ез этот Бостон Уркунчиев, кулак и контрреволюционер
нового  типа.  Жизнь его бьет под  дых, а он  все свое.  Загнать бы его куда
подальше, как в прежние времена...
   На  рабочем  совещании  в тот  день присутствовал  и  новый  инструктор
райкома, скромный с виду молодой человек, которого люди в "Берике"  пока еще
не знали. Он  внимательно слушал выступавших  и все заносил в  свой блокнот.
Чотбаев предполагал, что  Кочкорбаев  не  упустит  случая  показать себя при
новом инструкторе райкома. И не ошибся. После выступления Бостона Кочкорбаев
попросил слова вроде бы  для  реплики.  И заговорил как по писаному: он умел
излагать вопрос совсем как газета, и в этом была его сила.
   - До каких пор, товарищ Уркунчиев, - обратился он к Бостону, как всегда
официально,  на  "вы",  - до  каких  пор  вы  будете  смущать  людей  своими
сомнительными   предложениями?   Тип   производственных   отношений   внутри
социалистического  коллектива  давно  определен историей. А вы хотите, чтобы
чабан,  как хозяин, решал, с кем ему работать, а с  кем  нет, и кому сколько
платить.  Что  это  такое?  Не что  иное,  как  атака  на историю,  на  наши
революционные  завоевания,  попытка поставить  экономику  над политикой.  Вы
исходите лишь из узких интересов  своей отары. Для  вас это вопрос вопросов.
Но  ведь  за  отарой  стоит район,  область, страна! К чему  вы  нас  хотите
привести - к извращению социалистических принципов хозяйствования?
   Вскипев, Бостон вскочил с места.
   - Я никого  никуда не зову. Я  устал уже  об  этом  говорить.  Никого я
никуда  не  зову, не  мое  пастушье дело, что  там происходит  в  области, в
стране, а то и в мире. И без меня хватает умников. А мое  дело - отара. Если
парторг не  хочет  знать,  что я думаю о своей отаре, зачем вызывать меня на
такие  совещания,  отрывать от дела?  Пустопорожние разговоры  не  для меня.
Может, для кого они и важны, но я в них не разбираюсь.  Товарищ директор, ты
меня больше не зови! Не надо меня отрывать от работы. Мне такие совещания не
нужны!
   - Ну как  же так, Боске? - Чотбаев беспомощно заерзал на  месте.  -  Ты
передовик,  лучший чабан совхоза, опытный работник, мы  хотим  знать, что ты
думаешь. Для того и вызываем тебя.
   - Ты меня  удивляешь,  директор. - Бостон не на  шутку разгорячился.  -
Если  я передовик, кому, как не тебе, директор, знать,  чего мне  это стоит.
Так почему же ты  молчишь? Стоит мне раскрыть рот, и Кочкорбаев  не дает мне
слова вымолвить, придирается, все равно как прокурор, а ты, директор, сидишь
да помалкиваешь как ни в чем не бывало, будто тебя это не касается.
   - Постой, постой, - прервал его Чотбаев.
   Директор явно переполошился: он попал в очень  трудное положение  -  на
этот раз ему не удается сохранить нейтралитет между Бостоном и Кочкорбаевым.
В присутствии инструктора директору  придется занять определенную позицию. А
до чего не хотелось связываться с Кочкорбаевым, этим  человеком-газетой, чья
демагогия могла привести в действие грозные силы: ведь Кочкорбаев был далеко
не   единственным  звеном  в   цепочке,   руководствующейся   начетническими
принципами.  И в этот раз  Кочкорбаев намеренно обострил обсуждение, с  ходу
обвинив  чабана  -  ни  мало  ни много -  в  "атаке  на  наши  революционные
завоевания",  ну кто  после этого  посмеет ему возразить?  Однако надо  было
как-то выходить из положения.
   -  Постой,  постой, Воске, ты не  горячись,  - сказал  директор и встал
из-за стола. - Давайте разберемся, товарищи, - обратился к собранию Чотбаев,
лихорадочно обдумывая, как примирить стороны.  Конечно, Бостон  прав,  но  с
Кочкорбаевым шутки плохи. Как же быть? -  О чем у нас идет речь? - рассуждал
директор. - Чабан, насколько я понимаю,  хочет быть хозяином отары и земель,
а не лицом, работающим по найму,  и говорит он  не только от своего имени, а
от имени и своей бригады и чабанских семей, и этого тоже нельзя не принимать
во внимание. Тут, мне кажется,  есть  свой резон.  Чабанская бригада - это и
есть наша малая экономическая  ячейка. С нее и надо начинать. Как я понимаю,
Уркунчиев хочет взять все  в свои руки: и  поголовье, и пастбища, и корма, и
помещения  -  словом,  все, что  необходимо для производства. Он  собирается
внедрить бригадный  расчет,  чтобы каждый знал, что  может заработать,  если
будет работать как на себя, а не как  на соседа,  от и до. Вот как я понимаю
предложение Уркунчиева, и нам  стоит к нему прислушаться, Джантай Ишанович,-
обратился Чотбаев к парторгу.
