-  Скажи, что  некогда мне,  - ответил Бостон как можно сдержаннее. - Я
сейчас вот доем и сразу уеду в горы.
   - Да успеешь еще - куда они денутся, твои горы?
   - Нет, спасибо. Дела.
   - Ну смотри, зря ты так, зря, - бросил, уходя, Кор Самат.
   Вслед за ним явился и сам Базарбай уже заметно навеселе, а за Базарбаем
потянулись и другие.
   - Слушай, ты чего нос воротишь? Тебя зовут как человека, а ты?  Ты что,
лучше других себя считаешь? - с ходу начал цепляться Базарбай.
   - Я же сказал, некогда мне,  - спокойно ответил Бостон и демонстративно
начал хлебать из  тарелки  борщ, к которому в другой раз он бы после  первой
ложки ни за что не притронулся.
   - У  меня к тебе дело есть,  -  сказал Базарбай и нахально  сел  против
Бостона.
   Остальные остались стоять в ожидании захватывающей сцены.
   - Какие у нас с тобой могут быть дела? - ответил Бостон.
   - Нам бы стоило поговорить, к  примеру, хотя бы о тех волчатах, Бостон.
- Базарбай нахмурился и покачал головой.
   - Мы  с тобой уже  говорили о них,  стоит ли второй раз  возвращаться к
этому?
   - По-моему, стоит.
   - А по-моему, нет. Не мешай мне. Я сейчас доем и пойду отсюда.
   - Куда спешишь, собака? - Базарбай резко встал и, нагнувшись, приблизил
к Бостону искаженное злобой лицо. - Куда  спешишь,  сволочь? Мы с  тобой еще
про  волков не поговорили.  Ведь  ты при всем народе у директора  в кабинете
назвал меня провокатором, сказал, что из-за меня волки лютуют. Думаешь, я не
знаю, что такое провокатор? Думаешь, я фашист, а ты один у нас честный?
   Бостон тоже вскочил с места. Теперь они стояли лицом к лицу.
   - Перестань трепать языком, - осадил Базарбая Бостон. - Фашистом я тебя
не называл - не догадался, а стоило бы. А то, что ты провокатор и безмозглый
злодей, - верно. Я это тебе и прежде говорил и сейчас скажу. Но лучше будет,
если ты вернешься на свое место и перестанешь ко мне лезть.
   - А  ты  не  указывай,  кому  где быть  и  что  делать! -  не на  шутку
разъярился Базарбай. - Ты мне не указ. Плевал я на тебя. Пусть я, по-твоему,
провокатор, а ты-то  сам  кто такой? Думаешь,  люди не  знают,  кто ты есть?
Думаешь, погубил Эрназара - и все шито-крыто. Да  ты, гад,  снюхался  с  его
женой, еще когда Эрназар был жив, а твоя старуха должна была помереть. Тогда
ты и решил столкнуть Эрназара в пропасть на перевале, а сам жениться на этой
суке Гулюмкан. Попробуй докажи,  что  это  не так. Почему не  ты  в пропасть
провалился,  а Эрназар? Шли-то  вы  одной дорогой. Думаешь, никто ничего  не
знает! Но он-то погиб, а ты остался жив. Да  кто вы после  этого, ты и  твоя
сука  Гулюмкан? Эрназар нa  перевале вмерз  в  лед,  остался без могилы, как
собака, а ты,  гад,  обжимаешь его бесстыжую жену, суку продажную,  и живешь
себе припеваючи! А еще партийный! Да  тебя надо гнать взашей из партии. Ишь,
передовик нашелся какой, стахановец! Да тебя под суд надо!
