолета пересекли небо Моюнкумов,  как рыбы, не оставляющие
следов  в воде. Однако ни  наверху, ни внизу  ничто не изменилось,  если  не
считать того факта, что то была разведка с воздуха, что в эфир в тот час шли
открытым текстом радиосообщения пилотов о том, что они видели и где, в каких
квадратах,  какие  есть  подъездные  пути  по  Моюнкумам  для  вездеходов  и
прицепных грузовиков...
   А волки,  что ж,  какой с них спрос, пережив сиюминутное  смятение, они
вскоре забыли о вертолетах и снова затрусили по  степи к сайгачьим урочищам,
не ведая  ни  сном ни духом,  поскольку им  то  не  дано,  что  все они, все
обитатели  саванны, уже замечены, уже отмечены  на картах  в пронумерованных
квадратах и обречены  на массовый отстрел, что их погибель уже спланирована,
и  скоординирована,  и  уже  катится  к  ним  на  многочисленных  моторах  и
колесах...
   Откуда  было знать им, степным волкам, что их исконная добыча - сайгаки
-  нужна для  пополнения плана  мясосдачи, что  ситуация в конце  последнего
квартала "определяющего года"  сложилась для области весьма  нервозная - "не
выходили с  пятилеткой"  и кто-то разбитной из облуправления вдруг предложил
"задействовать"  мясные ресурсы Моюнкумов: идея же  сводилась  к  тому,  что
важно  не  только  производство  мяса,  а  фактическая  мясосдача,  что  это
единственный   выход  не  ударить  лицом  в  грязь  перед  народом  и  перед
взыскательными органами свыше. Откуда было знать им, степным волкам,  что из
центров в области  шли звонки; требование  момента -  хоть из-под  земли, но
дать план мясосдачи, хватит  тянуть:  год, завершающий пятилетку, что скажем
мы народу, где план, где мясо, где выполнение обязательств?
   "План будет непременно, - отвечало облуправление, - в ближайшую декаду.
Есть дополнительные резервы на местах, поднажмем, потребуем..."
   А  степные  волки  тем   часом,   ничего  не  подозревая,   старательно
подкрадывались окольными путями к заветной цели, ведомые все той же волчицей
Акбарой, бесшумно ступая  по мягкому снегу, приблизились к последнему рубежу
перед атакой, к высоким комлям чиев и затерялись среди  них, напоминая такие
же буроватые кочки. Отсюда Акбариным волкам  все  было  видно как на ладони.
Бессчетное  стадо  степных антилоп - все как  на подбор одной  от сотворения
мира  масти, белобокие, с  каштановым  хребтом,  -  паслось, пока  не  ведая
опасности, в широкой тамарисковой долине,  жадно поедая  подкожный ковыль со
свежим  снегом.  Акбара пока еще выжидала,  необходимо  было выждать,  чтобы
перед броском собраться с духом, и всем разом выскочить из укрытия, и с ходу
кинуться в погоню, а уж тогда облава сама подскажет маневр. Молодые волки от
нетерпения судорожно подергивали хвостами и  ставили  уши торчком,  вскипала
кровь  и у  сдержанного Ташчайнара,  готового  вонзить  клыки  в настигнутую
жертву, но  Акбара, пряча  пламень  в глазах, не давала пока знака к  рывку,
ждала наиболее  верного момента - только тогда  можно  было рассчитывать  на
успех: сайгаки в один миг берут такой разбег, который немыслим ни для одного
зверя. Надо было уловить этот момент.
