себя  неутомимыми  загонщиками  сайгаков в  облавах  и  уже
вошедших в число самых сильных пар среди моюнкумских волков. К их счастью, -
надо полагать, что в мире зверей тоже могут быть и счастливые  и несчастные,
- оба они, и Aкбара и Ташчайнар, наделены  были от природы качествами, особо
жизненно важными для степных  хищников в полупустынной саванне, - мгновенной
реакцией,  чувством  предвидения  на  охоте,  своего  рода  "стратегической"
сообразительностью, и, разумеется, недюжинной физической силой - быстротой и
натиском  в  беге. Все говорило  за  то,  что  этой паре предстояло  великое
охотничье будущее и жизнь их будет полна тяготами повседневного пропитания и
красотой  своего  звериного  предназначения. Пока  же  ничто  не  мешало  им
безраздельно править  в Моюнкумских степях, поскольку вторжение  человека  в
эти пределы носило  еще характер случайный и они еще ни разу не сталкивались
с человеком лицом к лицу. Это произойдет чуть позже. И еще одна льгота, если
не сказать  привилегия,  их от сотворения мира заключалась  в  том, что они,
звери, как и весь животный мир, могли жить изо дня в день, не ведая страха и
забот о завтрашнем дне. Во всем  целесообразная природа  освободила животных
от этого проклятого бремени  бытия. Хотя именно в этой милости таилась и  та
трагедия, которая  подстерегала обитателей  Моюнкумов. Но никому  из них  не
дано  было  заподозрить  это.  Никому не  дано  было представить  себе,  что
кажущаяся нескончаемой Моюнкумская саванна, как ни  обширна  и как ни велика
она,  -  всего  лишь  небольшой  остров  на Азиатском  субконтиненте,  место
величиной с  ноготь  большого  пальца,  закрашенное на  географической карте
желто-бурым  цветом, на которое из года в год все сильнее наседают неуклонно
распахиваемые целинные земли, напирают неисчислимые домашние стада, бредущие
по степи вслед за артезианскими скважинами в поисках новых ареалов прокорма,
наступают  каналы и  дороги,  прокладываемые в пограничных  зонах в связи  с
непосредственной близостью от саванны одного из крупнейших газопроводов; все
более настойчиво, долговременно  вторгаются все более технически вооруженные
люди на колесах и моторах, с  радиосвязью, с запасами воды в  глубины  любых
пустынь и полупустынь, в том  числе и в Моюнкумы,  но вторгаются  не ученые,
совершающие самоотверженные открытия, коими  потомкам надлежит  гордиться, а
обыкновенные люди,  делающие обыкновенное дело, дело, доступное  и посильное
почти  любому  и  каждому.  И  тем более  обитателям  уникальной Моюнкумской
саванны  не  дано было знать, что в  самых обычных  для  человечества  вещах
таится источник добра и зла на земле. И что тут все зависит от самих людей -
на что направят  они эти самые обыкновенные для человечества  вещи: на добро
или худо, на созидание или  разор. И уж вовсе  неведомы были четвероногим  и
прочим  тварям Моюнкумской  саванны те  сложности,  которые  донимали  самих
людей,  пытавшихся  познать  себя  с  тех  пор,  как  люди  стали  мыслящими
существами,  хотя они  так и не разгадали  при этом извечной загадки: отчего
зло почти всегда побеждает добро...
   Все  эти человеческие  дела  по  логике вещей  никак  не могли касаться
моюнкумских  животных,  ибо они лежали вне  их природы, вне их  инстинктов и
опыта. И, в общем-то, до сих пор пока ничто всерьез не нарушало сложившегося
образа  жизни  этой   великой   азиатской  степи,  раскинувшейся  на  жарких
полупустынных равнинах и всхолмлениях, поросших только здесь произраставшими
видами   засухоустойчивого   тамариска,   эдакой  полутравой,   полудеревом,
каменно-крепким,  крученым,  как морской канат, песчаным саксаулом,  жесткой
подножной  травой и  более  всего тростниковым стрельчатым чием, этой красой
полупустынь,  и  при  свете  луны,  и при свете  солнца  мерцающим наподобие
золотого призрачного  леса, в котором, как в мелкой  воде, кто - ростом хотя
бы с собаку - ни поднял головы, увидит все вокруг и будет виден сам.
