нкумам, на попутной
грузовой машине до отделения совхоза "Учкудук" за четвертной,  выплачиваемый
Петрухой из денег, отпущенных Самим.  На  всякий случай  сочинили  они  себе
легенду: они-де  шабашники. Авдий - плотник, самый  нужный  в  здешних краях
человек,  что, кстати,  соответствовало истине:  Авдий и в  самом  деле  был
неплохим плотником. Отец с детства  научил. Петруха положил  ему в вещмешок,
тоже  на всякий  случай,  немудреный инструмент  -  рубанок,  топор, долото,
предусмотрительно захваченные  им из дому. Себя и Леньку  Петруха должен был
выдавать за  штукатуров и  маляров - они, мол, на каникулах,  учащиеся ПТУ и
ехали, стало быть, на  отхожий промысел,  в далекий Учкудук, в  Примоюнкумье
подзаработать у степняков на постройках домов. Версия вполне правдоподобная.
   День стоял  знойный,  но  в  открытом грузовике  было  легче  - не  так
припекало и продувало свежим степным  ветерком. Правда, дорога, как и всякий
проселок, была никудышная - вся разбитая.
   Когда машина притормаживала  у колдобин, пыль  из-под  колес  настигала
тучей - оставалось  только отмахиваться  да откашливаться. Единственное, что
примиряло с тяжелой дорогой, - окружающие пространства,  невольно появлялась
мысль: были бы  крылья, полетел бы над  землей... "Теперь  я как  бы  воочию
убедился,  что земля -  это планета,  - думал Авдий, стоя у кабины.  - А как
тесно  человеку  на  планете,  как   боится  он,  что  не  разместится,   не
прокормится,  не уживется с другими себе подобными. И  не в том ли дело, что
предубеждения,  страх, ненависть сужают  планету  до размеров  стадиона,  на
котором все зрители заложники, ибо обе команды, чтобы выиграть,  принесли  с
собой ядерные бомбы, а болельщики, невзирая ни на что, орут: гол, гол,  гол!
И это и  есть планета. А  ведь  еще перед  каждым человеком стоит неизбывная
задача  - быть  человеком, сегодня, завтра,  всегда.  Из этого  складывается
история. Куда мы едем сейчас, ради  какой  жизненно важной  надобности  люди
ищут отравы себе  и  другим, что  их толкает на это  и что они находят в том
страшном круге отречения от самих себя?"

x x x

   В  Учкудуке,  в  этом  поистине  затерянном  и богом  забытом казахском
поселке, они с ходу нашли себе работу - подрядились на пару дней штукатурить
и  столярничать  в недостроенном доме  одного чабана. Сам чабан находился  с
отарой  на отгоне,  семья  была  с  ним,  а  стройка  пустовала,  порученная
соседу-родственнику на тот случай, если объявятся вдруг, как в прошлом году,
шабашники. Они  объявились,  будто наперед знали,  - Петруха, Авдий, Ленька,
три гонца-молодца.
   Жили они в том же строении, благо  крыша  была  и погода стояла жаркая.
Очажок устроили на дворе и кое-что варили даже.  Надо  сказать, работали как
звери.   Петруха   сам   поднимался   спозаранку,  будил   немедленно  своих
артельщиков, Авдия  и Леньку, и они принимались за  дело, вкалывали до самой
темноты.  Ужинали уже при свете  костерка, и  только  тогда Петруха позволял
себе немного передохнуть и поразмышлять.
   -  Ты вот, Авдяй, смотрю, очень доволен даже  -  работаешь. Что-то, как
положено, с хозяина, конечно, получим.  Но такие  деньги, если хочешь знать,
нам тьфу! На один зуб! Это мы  так, для отвода  глаз. А вот как двинемся, да
на  хорошее  место  выскочим, чтобы в две руки  обрывать тот  цвет, там дело
другое - один денек помотался по степи, зато  целый  год  живи, как министр.
Ленька, ты-то знаешь? Так ведь?
   - Знаю немного, - отвечал все больше помалкивавший Ленька.
   - Только смотрите, ребята,  - строго предупреждал Петруха,  - никому ни
слова, ни соседу, ни другим здешним, они люди добрые, и все равно - умри, но
никому  ни  слова. Особенно  если кто  заявится да начнет расспрашивать. Ты,
Авдяй, говори: мол, знать  не знаю, ведать не ведаю, вон, мол, наш бригадир,
это я, стало быть, с ним, мол, и разговаривай, а я человек маленький, ничего
не знаю. Ясно?