   И тут поистине точно гром с неба - снова появились те вертолеты. В этот
раз  они   летели  слишком  скоро   и  сразу   пошли  угрожающе   низко  над
всполошившимся   поголовьем  сайгаков,  дико  кинувшихся   вскачь  прочь  от
чудовищной  напасти. Это  произошло  круто и ошеломительно  быстро - не одна
сотня  перепуганных  антилоп,  обезумев,   потеряв  вожаков   и  ориентацию,
поддалась  беспорядочной  панике,  ибо  не  могли  эти  безобидные  животные
противостоять летной  технике. А вертолетам точно  только того и надо было -
прижимая бегущее  стадо к земле и обгоняя его, они  столкнули  его с  другим
таким же многочисленным  поголовьем  сайгаков, оказавшимся по  соседству, и,
вовлекая  все   новые  и   новые   встречные   стада   в   это   моюнкумское
светопреставление, сбивали с толку панически бегущую  массу степных антилоп,
что еще  больше усугубило бедствие, обрушившееся на парнокопытных обитателей
никогда ничего подобного не знавшей саванны. И не только парнокопытные, но и
волки,  их  неразлучные  спутники  и вечные  враги,  оказались  в  таком  же
положении.
   Когда  на глазах  Акбары  и ее  стаи  случилось  это  жуткое  нападение
вертолетов, волки сначала  притаились, от страха вжимаясь в корневища  чиев,
но  затем  не выдержали и  бросились наутек от проклятого места. Волкам надо
было исчезнуть,  унести ноги,  двинуться  куда-нибудь  в  безопасное  место,
однако именно этому не  суждено было осуществиться.  Не успели  они отбежать
подальше,  как  послышалось  содрогание  и  гудение  земли,  как  в  бурю, -
неисчислимая  сайгачья  масса,  гонимая  по  степи  вертолетами в  нужном им
направлении, со страшной скоростью катилась  вслед за ними. Волки,  не успев
ни свернуть, ни притаиться, оказались  на пути живого всесокрушающего потока
громадного,  набегающего,  точно  туча, поголовья. И  если бы они на секунду
приостановились, то неминуемо были  бы растоптаны и раздавлены  под копытами
сайгаков,  настолько  стремительна была скорость  этой  плотной,  потерявшей
всякий  контроль над собой животной стихии. И только  потому,  что волки  не
сбавили шагу, а, наоборот, в страхе  припустили еще сильнее, они остались  в
живых. И  теперь  уже  они сами  оказались  в плену, в  гуще  этого великого
бегства, невероятного и немыслимого, - если вдуматься, ведь  волки спасались
вместе со своими жертвами, которых они только  что готовы были растерзать  и
растащить по кускам, теперь же  они уходили от общей  опасности бок о бок  с
сайгаками, теперь они были равны перед лицом безжалостного  оборота  судьбы.
Такого - чтобы волки и сайгаки бежали  в одной куче - Моюнкумская саванна не
видывала даже при больших степных пожарах.
   Несколько  раз  Акбара пыталась  выскочить из  потока бегущих,  но  это
оказалось невозможным -  она рисковала быть растоптанной мчащимися бок о бок
сотнями антилоп. В  этом бешеном убийственном галопе Акбарины волки пока еще
держались  кучно, и Акбара пока  еще  могла видеть их краем глаза  - вот они
среди антилоп, распластавшись, ускоряют  бег, ее первые отпрыски, выкатив от
ужаса глаза,  -  вот Большеголовый, вот  Быстроногий, и едва  поспевает, все
больше слабея,  Любимица, а вместе с  ними и он  обращен в панический  бег -
гроза Моюнкумов, ее Ташчайнар. Разве об этом мечталось  синеглазой волчице -
а  теперь  вместо  великой  охоты  они  бегут  в стаде  сайгаков, бессильные
что-либо предпринять, уносимые сайгаками, как щенки в реке... Первой сгинула
Любимица. Упала под ноги стада, только  визг раздался, заглушенный мгновенно
топотом тысяч копыт...