   В  этих  краях и  слагалась  судьба  новой  волчьей  пары  -  Акбары  и
Ташчайнара, а к тому времени - что самое важное  в  жизни животных - они уже
имели  своих тунгучей-первенцев,  троих щенят из  выводка, произведенных  на
свет Акбарой  той памятной  весной  в  Моюнкумах,  в  том  памятном  логове,
выбранном   ими  в  ямине  под  размытым   комлем   старого  саксаула,  близ
полувысохшей  тамарисковой  рощицы,  куда  удобно  было выводить  волчат  на
обучение. Волчата уже  держали стоймя уши, обретали каждый свой норов,  хотя
при  играх между  собой  их уши снова по-щенячьи  топырились,  да и на ногах
чувствовали они  себя довольно крепко.  И все чаще увязывались они следом за
родителями в малые и большие вылазки.

   Недавно одна из таких вылазок с отлучкой от логова на целый день и ночь
чуть было не кончилась для волков неожиданной бедой.
   В  то  раннее  утро  Акбара  повела свой  выводок  на  дальнюю  окраину
Моюнкумской  саванны, где на  степных  просторах, особенно по глухим падям и
буеракам,  произрастали  стеблевые травы с тягучим, ни на  что  не  похожим,
привораживающим  запахом. Если долго бродить среди  того высокого травостоя,
вдыхая  пыльцу, то  вначале  наступает ощущение  необыкновенной  легкости  в
движениях,  чувство  приятного  скольжения  над  землей, а  затем появляется
вялость  в ногах и  сонливость. Акбара  помнила эти места  еще  с  детства и
наведывалась сюда  раз в году в пору цветения дурман-травы. Охотясь по  пути
на мелкую стенную живность,  она любила слегка  попьянеть  в больших травах,
поваляться в жарком настое  травяного  духа, почувствовать парение  в беге и
потом заснуть.
   В  этот раз  они  с  Ташчайнаром были  уже не одни:  за  ними следовали
волчата - трое  нескладно длинноногих щенков. Молодняку надлежало как  можно
больше узнавать в походах окрестности, осваивать сызмальства будущие  волчьи
владения.  Пахучие луга, куда вела на ознакомление волчица, были на краю тех
владений,  дальше простирался чужой мир, там могли встретиться люди, оттуда,
с  той неоглядной стороны, доносились порой протяжно завывающие, как осенние
ветры, паровозные гудки, то  был  враждебный волкам мир. Туда, на этот  край
саванны, шли они, ведомые Акбарой.
   За  Акбарой  трусил  Ташчайнар,  а  волчата резво  носились  от избытка
энергии  и все норовили выскочить  вперед,  но  волчица-мать  не  давала  им
своевольничать  - она строго следила,  чтобы никто не смел ступать на  тропу
впереди нее.
   Места шли вначале песчаные -  в зарослях  саксаула и пустынной  полыни,
солнце  всходило все выше, обещая, как  всегда, ясную, жаркую  погоду. Уже к
вечеру волчье  семейство  прибыло  к краю  саванны.  Прибыло в  самый раз  -
засветло.  Травы в этом году были высоки - почти по  холку  взрослым волкам.
Нагревшись за день на жарком солнце, невзрачные соцветья на мохнатых стеблях
источали  сильный запах,  особенно в местах сплошных  зарослей густ был этот
дух. Здесь, в небольшом  овражке, волки сделали привал после  долгого  пути.
Неугомонные волчата не столько отдыхали, сколько бегали вокруг, принюхиваясь
и присматриваясь ко всему, что привлекало их любопытство.  Возможно,  волчье
семейство  осталось бы здесь на всю ночь, благо  звери были сыты и напоены -
по пути удалось схватить несколько жирных сурков да зайцев и  разорить много
всяких гнезд, жажду же утолили в родничке на дне попутного оврага, - но одно
чрезвычайное происшествие заставило их срочно покинуть это место и повернуть
восвояси, к логову в глубине саванны. Уходили всю ночь.
   А  случилось  то,  что  уже  на  закате,  когда   Акбара  и  Ташчайнар,
захмелевшие от  запахов дурман-травы, растянулись в тени кустов,  неподалеку
вдруг раздался человеческий голос. Прежде человека увидели волчата, игравшие
наверху  овражка. Звереныши не  подозревали да и  не могли предполагать, что
неожиданно появившееся здесь существо - человек. Некий субъект почти голый -
в  одних  плавках и  кедах на босу ноги, в  некогда белой,  но  уже  изрядно
замызганной панаме на голове - бегал по тем самым травам. Бегал он странно -
выбирал густые поросли и упорно бегал между стеблями  взад-вперед, точно это
доставляло  ему  удовольствие.  Волчата  вначале  притаились,  недоумевая  и
побаиваясь, - такого они никогда не видели.  А человек все бегал и  бегал по
травам,  как  сумасшедший.  Волчата  осмелели,  любопытство  взяло  верх, им
захотелось  затеять игру с этим странным, бегающим как заводной, невиданным,
голокожим  двуногим зверем. А тут и сам человек приметия волчат. И что самое
удивительное - вместо того чтобы насторожиться, подумать, отчего вдруг здесь
оказались волки, - этот чудак пошел к волчатам, ласково протягивая руки.