   Что  тут еще  ответишь -  ясно, значит,  ясно...  Но не  это беспокоило
Авдия, а то, что вынужден был помалкивать,  не мог пытаться как-то  повлиять
на  ребят,  вступивших  на скользкий  путь, жаждущих любой  ценой  добыть те
преступные  деньги, -  такого вмешательства требовала его душа, но он не мог
себе  этого  позволить.  Если  бы даже Авдию  удалось силой  мысли  и  слова
поколебать их, заставить задуматься о своем падении, если бы даже допустить,
что  эти двое послушают голос  разума и решат порвать с такой жизнью, они не
посмеют и  не смогут  этого сделать  по той  простой  причине,  что  они уже
крепко-накрепко повязаны некой жесткой круговой порукой  с другими, имеющими
неписаное право  карать  их за измену. Но как  разорвать этот порочный круг?
Утешало Авдия лишь то, что он может послужить  благородному  делу, узнав  на
своем опыте,  как действуют гонцы-анашисты,  и затем, изложив это  в большом
газетном  материале, раскрыть  глаза людям.  И это будет,  как  он надеялся,
началом  моральной  борьбы  за  души  оступившейся части молодежи. Лишь  это
помогало  Авдию примириться с тем, что  он невольно оказался замешанным в их
дела, состоял в группе Петрухи.
   На третий день их пребывания в Учкудуке произошел один небольшой случай
-  Авдий ему не  придал  большого значения,  Петруха же, узнав о  нем, очень
обеспокоился. Сам Петруха в тот час  отлучился с соседом-стариком, инвалидом
войны, они поехали на его коляске в центральную усадьбу совхоза  консервами,
сигаретами да сахаром  запастись, так  как на другой день с рассветом решили
двигаться в степь - вроде бы уходили шабашничать в другое место.
   Ленька доштукатуривал дом внутри, а Авдий, пристроившись в тени, сбивал
для  сарайчика  дверь. Когда  с улицы вдруг донеслось  тарахтение мотоцикла,
Авдий оглянулся, приставил ладонь к глазам. Возле  дома  остановился,  гудя,
большой  мотоцикл,  водитель  легко  спрыгнул  с  седла. К удивлению  Авдия,
мотоциклистом оказалась совсем молодая женщина. Как только она управляется с
этой  тяжелой  машиной, да еще по таким  дорогам?! Женщина сдернула с головы
круглый шлем  с  болтающимся ремешком, сняла  ветрозащитные очки,  встряхнув
головой, разметала по плечам густые светлые волосы.
   -  Запарилась!  -  улыбнулась  она,  показав  белый  ряд  зубов.   -  А
запылилась-то как, боже ты мой! - радостно воскликнула она, отряхивая с себя
пыль. - Здравствуйте!
   - Здравствуйте, - смущенно  ответил Авдий. Дурацкие наставления Петрухи
подействовали на него. "Кто она? Зачем сюда приехала?" - подумалось Авдию.
   - А хозяин на  месте? - спросила мотоциклистка,  все так же  приветливо
улыбаясь.
   - Какой хозяин? - не понял Авдий. - Хозяин дома, что ли?
   - Ну да, конечно.
   - Так вроде он сейчас не тут, а где-то на отгоне.
   - А вы что, не видели его?
   - Нет, не видел.  Нет, видел, только мельком, он  тут приезжал недавно.
Но я с ним не разговаривал.
   - Странно,  как же  вы с ним  не разговаривали, -  вы,  кажется,  здесь
работаете, строите ему дом?
   - Простите,  но  я  действительно нe успел с ним  поговорить. Он тогда,
кажется,  спешил. С ним разговаривал мой старшой. Его  зовут  Петром. Сейчас
его нет. Он скоро должен приехать.
   -  Да  мне  это  ни к  чему,  извините,  если что. Просто мне  хотелось
повидать  Ормана -  он  чабан и  знает то,  что  меня  интересует. Потому  и
заскочила по пути, думала, застану его. Ну извините, я, кажется, помешала.
   - Да нет, что вы.
   Мотоциклистка снова надела шлем с болтающимся  ремешком,  завела мотор,
отъезжая, глянула  на Авдия  сквозь стекла наглазников  и  мельком  кивнула.
Авдий же в ответ, сам того не замечая, помахал ей рукой. И долго потом мысли
его  были заняты этим, казалось  бы, незначительным,  случайным  эпизодом. И
вовсе  не потому, что в душу  его закралось подозрение: так ли  безобиден ее
неожиданный визит накануне их выхода за добычей и не вынюхивает ли она чего,
- нет, совсем о  другом  думал он. Уже  после того как она укатила, оставляя
позади клубы пыли, он представил ее себе, зримо, подробно, точно бы  задался
целью  на  всю  жизнь  запомнить  ее.  И  теперь  отмечал,  с  удивлением  и
удовольствием,  что она  была  хорошо  сложена, невелика  ростом,  чуть выше
среднего,  но все в ней было  женственно и  соразмерно, как  и хотелось ему.