   А вертолеты-облавщики, идя с двух краев поголовья, сообщались по рации,
координировали,  следили, чтобы оно  не разбежалось  по  сторонам, чтобы  не
пришлось  снова  гоняться  по саванне за  стадами,  и  все больше  нагнетали
страху, принуждая сайгаков бежать тем  сильнeй,  чем  сильней они  бежали. В
шлемофонах  хрипели  возбужденные  голоса  облавщиков:  "Двадцатый,  слушай,
двадцатый! А ну поддай  жару! Еще  поддай!" Им,  вертолетчикам,  сверху было
прекрасно видно, как по  степи, по  белой  снежной пороше катилась  сплошная
черная река  дикого  ужаса. И в ответ раздавался  бодрый голос в  наушниках:
"Есть поддать! Ха-ха-ха,  глянь-ка, а среди них и волки бегут! Вот это дело!
Попались серые! Крышка, братишки! Это вам не "Ну, погоди!".
   Так они  гнали облаву на измор,  как и  было  рассчитано, и расчет  был
точный,
   И когда гонимые  антилопы хлынули на  большую равнину, их встретили те,
для которых  старались с утра вертолеты.  Их поджидали охотники,  а  вернее,
расстрельщики.  Hа  вездеходах-"уазиках"  с  открытым  верхом  расстрельщики
погнали сайгаков дальше, расстреливая их на  ходу из  автоматов, в упор, без
прицела,  косили как будто сено на  огороде.  А  за ними двинулись  грузовые
прицепы -  бросали трофеи  один  за одним в кузова, и люди собирали дармовой
урожай.  Дюжие  парни  не  мешкая,  быстро освоили  новое дело,  прикалывали
недобитых сайгаков, гонялись за ранеными и тоже приканчивали,  но главная их
задача заключалась в том, чтобы раскачать окровавленные туши за ноги и одним
махом перекинуть за  борт!  Саванна  платила богам кровавую  дань за то, что
смела оставаться саванной, - в кузовах вздымались горы сайгачьих туш.
   А  побоище  длилось.  Врезаясь  на   машинах   в  гущу  загнанных,  уже
выбивающихся из сил сайгаков, отстрельщики валили животных направо и налево,
еще больше нагнетая панику  и  отчаяние. Страх достиг таких апокалипсических
размеров, что волчице  Акбаре, оглохшей от выстрелов, казалось, что весь мир
оглох и онемел, что везде ноцарился хаос и  само солнце, беззвучно  пылающее
над головой,  тоже гонимо вместе с ними в этой бешеной облаве, что оно  тоже
мечется и ищет спасения и что даже вертолеты вдруг онемели и уже без грохота
и свиста беззвучно кружатся над уходящей в бездну степью, подобно гигантским
безмолвным коршунам... А отстрельщики-автоматчики беззвучно палили с колена,
с бортов  "уазиков",  и  беззвучно  мчались,  взлетая  над  землей,  машины,
беззвучно неслись обезумевшие сайгаки и  беззвучно валились под прошивающими
их пулями, обливаясь  кровью... И в этом  апокалипсическом безмолвии волчице
Акбаре явилось лицо человека. Явилось  так  близко и  так  страшно, с  такой
четкостью, что она ужаснулась и чуть не попала под колеса. "Уазик" же мчался
бок  о бок,  рядом.  А  тот человек  сидел впереди,  высунувшись по  пояс из
машины.   Он  был  в  стеклянных  защитных  -  от  ветра  -  наглазниках,  с
иссиня-багровым, исхлестанным ветром лицом, у черного рта он держал микрофон
и,  привскакивая с  места, что-то орал на  всю степь, но  слов  его  не было
слышно.  Должно быть, он командовал  облавой, и если бы в тот момент волчица
могла услышать шумы  и голоса и  если бы она понимала  человеческую речь, то
услышала бы, что он кричал по рации: "Стреляйте по краям! Бейте по краям! Не
стреляйте в  середину, потопчут, чтоб вас!" Боялся, что туши убитых сайгаков
будут истоптаны бегущим следом поголовьем...