   Бостон  еле  сдержался,  чтобы  не кинуться  с кулаками на Базарбая, не
измолотить  мерзкую  рожу. Тот  явно вызывал  его на драку,  на скандал,  на
смертельную схватку. Но он сделал над собой усилие, стиснул челюсти и сказал
задыхающемуся от злобы Базарбаю:
   -  Мне не  о чем с  тобой разговаривать. Твои слова для меня  ничего не
значат. И я равняться на тебя не  буду. Думай и говори обо мне  что хочешь и
как хочешь. А сейчас прочь с дороги. Эй, парень, -  окликнул он официанта, -
на, получи за обед. - Сунул ему пятерку и молча пошел прочь.
   Базарбай ухватил его за рукав:
   - А ну постой! Не спеши к своей суке! Может, она с каким-нибудь чабаном
крутит, когда тебя нет, а ты им помешаешь!
   Бостон схватил с соседнего стола порожнюю бутылку из-под шампанского.
   - Убери-ка руку! - тихо процедил он, не отводя глаз от вмиг побелевшего
Базарбая. - Не заставляй  меня повторять, убери руку! Слышишь? - сказал  он,
раскачивая увесистую темную бутыль.
   Так и вышел Бостон на улицу, крепко сжимая бутылку в руке. Лишь вскочив
в седло, опомнился, кинул бутылку в кювет, дал волю Донкулюку, пустил его во
весь опор. Давно не мчался он с такой бешеной  скоростью - эта жуткая скачка
помогла  ему  прийти  в  себя,  и,  отрезвев,  он  ужаснулся: ведь  какая-то
ничтожная доля  секунды отделяла его  от убийства, спасибо бог спас,  не  то
раскроил  бы одним  ударом  череп  ненавистного Базарбая.  Люди, ехавшие  на
прицепном тракторе,  удивились и, не веря глазам  своим,  долго смотрели ему
вслед: что это  случилось с Бостоном, такой солидный  человек, а скачет, как
ветреный  подросток. Не  скоро отдышался  Бостон -  окончательно пришел он в
себя, лишь напившись холодной воды у ручья. Тогда он отряхнулся, сел в седло
и  уже больше не гнал Донкулюка.  Ехал шагом  и  все радовался, что  избежал
смертоубийства.
   Но  по  дороге,  припоминая,  как  все  получилось,  снова   помрачнел,
насупился.  И совсем не  по себе  стало Бостону,  когда  вспомнил вдруг, что
забыл  на  подоконнике  в  столовой  того   самого   игрушечного  лягушонка,
купленного  для Кенджеша, такую славную забаву -  лупоглазого,  большеротого
заводного лягушонка. Конечно, покупка была не ахти какая дорогая, можно было
и в другой раз купить  малышу игрушку, в том же самом раймаге "Маданият", но
почему-то ему подумалось, что  это  плохая  примета. Нельзя было, ни  в коем
случае нельзя забывать предназначенную для малыша вещицу. А он забыл...
   Собственное суеверие раздражало его, возбуждало и нем желание  каким-то
образом  сопротивляться  нежелательному  ходу  событий.  При мысли,  как  он
устроит засаду  волкам и перестреляет этих проклятых зверей, чтобы и духу их
поблизости не было, злоба душила его.
   И  что  за  наваждение  такое,  думал  он,  ведь сегодняшняя  стычка  с
Базарбаем в столовой, чуть  было по  закончившаяся смертоубийством, опять же
началась со спора из-за этих волков...
   Осуществить  свое  намерение Бостон наметил  на другой  день.  За  ночь
продумал,  предусмотрел  все  детали  операции  и, пожалуй,  впервые  за  их
совместную жизнь утаил от жены важный для него  замысел. Не хотелось Бостону
заводить  разговор  о  волках  и  волчатах,  явившихся  причиной  скандала с
Базарбаем,  не  хотелось говорить о чем-либо,  что могло  напомнить о гибели
Эрназара на перевале. И поэтому дома он больше молчал, забавлялся с малышом,
односложно  отвечал  на  вопросы  Гулюмкан.  Знал,  что  его молчание  будет
беспокоить жену,  вызывать у нее недоумение, но иначе вести себя  нe мог. Он
прекрасно понимал, что и его стычка с Базарбаем, и грязная брань, обрушенная
на их головы, рано или поздно станут известны и ей.  Но пока он молчал  - не
хотелось повторять то,  что говорил о них этот  чудовищный Базарбай, слишком
это было мерзко и отвратительно.