   -  А  я,  как  парторг  совхоза, которым  мы с  вами, товарищ  Чотбаев,
руководим,  понимаю так,  что поощрять  частнособственническую психологию  в
социалистическом производстве  не  к  лицу кому бы  то  ни  было, и особенно
руководителю хозяйства, - с торжеством в голосе укорил директора Кочкорбаев.
   -  Но  поймите, это предлагается в интересах дела,- начал оправдываться
директор. - Ведь молодежь не идет в чабанские бригады...
   -  Значит,  у  нас  плохо  ведется  агитационно-массовая  работа,  надо
напомнить молодежи  про  Павлика  Морозова и его киргизского собрата  Кычана
Джакыпова.
   -  А это уже по вашей  части,  товарищ Кочкорбаев,- вставил директор. -
Вам и карты в руки. Напоминайте, агитируйте. Вам никто не мешает.
   -  И будем агитировать,  напрасно  вы  беспокоитесь,-  с вызовом бросил
парторг. - У нас намечен целый комплекс  мероприятий. Но очень важно вовремя
пресекать   частнособственнические  устремления,  как   бы   хорошо  их   ни
маскировали. Мы не позволим подрывать основы социализма.
   Слушая эту полемику, которая велась на полном серьезе, Бостон Уркунчиев
впал в уныние, страх невольно подкатил  к горлу.  Ведь он сказал только, что
ему хочется наконец потрудиться на земле по своему разумению,  а не по чужой
подсказке.
   -  Никому  никаких  уступок  и  поблажек,  -  продолжал  Кочкорбаев.  -
Социалистические  формы   производства   обязательны  для  всех.  Мои  слова
адресованы  прежде  всего товарищу  Уркунчиеву. Он все  время добивается для
себя исключительных условий.
   - Не только для себя, - перебил его Бостон. - Такие условия нужны всем,
тогда у нас и работа ладиться будет.
   - Сомневаюсь! И вообще, что это за манера такая - ставить свои условия?
Сделайте то да  сделайте это. Хватит уже того, что вы, товарищ Уркунчиев,  в
погоне за персональным выпасом для своей отары погубили человека на перевале
Ала-Монгю. Или этого вам мало?
   - Продолжай, продолжай! - отмахнулся в сердцах Бостон. Невыносимо стало
обидно и больно, что о гибели Эрназара говорили вот так, мимоходом и походя.
   -  Что -  продолжай,  продолжай? Разве я неправду говорю? -  уколол его
Кочкорбаев.
   - Да, неправду.
   -  Как же неправду, когда  труп Эрназара  до сих пор лежит во льдах  на
перевале. И может быть, еще тысячу лет там пролежит.
   Бостон промолчал: уж очень  неприятно ему было, что на собрании  завели
об этом разговор. Но Кочкорбаев все не унимался.
   - Что молчите, товарищ Уркунчиев? - подлил он масла в огонь. - Разве не
вы пошли открывать для себя новое, персональное джайляу?
   - Да, шел для себя, - резко ответил Бостон. - Но  не только для себя, а
и для всех, в том числе и  для тебя, Кочкорбаев. Потому что я тебя кормлю  и
пою, а не ты меня. И сейчас ты плюешь в колодец, из которого пьешь!
   - Что это значит? - возмутился Кочкорбаев, лицо его  налилось кровью. -
Я всем обязан только партии!
   - А партия,  думаешь,  откуда  берет,  чем тебя  кормить? -  огрызнулся
Бостон. - С неба, что ли?
   -  Что  это  значит,  что  это  за  безответственные  речи!  -  взвился
Кочкорбаев, судорожно поправляя галстук.
   Назревал скандал. И Кочкорбаев и Бостон стояли - один у стола, другой у
стены - как  приговоренные к смерти,  казалось, еще немного, и кто-нибудь из
них рухнет на пол. Положение несколько выправил молодой инструктор райкома.
   -  Успокойтесь, товарищи,  - неожиданно  подал  он  голос  из угла, где
сидел, делая  записи  в блокноте.  - Мне кажется, чабан Уркунчиев в принципе
прав. Труженик, как  мы любим говорить,  созидатель  материальных благ имеет
право сказать свое слово. Только надо ли было заходить так далеко?