   И тут человек с микрофоном заметил вдруг, что рядом,  чуть не бок о бок
с  машиной  среди  спасающихся бегством антилоп скачет  волк, а за  ним  еще
несколько  волков.  Он дернулся,  что-то  заорал хрипло  и  злорадно, бросил
микрофон  и  выхватил  винтовку,  перекидывая  ее  на  руку  и  одновременно
перезаряжая. Акбара ничего не могла поделать, она не понимала, что человек в
стеклянных наглазниках целится в нее, а если бы и понимала, все равно ничего
не смогла бы предпринять - скованная  облавой, она не могла ни увильнуть, ни
остановиться,  а человек все  целился, и  это  спасло Акбару.  Что-то  резко
ударило под ноги, волчица перекувырнулась, но тут же вскочила, чтобы не быть
растоптанной, и в следующее мгновение  увидела,  как высоко взлетел в воздух
подстреленный  на бегу  ее Большеголовый, самый крупный из ее первенцев, как
он, обливаясь  кровью, медленно падал  вниз, медленно перекидываясь  на бок,
вытягивался,   суча  лапами,  возможно,  исторгнул   крик  боли,   возможно,
предсмертный  вопль,  но  она ничего  не  слышала,  а  человек в  стеклянных
наглазниках торжествующе  потрясал  винтовкой  над  головой,  и  в следующее
мгновение Акбара  уже перескочила через  бездыханное  тело Большеголового, и
тут вновь ворвались в ее сознание звуки реального мира - голоса, шум облавы,
несмолкающий грохот  выстрелов, пронзительные гудки автомашин, крики и вопли
людей,  хрип  агонизирующих  антилоп,  гул  вертолетов над головой... Многие
сайгаки  падали  с ног и  оставались  лежать,  били  копытами,  не  в  силах
двигаться, задыхались  от  удушья  и разрыва  сердца. Их прирезали  на месте
подборщики туш, наотмашь полоснув  по горлу, и, раскачав за ноги,  судорожно
дергающихся, полуживых кидали  в кузова грузовиков. Страшно было смотреть на
этих людей в облитой кровью с головы до ног одежде...
   Если бы  с  небесных  высей  некое бдительное  око  глядело на мир, оно
наверняка увидело  бы,  как  происходила  облава и чем  она  обернулась  для
Моюнкумской саванны, но и ему, пожалуй,  не дано было  знать,  что  из этого
последует и что еще замышляется...

   Облава в Моюнкумах кончилась лишь  к вечеру, когда  все  - и  гонимые и
гонители - выбились из сил и в  стeпи стало смеркаться. Предполагалось,  что
на другой день  с утра  вертолеты,  заправившись,  вернутся с базы и  облава
возобновится; предполагалось, что такой работы здесь хватит еще дня  на три,
на  четыре,   если  верить  тому,  что  в  западной,  самой  песчаной  части
Моюнкумских  степей  находится,  по  предварительному  вертолетно-воздушному
обследованию,  еще  много  непуганых  сайгачьих стад,  официально  именуемых
невскрытыми резервами края. А поскольку существовали невскрытые  резервы, из
этого  неминуемо  вытекала  необходимость  скорейшего вовлечения  в плановый
оборот упомянутых резервов в интересах края.  Таково было сугубо официальное
обоснование моюнкумского "похода". Но, как известно, за всякими официальными
заключениями всегда стоят те или иные жизненные обстоятельства, определяющие
ход истории. А обстоятельства - это в конечном счете люди, с их побуждениями
и  страстями,  пороками  и добродетелями, с их непредсказуемыми метаниями  и
противоречиями. В этом смысле моюнкумская трагедия тоже не была исключением.
В  ту  ночь  в саванне находились  люди -  вольные или невольные исполнители
этого злодеяния.
   А волчица Акбара и ее  волк Ташчайнар, уцелевшие из всей  стаи, трусили
впотьмах  по  степи,  пытаясь  удалиться как  можно дальше  от мест  облавы.
Передвигаться им  было трудно  -  вся шерсть на подбрюшине, в промежностях и
почти до  крестца  промокла  от  грязи и слякоти.  Израненные,  избиты