   Думалось ему также и о том, как странно, тяжело и непросто сложилась их
с Гулюмкан жизнь. Сколько скрытого недоброжелательства  и откровенной вражды
видели они от людей с тех пор, как стали мужем и женой, какой только клеветы
о них не распространяли. И, однако, Бостон не сожалел о том, что связал свою
жизнь со вдовой Эрназара.  Ему уже трудно  было представить  себе, как бы он
жил без  нее, ему требовалось постоянно чувствовать рядом  ее присутствие...
Да нет,  это была бы  какая-то совсем  другая жизнь. А его жизнь  могла быть
только  с  ней, и  пусть  подчас  она  и  недовольна  им  и  бывает,  что  и
несправедлива, но она ему предана, а  это  самое главное. Но между собой они
об этом  никогда не говорили, это разумелось само  собой. И  если бы Бостона
спросили,  что для  него  значит  этот  малыш,  этот  улыбчивый,  ясноглазый
непоседа на пухлых ножках, этот последыш, Бостон ничего не сумел бы сказать.
У  него не нашлось бы для этого слов.  Чувство это было превыше  слов, ибо в
малыше он видел себя в богом данной невинной ребячьей ипостаси...
   Но душой он понимал и  осознавал все, и, лежа ночью  рядом  с  женой  и
малышом, он успокоился, отошел, подобрел. Ему хотелось забыть о том случае в
столовой.  Он  даже подумал,  что,  если  волки  не заявятся этой ночью, он,
пожалуй, отложит засаду, а то и вовсе отменит свое решение. Бостону хотелось
спокойствия...

   Но,  как  назло,  около  полуночи  волки  объявились снова.  И опять на
пригорке  за большой  кошарой застонала, завыла  Акбара,  и ей вторил низкий
басовитый вой Ташчайнара.  И опять проснулся от испуга и захныкал Кенджеш, а
Гулюмкан  заворчала  спросонья,  проклиная  жизнь,  в  которой нет покоя  от
разлютовавшихся волков.  И Бостон вновь озлился, ему захотелось выскочить из
дому и  погнаться за волками хоть нa край света,  и  снова припомнилось, как
поносил  его, как оскорблял  и  унижал его подлый и ничтожный Базарбай, и он
пожалел,  что  не  проломил ему  голову бутылкой. Ведь стоило только Бостону
опустить  тяжеленную  бутылку  на голову ненавистного Базарбая,  и  тому  бы
пришел конец.  И ничуть не раскаялся бы, думалось Бостону, ничуть, наоборот,
только  радовался бы, что уничтожил наконец эту гнусную тварь в человеческом
образе... А волки все выли...
   Пришлось взять  ружье и опять отправиться хотя бы припугнуть их. Вместо
того  чтобы выстрелить  раз  или  два,  Бостон выпалил один  за  другим пять
зарядов  в  ночную  тьму.  Потом  вернулся  домой, но заснуть  уже  не  мог,
неизвестно  почему  взялся  чистить  ружье. Он  пристроился в углу  передней
комнаты и, согнувшись над своей охотничьей  винтовкой "Барс", сосредоточенно
чистил ее, точно она была  срочно необходима  ему. За этим делом он еще  раз
продумал,  как расправиться с волками, и решил действовать  немедленно, едва
рассветет.