   - Да  вы  его  не  знаете,  товарищ  Мамбетов,  -  торопливо  подхватил
Кочкорбаев.  - Претензии Уркунчиева вообще не имеют  границ. Вот, к примеру,
недавно  один чабан, Нойгутов,  да,  именно Нойгутов  Базарбай, обнаружил  в
горах волчье логово.  Ну и изъял  выводок, так сказать,  экспроприировал, то
есть  забрал  подчистую  четырех волчат, чтобы ликвидировать стаю на  корню.
Поступил, как  и  следовало  поступить. И что же вы  думаете? Этот Уркунчиев
стал буквально преследовать Нойгутова. Вначале хотел подкупить, а когда этот
номер  у  него  не  прошел,  потому  что  Нойгутов  человек  принципиальный,
Уркунчиев  стал  ему угрожать,  требовать, чтобы Нойгутов  вернул  волчат на
место не иначе как для того, чтобы эти хищники и дальше размножались. Да что
же  это  такое?  Как  это  понять? Может  быть,  товарищ Уркунчиев, ко всему
прочему  вы  хотите  завести  еще  и  своих   личных  волков?   Собственных,
персональных, так сказать. Может быть, совхоз  обязан  обеспечить вам еще  и
волков?  Сначала своя земля, свои  овцы, а потом и свои волки! Так, что  ли?
Или как  вас  надо понимать -  пусть волки  размножаются,  режут наши стада,
живут за счет общенародной собственности?
   Бостон  к тому времени  успел уже  взять себя в руки  и сказал довольно
спокойно:
   - Все верно  насчет волков, только одна  беда - волки ведь не разумеют,
что посягают на общенародную собственность.
   Присутствующие невольно рассмеялись, а Бостон, воспользовавшись паузой,
продолжал:
   - Не  о волках надо бы здесь говорить. Но коли уж зашел о них разговор,
скажу  и  я  свое слово. Во  всяком  деле  разумение  должно быть, на  то мы
разумными и родились. А у  иных из нас разума не хватает, а хвастовства хоть
отбавляй.  Вот, к примеру,  тот случай с  волчатами.  Как уже  было сказано,
Базарбай изъял,  а попросту говоря, утащил, спер из норы волчат,  а уж  шуму
сколько вокруг  - чуть не в герои его записали. А этот герой не подумал, что
прежде  надо  было  выследить  самих  волков-родителей  да  пристрелить  их,
матерых,  а уж  потом думать, что  делать с  их  щенятами. А  он поторопился
волчат продать, а деньги пропить. Почему я просил Базарбая отдать волчат мне
или продать - чтобы  на детенышей подманить в засаду волка да  волчицу, а не
оставлять на воле разлютовавшихся после  разорения их гнезда волков. Надо же
понимать, что разлютовавшийся волк стоит десятерых волков, вместе взятых. Он
не успокоится, пока не отомстит. Все чабаны знают, как свирепствует сейчас в
округе  пара, у которой  отняли детенышей, Акбара и Ташчайнар - клички у них
такие. И никак теперь не унять их, они  могут и на  человека напасть - с них
станется. Иных дурных  людей  называют  - я об этом и в  газетах  читал  и в
книгах - провокаторами. Вот Базарбай он и есть  волчий провокатор, он волков
подбил лютовать. Я ему  уже говорил и опять скажу прямо в лицо: он поступил,
как трусливый  провокатор. И тебе, парторг, скажу прямо в лицо: не  пойму я,
что ты за человек. Столько лет уже ты в нашем совхозе, а до сих пор только и
знаешь что газеты почитывать да стращать таких, как  я, пастухов, мол,  мы и
против революции  и  против  Советской  власти,  а сам в хозяйстве ничего не
смыслишь и ничего не знаешь,  иначе не стал бы обвинять человека в  том, что
он хочет размножать волков. Бог с ними, с волками, это твое обвинение просто
курам на  смех. Но другое твое  обвинение,  товарищ Кочкорбаев, я без ответа
оставить не могу. Да, Эрназар погиб на перевале. Но почему мы с ним пошли на
перевал? Не от хорошей жизни! Что мы  там искали? А ты подумал, парторг, что
нас понесло туда, подумал, что, не  будь  у нас страшной нужды в выпасах, мы
не  стали  бы  так  рисковать?  И  нужда  эта  с каждым  днем  все  страшнее
становится.  Вот  и директор  тут сидит, пусть он  скажет, когда  он начинал
директорствовать,  какие  травы,  какие  пастбища, какие земли  были! А  что
теперь?  Пыль да сушь кругом, каждая  травинка на счету, а  все потому,  что
запускают в  десять  раз больше овец,  чем на  такие площади можно, и овечьи
копыта становятся пагубой для них. Вот почему  мы с Эрназаром и двинулись на
Кичибель.  Мы хотели  как  лучше, но нас подстерегало  несчастье. Наш  поход
плохо кончился. И на том  я отступился от этой цели и умолк, беда  заставила
меня умолкнуть, не до того было. А сложись все иначе, поехал бы в том году в
Москву на выставку, пошел бы к самым главным руководителям нашим и рассказал
бы о тебе, Кочкорбаев. Ты кичишься тем, что только и думаешь о партии, а вот
нужны  ли партии такие  люди, как ты, которые сами ничего не делают и только
вяжут руки другим.