"Нет, кроме шуток,  - говорил он так, будто спорил с кем-то. - Женщина такой
и должна быть!  Вот именно  такой и  должна быть женщина". Авдию запомнились
необыкновенно тонкие черты ее одухотворенного лица, карие, едва ли не черные
глаза, сияющие живым  блеском, при том, что волосы ее,  свободно падавшие на
плечи, обрамляя  лицо, были совсем светлые, и это сочетание  темных  глаз  и
светлых волос придавало  ей  особую прелесть.  И все в ней ему  нравилось: и
небольшой, едва заметный шрам на левой щеке (может быть, в детстве  упала?),
и  то,  как ладно  она  была одета  -  джинсы, куртка,  поношенные  сапоги с
отвернутыми  голенищами, - и то, как  уверенно она вела  мотоцикл: ведь  сам
Авдий умел ездить разве что на велосипеде... И еще как он оконфузился, когда
она спросила насчет  хозяина, а  он: видел,  нет,  не  видел, нет,  видел...
просто как мальчишка, и чего это он так растерялся?
   Занятно, очень занятно  было Авдию  Каллистратову  думать  о ней, хотя,
казалось бы, и вспоминать  не  о чем - приехала,  внезапно уехала,  только и
всего. И  все же кто она такая,  откуда  она появилась, судя по  всему,  она
откуда-то  приехала, но  зачем  и что делать такой  женщине в этих пустынных
местах?..
   Петруха, узнав, что к ним заезжала странная женщина на мотоцикле, не на
шутку всполошился и долго  и  занудно  выспрашивал, что она говорила, да чем
интересовалась и  что Авдий ей отвечал.  Пришлось  пересказывать их разговор
несколько раз слово в слово.
   - Тут что-то не  то, тут что-то не то, - с  сомнением покачивал головой
Петруха. - Жаль, что меня не было, я бы с ходу раскусил, что за птица такая.
Видишь, Авдяй, хоть ты и умный и грамотный, а я  б лучше тебя тут справился,
расспросил бы ее, раз  такое  дело. Выяснил,  кто такая да что ей надобно, а
ты, друг, растерялся, вижу,  что растерялся, хоть я тебя  на такой  случай и
предупреждал.
   - Что  ты  переживаешь? - пытался урезонить  его Авдий. - Ну  чего  тут
такого, чтобы так бояться?
   - А  то, что  на наш след могут выйти  легавые.  Что, как ее  подослали
высмотреть да разузнать?
   - Да брось ты чепуху городить!
   - Интересно, что  ты потом  скажешь,  когда  за  решеткой очутишься или
когда  Сам  с  тебя спросит,  а  уж он спросит построже,  чем легавые: шкуру
сдерет, а то и чикнет. Ты хоть понимаешь, что такое - чикнуть?
   -  Успокойся, Петр, чему  быть,  того не миновать. Об  этом  надо  было
раньше думать. Вот  Ленька,  малыш еще, а кто  его затянул в такое дело? Или
хотя бы ты, сколько тебе лет - двадцать будет или нет? А ты как болван, шагу
ступить не смеешь, слова лишнего не скажешь -  как  бы не прогневать Самого.
Подумал  бы  лучше  над  тем,  как  оно  дальше  будет,  тут  есть  над  чем
поразмыслить.
   Но заход Авдия не имел успеха - Петруха сразу обозлился.
   -  Ты это  брось,  Авдяй, и  Леньку не трожь.  Если  ты на попа учился,
забудь об этом.  Забудь. От твоих  хороших слов пользы грош, а при нем,  при
Самом,  мы деньги загребаем.  Ясно?  Ленька сирота -  кому  он  нужен,  а  с
деньгами он  сам  с усам.  Хочу - пью, хочу -  ем.  А твоими баснями сыт  не
будешь, а уж насчет  того, чтобы погулять с дружками на  славу,  чтобы столы
ломились и чтобы девки на эстраде так пели, чтоб до печеночек пронимало, - и
не  мечтай. Вон у меня братья-братухи, трудяги-работяги, а глянул бы, как им
дается  этот  рубль!  Работают  не  разгибаясь.   А  мне  нипочем  рубленкой
подтереться! Деньги не любит только дурак, верно ведь, Ленька?
   -  Верно,   -  блаженно  улыбаясь,   тот  согласно  кивал  головой,  не
усомнившись ни в чем.