   А в то же время Акбара и  Ташчайнар, вспугнутые выстрелами, удалялись в
ущелье скоротать  там остаток ночи.  У этой неприкаянной пары больше не было
постоянного места,  и  они ночевали где придется.  Акбара,  как всегда,  шла
впереди. Обросшая  перед линькой длинными, свалявшимися  лохмами,  в темноте
она  была страшна. Глаза ее  горели фосфорическим  блеском, язык вывалился -
можно  было подумать,  что  она  бешеная. Нет,  не унималось  горе  волчицы,
лишившейся  детенышей,  не  могла  она  забыть   своей  потери.  Чутье  тупо
подсказывало ей, что волчата  в Бостоновой кошаре  -  больше им быть  негде,
ведь там скрылся похититель, за  которым  в тот злополучный день они гнались
по  пятам.  Дальше  этого ее звериный ум не проникал. И потому дико лютовали
волки в те  дни, беспорядочно били скот в окрестностях  - и не столько чтобы
утолить  голод,  сколько  из  неуемной,  неутолимой  потребности  заглушить,
заесть, завалить мясом и  кровью сосущее чувство пустоты  и злобы нa  мир. А
нажравшись  убоины,  волки  тянулись  к  тому месту,  где они потеряли  след
волчат. Особенно страдала  Акбара  - не могла никак смириться. Не  было дня,
чтобы она не ходила к тому месту, и не было дня, чтобы они  с Ташчайнаром не
бродили вокруг да около Бостонова  становища. На  это  и рассчитывал Бостон,
решивший во что бы то ни стало уничтожить волков.
   На другой день с утра Бостон распорядился не выгонять отару на выпас, а
держать ее в двух кошарах  и.  дать  животным побольше  зерновой подкормки и
поить  из поилок во дворе.  А сам отобрал  из  отары  штук  двадцать маток с
махонькими  ягнятами,  по большей части с двойнями,  чтобы  сильнее шумели и
блеяли, и погнал это небольшое стадо в безлюдную, бездорожную сторону.
   Никого  с собой не  взял. Шел один,  погонял  стадо длинной  палкой. На
плече нес начищенное и надраенное ночью ружье, заряженное на всю обойму. Шел
не торопясь, долго. Надо было как можно дальше уйти от жилья.
   День  стоял  теплый,  по-настоящему  весенний.  Горы впитывали  в  себя
солнечное тепло,  преобразуя  его в зеленеющую на буграх  и впадинах  траву.
Редкие   белые-белые   кучерявые  облака  безмятежно  нежились   в  небесной
голубизне. Жаворонки пели, среди  камней токовали горные куропатки - словом,
благодать. Лишь  взметнувшиеся  ввысь  на всем протяжении горизонта  грозные
снежные  хребты,  где  в любую минуту могла начаться  вьюга,  и черные тучи,
пригнанные  невесть  откуда  диким  ветром,  которые  могли затмить  солнце,
напоминали о том, что благодать эта не вечна.
   Но пока ничего не  предвещало дурных перемен. Небольшое стадо овцематок
с  ягнятами, беспорядочно перекликаясь,  шло туда, куда  его  гнал  человек.
Ягнята резво попрыгивали,  кидались  к маткам  пососать на  ходу молока.  Но
Бостон с самой ночи был настроен мрачно. И чем  больше  он думал, тем больше
злился  и  на  волков  я на  Базарбая,  виновника  этой  ужасной истории.  С
Базарбаем  он не хотел связываться, памятуя о том, что не тронь - не воняет,
а волков надо было  ликвидировать, перестрелять, уничтожить - другого выхода
он не видел. Расчет его был прост: голоса маток и ягнят непременно  приманят
волков,  а он засядет  в засаде. Волки набросятся на маток с ягнятами, и при
известном везении он вполне может их подстрелить. Но, как говорится, человек
предполагает, а бог располагает... Так оно и вышло...