   - Вы, однако,  зарвались! - не стерпел Кочкорбаев. - Это клевета! И вы,
Уркунчиев, строго ответите за свои слова в партийном порядке.
   - Я и сам хочу  ответить  за  все  на  партийном  собрании.  И  если  я
действительно не  то делаю и не так думаю, тогда  гоните меня в шею, значит,
не место мне в  партии, и нечего  меня щадить.  Но и тебе, Кочкорбаев,  надо
подумать об этом.
   - Мне  нечего думать, товарищ Уркунчиев. Моя  совесть чиста. Я всегда с
партией.
   Бостон  перевел  дух,  точно  бежал  в  гору, и, глядя  на  инструктора
райкома, сказал:
   -- А  тебя, новый товарищ инструктор,  очень прошу  доложить  в райком.
Пусть с нами разберутся на партийном собрании. Дальше я так жить не могу.

   Вскоре Бостон Уркунчиев убедился,  что вокруг его стычки с Кочкорбаевым
начинают нагнетаться события. Как раз в тот день он ездил по своим делам  на
Побережье. В Прииссыккулье вот-вот  должны были зацвести сады. Шли последние
дни весны, а  Бостон  все  не  успевал опрыскать  яблони  у себя в саду и на
бывшем дворе Эрназара. У Бостона и Гулюмкан теперь было два дома и два сада,
и оба  нуждались в присмотре. А происходило это  потому, что чабанская жизнь
проходит в  горах,  и вечно не хватает времени сделать нужное  по хозяйству.
Все откладываешь, а потом глянь - и время прошло, и все сроки прошли. Но как
бы там ни было, опрыскать сад было необходимо, иначе вредители размножатся с
поразительной  быстротой,  перепортят завязь  и  погубят урожай. В  этот раз
Гулюмкан не  сдержалась  и крепко выговорила Бостону: мол, он все тянет, что
бы ему поехать пораньше, договориться  с кем-нибудь из  соседей, раз сам  не
успевает. Пусть соседи за плату сделают эту работу.
   -  Какая  от тебя помощь по дому? - в  раздражении бросила  Гулюмкан. -
День и ночь толчешься в отаре да  на собраниях сидишь.  Если  сам  не можешь
довести сад до ума, посиди денек с Кенджешем дома - за этим дурачком глаз да
глаз  нужен, -  а  я  спущусь  на Побережье,  сделаю  вместо  тебя  все  что
полагается порядочному хозяину.
   Права была Гулюмкан - ничего не попишешь, пришлось молча выслушать ее.
   С  тем и выехал Бостон поутру на Побережье,  чтобы заняться садом. Ехал
на  Донкулюке. Как говорят исстари,  весной и трава набирает  силу и конь. К
тому  же Донкулюк был  в самой поре: поблескивая огненным  глазом, взмахивая
гривой, он от избытка сил все порывался  бежать.  Но у  Бостона было  не  то
настроение, чтобы скакать сломя голову. Он придерживал  ретивого коня -  ему
хотелось по дороге спокойно  подумать  о том о сем. Минувшей ночью он  плохо
спал.  Долго  ворочался, не мог забыть,  как  парторг  обвинил его в  гибели
Эрназара. Вернувшись домой с собрания, рассказал вкратце жене что  да как, а
об  этом  обвинении умолчал.  Не хотелось лишний  раз напоминать Гулюмкан  о
бывшем  муже, хоть  и много  лет прошло с  его  гибели,  потому что тогда не
избежать тягостного  разговора, от  которого  будет худо  и ей и  ему,  ведь
непогребенный Эрназар лежит на перевале Ала-Монгю вмерзший навечно в лед  на
дне страшной, как ночь, пропасти. Так лучше уж умолчать об этом обвинении. А
едва Бостон начал засыпать, как опять явились волки. И опять на пригорке  за
большой  кошарой надсадно  завыла  Акбара,  оплакивая  похищенных  волчат. И
низким, утробным басом вторил ей Ташчайнар. И если прежде, слыша волчий вой,
Бостон проникался жалостью к волкам, сочувствием к их беде, то  теперь в нем
поднималась злость, хотелось убить наконец этих настырных зверей, лишь бы не
слышать  их воя,  который звучит  проклятием и ему,  а он-то в чем  виноват?