   Но  это  был  лишь  подступ  к  более  основательному разговору,  когда
представится случай. Авдий  понимал, что не следует слишком далеко заходить,
- иначе  кто поверит,  что  он гонец-анашист,  жаждущий прежде всего  добыть
деньги.
   На другой день поднялись с рассветом. На краю земли едва занялась заря,
раскинувшиеся поодаль дворы поселка еще спали, и даже собаки не лаяли, когда
трое гонцов  бесшумно  пробирались огородами в  открытую  степь.  По  словам
Петрухи, идти было не так далеко. Он знал, куда путь держать, и  обещал, как
только увидит где коноплю-анашу, сразу показать ее Авдию.
   Вскоре такой случай представился. Довольно прочное, стеблистое,  прямое
растение  с  плотной  бахромой соцветий  вокруг  стебля  оказалось той самой
анашой, ради которой они  ехали из Европы в Азию. "Боже мой,  - думал Авдий,
глядя  на  анашу, -  с  виду такое  обычное, почти как бурьян,  растение,  а
столько дурманной сладости в нем для иных, что  жизнь кладут на это зелье! А
здесь оно  под ногами!" Да,  то  была  анаша, солнце уже поднялось  и начало
припекать,  а они  стояли  среди безлюдного  степного  простора, где нет  ни
единого  деревца,  и вдыхали, разминая пальцами лепестки,  прилипчивый запах
терпкой дикой  конопли. А ведь какие только причудливые видения не порождала
анаша у  курильщиков  на протяжении многих веков! Авдий пытался  представить
себе  былые восточные базары (он читал о них в книгах) в Индии,  Афганистане
или Турции, где-нибудь в Стамбуле или в Джайпуре у старых крепостных стен, у
ворот некогда знаменитых  дворцов, где  анашу  открыто продавали, покупали и
там же и курили и  где каждый  на свой лад, в меру своей фантазии предавался
разнообразным галлюцинациям - кому мерещились услады в  гаремах, кому выезды
на золоченых шахских слонах под роскошными балдахинами при стечении пестрого
люда  и  трубном  громогласии  на  праздничных  улицах,  кому  мрачная  тьма
одиночества, порождаемая  в  недрах  омертвелого сознания, тьма,  вызывающая
клокочущую  ярость,  желание  сокрушить  и испепелить  весь мир. Немедленно,
сейчас, один на один!.. Не в этом  ли крылась одна из роковых пагуб  некогда
процветавшего Востока? И  неужели то сладостное помутнение разума таилось  в
дикой конопле, запросто и обыденно произраставшей в этих сухих степях?..
   -  Вот  она,  родная!  - приговаривал радостно Петруха,  обводя широким
жестом степные просторы. - Глянь, а вон еще  и еще! Это все она - анаша!  Но
только здесь не будем собирать - это что! Это так себе! Я поведу вас в такие
места, аж голова поплывет кругом...
   И они пошли дальше и через час набрели на такие густые  заросли  анаши,
что от одного  духа ее повеселели, как  от  легкого опьянения. Конопли здесь
было сколько  душе угодно. И  они  стали  собирать  и листья  и цвет анаши и
расстилали  собранное  для  просушки.  Петруха  утверждал,  что  просушивать
следует часа два, не больше. Работа спорилась... И все шло как нельзя лучше.
Но вдруг откуда-то послышался гул  вертолета.  Он низко летел  над степью и,
кажется, направлялся в их сторону.
   - Вертолет,  вертолет! - по-мальчишески громко и радостно заорал Ленька
и дергано запрыгал. Но Петруха - тот не растерялся.
   - Ложись, дурак! - закричал он и пустил матом.
   И  все  они легли ничком, попрятались в траве  - вертолет  прошел  чуть
стороной, но  вряд ли вертолетчики заметили их, но Петруха  потом все не мог
успокоиться  и  долго  выговаривал  Леньке  -  ему  казалось,  что  вертолет
специально прилетал высматривать гонцов.
   -  А что, -  рассуждал  он, - сверху  все видно,  каждую мышку. А  нас,
дураков, видно  за  сто  верст. Он как  увидит, так и сообщит  куда  надо по
рации. А если нагрянет милиция на  машинах, здесь  деваться некуда  - только
руки вверх, и крышка!
   Но вскоре и он забыл об этом, надо было работать. Именно  в тот день  и
произошел  совершенно   немыслимый  случай:  Авдий  встретился   с   волчьим
семейством. А произошло это так.