   Почти до самого полудня  звери  никак себя  не обнаруживали. Расположив
овец в укромной,  хорошо просматривавшейся  лощине, Бостон залег на ее краю,
затаившись с ружьем  среди камней и редкого кустарника.  Стрелял он метко, с
детства ходил на охоту, уже не один иссык-кульский  волк был на его счету. И
потому не  сомневался,  что сумеет подстрелить  волков, лишь бы  удалось  их
приманить.  Шумливые  матки  и  ягнята-двойни  все  время  подавали  голоса,
окликали  друг друга, однако  время шло, а  звери все не появлялись, хотя  в
другие дни часто устраивали набеги, вымещали злобу  на окрестных  стадах, и,
как правило, всегда в дневное время.
   Солнце  стало припекать. Лежа на фуфайке  под кустом,  Бостон  в другое
время, наверное, и вздремнул бы, но сейчас не мог себе этого позволить. Да и
на душе  было  сумрачно: тяжело было сознавать,  что  его обвиняют в  гибели
Эрназара. Враги его, и Кочкорбаев и Базарбай, объединялись, и каждый на свой
лад  облыжно оговаривал его, загонял  в тупик. И не  понимал он, почему  так
устроена жизнь: за  что,  почему самые разные люди ненавидят его? А тут  еще
эти волки привязались, вынимают душу. От этого и дома покоя нет. И то ли еще
будет, когда до жены дойдут слухи  о его  стычке с Базарбаем.  Столовая была
полна народу, когда Базарбай  поносил последними словами и  его жену  и  его
самого, а сколько среди них недоброжелателей...
   А  волки все не  шли,  и  Бостон уже начинал терять терпение. И тем  не
менее напрягал зрение и слух  - выжидал, был  начеку. Важно  было  приметить
зверей как можно раньше, чтобы выстрелить в них, едва они бросятся на  овец.
Уловить  момент,  когда волки объявятся, было не так просто: у домашних овец
нет нюха, да и зрение у них никудышное, словом, глупее и  нерасторопнее  нет
на  свете животных.  Для волков  овцы самая легкая  добыча, и спасти овец от
волков  может  лишь  человек,  и потому  волкам приходится иметь дело лишь с
человеком. Так было и в этот раз...
   Беспечные овцы и сейчас не  почуяли опасности. Они паслись,  отвлекаясь
лишь на  зов ягнят, то и  дело покорно подставляя им сосцы, и больше никаких
забот не знали. Опасность заметил лишь Бостон...
   Пара  белобоких горных сорок, хлопотливо суетившихся  поблизости, вдруг
беспокойно  застрекотала,   стала  перелетать  с  места   на  место.  Бостон
насторожился,  взвел  курок,  но  высовываться  не  стал,  а, напротив,  еще
старательнее  схоронился.  Действовать надо  было наверняка.  Он  готов  был
пожертвовать  несколькими  овцами,  лишь бы  выманить  хищников на  открытое
место. Но волки, видимо, почуяли опасность - не исключено, что их оповестили
о ней тe же сороки. Кончив стрекотать в одном месте, они поспешили туда, где
сидел в засаде Бостон, и здесь тоже подняли нахальный, громкий стрекот, хотя
Бостон, казалось  бы, не  должен был привлечь их  внимания -  он не шевелясь
сидел за кустом. Как бы  то ни было,  волки выскочили не сразу -  оказалось,
что они разделились: Акбара, ползя между валунами, подкрадывалась с дальнего
конца,  а  Ташчайнар с  противоположного  (как  потом  выяснилось,  он  полз
неподалеку от того места, где хоронился с ружьем Бостон).
   Но все это обнаружилось не сразу.
   Ожидая появления волков, Бостон настороженно озирался,  но никак не мог
понять, с какой  стороны появятся звери. Вокруг  царили покой и тишина: овцы
мирно  паслись,  ягнята резвились, сороки перестали стрекотать - слышно было
лишь,  как  неподалеку бежит с горы ручей и поют  в кустах птахи. Бостон уже
устал  от  долгого ожидания, но тут среди камней промелькнула серая тень,  и
овцы резко шарахнулись в сторону и неуверенно замерли в испуганном ожидании.