   -  Смотри-ка, что это?  -  приговаривал он, тяжело дыша и  отирая пот с
лица. - Никак волчата? Или это мне почудилось от кружения? Да нет,  трое, да
такие пригожие, да такие большие уже! Ах вы мои звереныши! Откуда вы и куда?
Что вы тут делаете?  Меня-то нелегкая занесла, а вы что тут,  в этих степях,
среди этой  проклятой травы?  Ну  идите,  идите ко  мне,  не  бойтесь! Ах вы
дурашливые мои зверики!
   Неразумные  волчата  и  в  самом деле  поддались  на  его  ласки. Виляя
хвостиками,  игриво  прижимаясь к земле,  они поползли к  человеку,  надеясь
пуститься с ним наперегонки, но тут из  овражка выскочила Акбара.  Волчица в
мгновение оценила опасность положения. Глухо зарычав, она кинулась  к голому
человеку, розово освещенному предзакатными лучами степного солнца. Ей ничего
не стоило с размаху полоснуть его клыками по горлу или по животу. А человек,
совершенно обалдевший при  виде яростно набегающей волчицы, присел, в страхе
схватившись  за голову. Это-то  его  и спасло. Уже  на бегу Акбара почему-то
переменила  свое  намерение.  Она  перескочила  через  человека -  голого  и
беззащитного, - которого  можно  было  поразить одним  ударом,  перескочила,
успев  при этом разглядеть  черты его лица и остановившиеся в жутком  страхе
глаза, почуяв запах его тела, перескочила, развернулась и снова перепрыгнула
во второй  раз уже в  другом направлении,  бросилась к волчатам,  погнала их
прочь,  больно  кусая  за репицы  и  оттесняя к оврагу, и  тут столкнулась с
Ташчайнаром,  страшно  вздыбившим  загривок при  виде  человека,  куснула  и
повернула и его, и  все  они,  гурьбой  скатившись в овраг,  в мгновение ока
исчезли...
   И  тут только тот голый и нелепый тип спохватился, бросился бежать... И
долго бежал по степи, не оглядываясь и не переводя дыхания...
   То была  первая нечаянная  встреча Акбары и ее семейства с человеком...
Но кто мог знать, что предвещала эта встреча...

   День клонился  к концу, исходя нещадным зноем от закатного  солнца,  от
накалившейся за  день  земли.  Солнце и степь - величины  вечные:  по солнцу
измеряется степь, насколько оно велико, освещаемое  солнцем  пространство. А
небо над степью измеряется  высотой взлетевшего коршуна. В тот  предзакатный
час над Моюнкумской саванной кружила в выси целая стая белохвостых коршунов.
Они летели без цели, самозабвенно и плавно плыли, совершая полет ради полета
в той всегда прохладной, подернутой дымкой, безоблачной выси. Летели один за
другим в  одном направлении по кругу,  как  бы символизируя тем  вечность  и
незыблемость  этой земли и этого неба. Коршуны не издавали никаких звуков, а
молча  смотрели, что  происходило  в  тот  момент внизу,  под  их  крыльями.
Благодаря своему исключительному всевидящему зрению, именно благодаря зрению
(слух у них на втором месте) эти аристократические хищники были поднебесными
жителями  саванны,  опускавшимися на  грешную землю лишь для  прокорма  и на
ночлег.