Минувшей ночью  он пришел к решению во что бы то ни стало уничтожить волков,
и у него даже созрел план, как  это сделать. К тому  же в тот день, когда он
на совещании схватился с Кочкорбаевым, Акбара и Ташчайнар порешили трех овец
из его отары. Подпасок рассказал, что волки подобрались к отаре, и как он ни
кричал,  как ни махал палкой, они ничуть не испугались, а порезали трех овец
и  скрылись. Бостона этот случай вывел из себя. Если так будет продолжаться,
подумал он,  нам  останется только уйти отсюда, позорно  бежать  от  волков.
Акбара и Ташчайнар не понимали, что своим неумолчным воем подписывают себе в
тот  час смертный  приговор. Теперь Бостон  твердо знал, что ему  делать,  и
готов был немедленно приступить к исполнению своего замысла, если бы  ему не
пришлось на  другое утро отправиться по хозяйственным делам на Побережье. Но
он так и решил:  вначале, чтобы жена не упрекала,  навести порядок в саду, а
потом уж расправиться с волками. Вот о чем думал в пути Бостон...

   С опрыскиванием и весенней окопкой яблонь он управился в один день. Ему
удалось найти  в  селe  расторопного парня,  и тот  взялся за  плату  быстро
сделать эту работу. Бостон пообещал ему одного ягненка от своих черных овец.
   Покончив с делами, Бостон решил купить новую игрушку Кенджешу. Хотелось
порадовать сыночка. Такой славный мальчуган бегает по  дому,  через  месяц с
небольшим ему  уже исполнится два года.  Забавный, бойкий мальчишка  радовал
своими выходками стареющего  Бостона. Каждое новое словечко малыша приводило
отца  в восторг.  Через него  постигал Бостон  глубинный,  сокровенный смысл
жизни, таящийся  в привязанности к дитяти и к его матери. То была конечная и
высшая  точка предназначенной Бостону судьбы. Он хотел любить жену и малыша,
а сверх того ничего не требовал и не желал от жизни, ибо разве это не высшее
благо, ниспосланное  нам. Он об этом никогда не говорил, но про  себя  знал,
что так оно и есть. И верил, что жена разделяет в душе eго чувства.
   Бостон  спешился  возле  раймага  "Маданият",  прошел  внутрь  и  купил
заводную  лягушку, лупоглазую,  смешную,  - то-то  малыш  будет забавляться!
Выйдя  на улицу, он собрался сесть  на коня, как вдруг почувствовал  голод и
вспомнил, что с утра ничего не ел.  Столовая была совсем рядом с раймагом, и
он,  на  беду,  решил  зайти  туда.  Едва  Бостон  вошел в  полутемный  зал,
пропитавшийся запахом дешевой пищи, которой  кормили здесь проезжих шоферов,
и  сел  неподалеку  от  входа за  стол,  как тут же услышал за  спиной голос
Базарбая. Бостон не  оглянулся - он и  так понял,  что  тот  гуляет здесь  с
дружками.  "Сидит пьет средь бела дня с прихлебателями,  и хоть  бы  хны, ни
стыда,  ни совести у  человека",  - неприязненно подумал  Бостон. Хотел было
встать  и уйти  от греха подальше,  но потом подумал: а, собственно, с какой
стати, почему  он  должен  уходить не поев?  Заказал  борщ, котлеты,  а  тем
временем  Базарбаю  уже, должно быть,  доложили, что в углу сидит Бостон.  И
сразу  голоса  за  спиной  враждебно приутихли,  а затем снова загалдели.  И
вскоре к Бостону был  послан один из Базарбаевых приятелей, некий Кор Самат,
Кривой Самат, местный забулдыга и сплетник, которому  еще в молодости выбили
в драке глаз.
   - Салам, Бостон, салам! - С  многозначительной усмешкой Самат  протянул
руку Бостону - и ничего не поделаешь, пришлось ее пожать. -  Ты чего здесь в
одиночестве? - приступился он к Бостону. - А мы там с Базарбаем сидим. Давно
не встречались, решили собраться. Пошли к нам. Сам Базарбай зовет.