Бостон весь  напрягся, он понял  - это волки подпугнули стадо, чтобы узнать,
где затаился человек:  в таких случаях любой пастух поднимает крик и бежит к
овцам. Но у Бостона была другая задача, и поэтому  он ничем себя не выдал. И
тогда  среди каменных глыб снова метнулась серая тень, и хищник в два прыжка
настиг всполошившихся овец.  То была Акбара. Бостон вскинул  ружье, ловя  на
мушку цель, и собрался уже нажать курок, когда  легкий шорох позади заставил
его обернуться. В ту  же секунду он не целясь выстрелил в упор в набегающего
на  него  огромного  зверя.  Все произошло в мгновение  ока.  Выстрел настиг
Ташчайнара  уже  в прыжке,  но упал он  не  сразу, а,  злобно оскалив  зубы,
свирепо сверкая глазами, хищно вытянув вперед когтистые лапы, какое-то время
еще летел по инерции к Бостону и рухнул замертво всего в  полуметре от него.
Бостон тотчас же повернул ружье в другую сторону, но момент был уже упущен -
Акбара, оставив сваленную с ходу  овцу, успела метнуться за камни. С  ружьем
наперевес кинулся он за  волчицей, надеясь достать ее пулей, но увидел лишь,
как Акбара перемахнула через ручей. Выстрелил и промахнулся...
   Бостон  перевел  дух,  удрученно  огляделся  вокруг. От  напряжения  он
побледнел и тяжело  дышал. Главной  своей цели  он не  достиг - Акбара ушла.
Теперь дело еще больше осложнилось - подстрелить ее будет не так-то  просто:
волчица  будет неуловима. Впрочем, думал  Бостон, не оглянись он вовремя  на
Ташчайнара  и не  срази  его  первой же пулей, все могло обернуться  гораздо
хуже. Обдумывая  происшедшее, Бостон понял, что, приближаясь к стаду,  звери
заподозрили опасность и разделились, и когда Ташчайнар заметил,  что человек
с  ружьем  угрожает волчице,  не подозревающей  о  засаде, он не  раздумывая
кинулся на врага...
   Собрав разбежавшихся с перепугу овец, Бостон пошел взглянуть на убитого
волка. Ташчайнар лежал,  завалившись на бок, ощерив  громадные желтые клыки,
глаза его уже  остекленели. Бостон  потрогал  голову  Ташчайнара,  громадная
голова - лошади впору, как только зверь носил такую тяжесть, а лапы - Бостон
поднял  их, взвесил и невольно восхитился:  такая сила чувствовалась в  этих
лапах. Сколько исхожено ими, сколько задрано добычи!
   После  некоторых  колебаний Бостон решил  не обдирать Ташчайнара. Бог с
ней,  со  шкурой,  не  в  шкуре  дело.  Тем  более  что  волчица  уцелела  -
торжествовать нет причин.
   Бостон  еще постоял в задумчивости, потом взвалил на плечо  прирезанную
волчицей овцу и погнал стадо домой.
   А позже вернулся, прихватив лопату и кирку, и весь остаток дня рыл яму,
чтобы  закопать  труп  Ташчайнара. Возиться пришлось  долго,  грунт оказался
каменистый.  Иногда  Бостон  приостанавливал  работу  и  затихал,  осторожно
поглядывая по сторонам, не покажется ли, часом, волчица. Бьющее без  промаха
ружье Бостона лежало рядом, стоило только протянуть руку...
   Но Акбара пришла лишь глубокой ночью... Легла возле свежей кучи земли и
пролежала тут до самого рассвета, а с первыми лучами солнца исчезла...

VI

   Стояли  весенние дни, можно даже сказать - начало  лета. Овцеводам пора
было  перекочевывать  на  летние  пастбища.  Те,  кто  зимовал в предгорьях,
переходили в глубинные долины и ущелья  - на  новый горный  травостой, чтобы
постепенно приближаться к пере