   Должно быть, в  тот час с  той непомерной  высоты им были как на ладони
видны волк,  волчица и  трое  волчат, расположившиеся  на  небольшом бугорке
среди разбросанных кустов тамариска и золотистой поросли чия. Дружно высунув
языки  от  жары,  волчье  семейство  отдыхало  на  том  пригорке,  вовсе  не
предполагая, что является  объектом  наблюдения поднебесных  птиц. Ташчайнар
полулежал в своей любимой позе - скрестив лапы впереди, приподняв голову,  -
он выделялся  среди  всех мощным  загривком и мосластостью,  тяжеловесностью
телосложения. Рядом, подобрав под себя толстый  куцый  хвост, чем-то похожая
на  застывшую  скульптуру,  сидела  молодая волчица Акбара.  Волчица  прочно
упиралась  перед  собой  прямыми  сухожильными ногами.  Ее белеющая грудь  и
впалое брюхо с торчащими,  но уже утратившими припухлость сосцами в два ряда
подчеркивали поджарость и  силу бедер  волчицы. А волчата, тройня, крутились
подле.  Их  непоседливость, приставучесть и  игривость вовсе  не  раздражали
родителей. И волк и волчица взирали на них  с явным попустительством: пусть,
мол, резвятся себе...
   А  коршуны  все   летали  в  поднебесье  и   все  так  же  хладнокровно
просматривали,  что   делалось  внизу   в  Моюнкумах  при  закатном  солнце.
Неподалеку от волков с волчатами, немного  в стороне,  в тамарисковых рощах,
паслись сайгаки. Их было немало. Довольно большое стадо паслось почти рядом,
разбредясь  в  тамарисках,  на  некотором  удалении  от  другого, еще  более
многочисленного скопления. Если  бы коршунов интересовали степные  антилопы,
они бы,  обозревая саванну, тянущуюся на десятки километров в ту  и в другую
сторону, убедились,  что сайгакам несть  числа - их сотни и тысячи,  ибо они
искони  изобиловали  в  этом   благодатном  для  них  полупустынном  ареале.
Пережидая вечерний зной, сайгаки  по ночам  шли  на водопой к столь редким и
далеким  источникам  влаги  в  саванне. Отдельные группы уже сейчас,  быстро
набирая ход,  потянулись  в  ту  сторону. Им  надлежало  преодолеть  большие
расстояния.
   Одно из стад следовало  так близко от пригорка,  где находились  волки,
что тем явственно  были  видны сквозь призрачно  освещенный травостой чия их
быстро скользящие  бока и  спины,  приспущенные головы  самцов с  небольшими
рожками.  Они  всегда движутся  с  опущенной  головой,  чтобы  не испытывать
лишнего сопротивления воздуха, ибо  в любой  момент готовы  рвануться бегом.
Так устроила  их  природа в ходе  эволюции,  и  в том  главное  преимущество
сайгаков, спасавшихся  от любой опасности бегством.  Даже если они  ничем не
встревожены, сайгаки обычно идут размеренным галопом, неутомимо и неуклонно,
не  уступая пути никому, кроме волков, поскольку их, антилоп,  множество и в
этом уже их сила...
   Сейчас   они  следовали  мимо  семейства   Акбары,   скрытого  кустами,
галопирующей  массой,  поднимая  за собой ветер,  пронизанный  духом стада и
пылью  из-под  копыт.  Волчата  на   пригорке   заволновались,  инстинктивно
взбудоражились.  Все трое напряженно принюхивались к воздуху  и, не  понимая
еще, в  чем  дело, порывались бежать  в  ту сторону, откуда  доносился  этот
волнующий стадный  дух,  им очень хотелось кинуться  в те стеблистые поросли
чия,  среди   которых  угадывалось  мелькание  многих  бегущих  тел.  Однако
волки-родители, ни Акбара, ни Ташчайнар, не шевельнулись и не изменили своих
поз, хотя  им ничего  не  стоило  буквально в два  прыжка очутиться  рядом с
проходившим стадом и погнать его, яростно, неудержимо преследовать на измор,
так,  чтобы  в общем беге  том, в  беге-состязании  на  грани  смерти, когда
сдается,  что  земля  и небо  меняются местами,  изловчиться на каком-нибудь
крутом вираже и на  лету свалить пару-другую антилоп. Такая возможность была
вполне реальной, но могло случиться и так, что  не повезло бы, не удалось бы
нагнать добычу, случалось и такое. Как  бы то ни было, Акбара и Ташчайнар  и
не подумали начать погоню  - хотя, казалось, добыча, можно сказать, сама шла
в руки, они  не  трогались с места.  На это имелись свои причины - они  были
сыты в тот  день и устраивать в  такую несусветную жару при набитых желудках
бешеную гонку, погоню за  неуловимыми сайгаками было бы  смерти подобно.  Но
главное  -  для  молодняка  еще не  пришла  пора такой охоты. Волчата  могли
сломаться  - раз  и  навсегда,  если  бы, задохнувшись  в  беге,  отстали от
недостижимой цели - больше  они  бы  не пытались дерзать, утратили бы кураж.