   Сделали перекур, подзакусили немного, и тут Петруха и сказал:
   -  Слушай, Авдяй, ты  вроде прижился  уже у нас, стaл свой в доску. Так
вот я тебе что  скажу.  Значит,  так, есть у нас один  закон  для новеньких,
таких, как ты. Если первый, значит, раз на дело идешь, должен вроде  сделать
Самому уплату или подарок, как хошь понимай.
   - Какой  еще подарок? - развел  руками Авдий, удивленный таким оборотом
дела.
   - Да ты постой, ты чего всполошился? Ты что думаешь, в магазин, что ли,
за подарком бежать  надо? Тут не добежишь.  А я вот, значит,  о  чем толкую.
Надо  тебе пластилинчику  подсобрать,  ну  хоть  бы  со  спичечный  коробок.
Побегаешь  тут по  травкам,  я  тебе  расскажу,  как  это  делается,  а  тот
пластилин,  стало быть,  при встрече преподнесешь вроде в  дружбу, да  ты же
умный человек, все  понимаешь: Сам - он главный,  ты подчиненный, такое тебе
от него доверие...
   Авдий  задумался:  а  ведь  для него  есть  тут свой резон - подношение
пластилина, пыльцовой  массы анаши, самого ценного  продукта, могло  открыть
доступ к Самому. Возникала возможность увидеть наконец Самого. А  как бы это
было нужно!  Вдруг удастся разговориться с Самим, под чьей властью  были все
гонцы.  "Власть, власть,  где  два человека,  там уж  и  власть!"  -  горько
усмехнулся Авдий Каллистратов.
   - Хорошо, - сказал он, - значит, соберу я пластилин и отдам его Самому.
А когда отдам, на станции, что ли?
   - Точно не знаю, - признался Петруха. - Может, завтра и отдашь.
   - Как завтра?
   - А так. Восвояси пора возвращаться. Хватит. А завтра - двадцать первое
число.  Завтра  нам  как штык до  четырех дня  надо быть  на  месте.  Вот  и
двинемся.
   - На каком месте?
   - А на таком, -  чванился своей  осведомленностью Петруха. - Соберемся,
тогда узнаешь. На триста тридцатом километре.
   Авдий больше не стал спрашивать  -  понял и так,  что  триста тридцатый
километр - это какой-то участок железной дороги на Чуйской ветке; важно было
другое  -  встреча с Самим скорее всего  могла состояться там и скорее всего
завтра. Так не лучше ли, не теряя  времени, приступить к сбору этого  самого
пластилина?
   Дело оказалось немудреное,  но до  предела выматывающее  и  по  способу
варварское.  Надо было, раздевшись догола, бегать по зарослям, чтобы на тело
налипала  пыльца  с  соцветий  конопли, что он  и делал.  Ну  и пришлось  же
побегать Авдию  Каллистратову в  тот день - никогда в  жизни  он столько  не
бегал! Пыльца  эта, едва видимая, почти микроскопическая,  почти бесцветная,
хотя и  налипала,  но собрать  с  тела этот почти незримый слой оказалось не
так-то просто  -  в результате всех  усилий  пластилина получалось  ничтожно
мало.  И  только  сознание,  что  это  необходимо  для  встречи  с  главным,
величаемым  Самим, для  того  чтобы,  накопив  материал,  вскрыть  потаенные
пружины  поведения гонцов  и через слово, через газету  огласить криком боли
всю  страну, - только это  заставляло Авдия  бегать и бегать взад-вперед под
жарким солнцем.
   В той  беготне Авдий  порядком  удалился от дружков, выискивая  в степи
наиболее густые  заросли анаши. И тут наступил какой-то момент удивительного
состояния  легкости,  парения то ли наяву, то ли  в воображении.  Авдий и не
заметил, как это случилось. В небе щедро светило солнце, воздух был пронизан
теплом,  порхали  и  пересвистывались какие-то  птицы,  особенно  заливались
жаворонки, мелькали бабочки и другие насекомые и тоже издавали разные звуки,
- словом, рай земной,  да и только, и  в том раю, раздевшись догола, оставив
на себе только панаму,  очки, плавки и кеды, Авдий Каллистратов  - белокожий
тощий северянин, охмелевший от  пыльцы,  носился как заводной взад-вперед по
степи,  выбирая наиболее высокий  и густой травостой.  Вокруг него клубилась
потревоженная  пыльца цветущей,  завязывающей  семя  конопли,  и  от долгого
вдыхания того летучего дурмана в воображении Авдия,  естественно,  возникали
разные  видения.  Особенно  отрадно  было  одно:  он  мчится  на  мотоцикле,
устроившись позади вчерашней мотоциклистки. Причем его  нисколько не