Зимой,  в  сезон больших облав - вот  когда набравшие  сил полуярки, к  тому
времени  уже почти годовалые,  могли бы испытать себя, могли  бы  убедиться,
насколько хватит их крепости, могли бы приобщиться к делу, а пока  не стоило
портить игру. Но то будет преславный час!
   Акбара  слегка  отпрянула  от  докучавших  ей в  нетерпении охотничьего
азарта волчат, пересела на другое  место, нее  так же провожая цепким взором
движение  антилоп, следовавших на водопой, скользя бок о  бок в  серебристых
чиях, как рыбы в нересте, плывущие в верховья по реке - все в одну сторону и
все  неотличимые  друг  от  друга. Во  взоре Акбары,  однако, сквозило  свое
понятие вещей: пусть удаляются сейчас сайгаки, придет день урочный, все, что
есть в  саванне, никуда  из  нее  не  уйдет. Волчата же тем  временем  стали
надоедать отцу, пытаясь растормошить угрюмца Ташчайнара.
   А  Акбара  представила себе вдруг зимы начало,  великую полупустыню,  в
один  прекрасный день  сплошь  белую  на  рассвете от  новоявленного  снега,
которому  срок на  земле  день  или полдня, но  тот снег -  сигнал волкам  к
большой охоте. С того дня охота на сайгаков станет главным делом в их житье.
И грянет тот день! С туманцем понизовым,  с морозным инеем на грустных белых
чиях, на подогнувшихся от снега кустистых тамарисках  и с дымным солнцем над
саванной -  волчица представила себе тот  день так явственно, что вздрогнула
невольно, как  будто бы вдохнула  нечаянно  морозный  воздух,  как  будто бы
ступила  упругими подушечками  лап,  сомкнутыми  в  цветочные созвездия,  на
снежный  наст и  совершенно четко прочла сама и свои матерые  следы  и следы
волчат,  уже подросших, окрепших и определивших свои  наклонности, что можно
было видеть  уже по  следам,  и  рядом самые  крупные  отпечатки  -  могучие
соцветия  с  когтями, как  с клювами, чуть выступающими из  гнезд, - от  лап
Ташчайнара,  они всех глубже и всех сильней промнутся в снег, ибо  Ташчайнар
здоров, тяжеловат  в подгрудке,  он - сила, он молниеносный  нож  по глоткам
антилоп,  и всякая  настигнутая сайга  окрасит белый снег саванны током алой
крови, как птица  взмахом  горячих красных  крыльев, ради того,  чтобы  жила
другая кровь, сокрытая в их серых шкурах,  ибо их кровь живет за счет другой
крови - так поведено началом всех начал, иного способа не будет, и тут никто
не  судия,  поскольку нет ни правых, ни  виноватых, виновен только тот,  кто
сотворил одну кровь для другой.  (Лишь человеку дан иной удел: хлеб добывать
в труде и мясо взращивать трудом - творить для самого себя природу.)
   А те следы  по  первоснегу Моюнкумов - соцветия волчьи, большие и  чуть
поменьше, потянутся рядком в тумане понизовом и остановятся  в  подветренной
лощинe среди кустов - здесь волки  подождут, осмотрятся, оставят тех, кому в
засаде быть...
   Но вот  час вожделенный  приближается  -  Акбара подкрадется, насколько
можно подползти,  пластаясь  по снегу,  прижимаясь к обледенелым  травам, не
дыша приблизится к пасущимся сайгакам так близко, что увидит  их  глаза,  не
всполошенные еще, и кинется  затем  внезапно, как  тень, - и грянет звездный
час  волка!  Акбара так  живо представила  себе  ту  первую  облаву  -  урок
молодняку, что взвизгнула невольно и едва удержалась на месте.
   Ах  как  пойдет  погоня по саванне  первозимней! Сайгачьи  стада  прочь
понесутся  стремглав  как от пожара,  и белый снег вмиг  прочертится  черным
земляным  шрамом, и она, Акбара,  за ними следом,  идущая всех впереди, а за
нею,  почти впритык,  ее волчата,  молодые  волки,  все трое  первенцев,  ее
потомство, что изначальное предназначение и явило на свет  ради такой охоты,
а за ними ее Ташчайнар, отец могучий, неукротимый в беге,  преследующий лишь
одну цель - загнать  сайгаков так, чтобы погнать на засаду и тем преподнести
урок