уда  приложить  собственные  силы.  Я
пришел сказать вам, что так жить нельзя.
   - Почему?
   Какое-то время Бернард Годвин молчал, затем поставил  пустую  бутылку
на оригинальной формы кофейный столик из стекла и железа. Оперся локтями
о колени и задумчиво начал:
   - Это случилось давно. Жил на свете один парень, вашего возраста  или
помладше.  Мать  его  умерла,  и  во  время  похорон  он  не  переставал
надеяться, что на кладбище придет отец, хотя бы на минутку, чтобы отдать
последний долг уважения жене, которую он бросил когда-то. Ушел  от  нее,
оставив с пятилетним сыном на руках. То ли он нашел другую, то ли  любил
менять женщин, - кто его знает? Так или иначе, сын ни разу не виделся  с
отцом все эти годы, и  в  тот  день,  стоя  у  могилы  матери  и  слушая
заупокойные речи и слова соболезнования, ждал, что отец появится, но  он
так и не пришел. Тогда парень решил разыскать его сам.
   Вскоре после печального события наш герой отправился на запад страны,
в Чикаго, где проживал его нерадивый родитель. Пообедав в  закусочной  в
южной части города, юноша поехал в редакцию одной из чикагских газет,  в
которой работал отец. Отца он не застал; в редакции ему сообщили, что их
сотрудник готовит репортаж, и  неизвестно,  где  он  находится  и  когда
вернется. Тогда молодой человек сообщил всем присутствующим, что он  сын
вышеупомянутого журналиста, что он не видел отца  много  лет  и  поэтому
будет ждать его в редакции до победного.  На  это  никто  не  сказал  ни
слова. Кто-то провел его к рабочему месту отца, и  он  уселся  в  старое
вертящееся кресло.
   На  письменном  столе  царил  полный  беспорядок;  среди  килы  бумаг
возвышалась старая пишущая машинка, взглянув  на  которую,  юноша  сразу
вспомнил, как бедная мать с тоской  ожидала  весточку  от  мужа,  втайне
надеясь, что тот все-таки черкнет ей пару строк, и как она скрывала боль
обиды, в очередной раз не получив письма. Сын видел переживания матери и
страдал вместе с нею.
   Юноша стал выдвигать один за  другим  ящики  письменного  стола,  как
будто их содержимое могло рассказать ему что-то об отце, его жизни,  его
прошлом и  будущем.  В  нижнем  правом  ящике,  под  открытой  упаковкой
одноразовых  бумажных  платков,  он  обнаружил   вставленную   в   рамку
фотографию матери, рядом с которой стоял маленький  мальчик.  Когда  был
сделан  этот  снимок?  Он  что-то  не  помнил,  чтобы  они   с   матерью
фотографировались. Еще раз внимательно  всмотревшись  в  лицо  мальчика,
словно сомневаясь - он это или нет, юноша отложил фотографию в сторону.
   Время  шло;  незаметно  наступил  вечер.  Отец  все  не  приходил  и,
заждавшись его, парень, сидя, заснул, положив голову на руки.  Когда  он
проснулся, то увидел перед собой  отца.  Тот  с  удивлением  разглядывал
сына, потом спросил его: "А за каким чертом ты сюда приперся?"
   Несколько минут Тори ничего не  говорила,  хотя  и  чувствовала,  что
молчание уже несколько затянулось, Даже музыка в  тот  момент  перестала
играть. Бернард встал с дивана, подошел к  холодильнику  и,  достав  еще
пива, дал одну бутылку Тори. Та бутылку взяла, но пить не стала.
   - Данный случай довольно банальный, - произнес Бернард,  -  мой  отец
был просто сукин сын, и все. Правда, люди, знавшие его лучше,  чем  я  и
моя мать, утверждали, что если бы он не был такой сволочью, то не мог бы
так хорошо писать свои статьи. Мне плевать на их мнение.  Я  считаю  его
жалким, ничтожным неудачником. Точки зрения бывают разные, не так ли?
   - Думаю, в наших судьбах найдется кое-что общее, - резюмировала Тори.
   - Если жизнь и научила меня чему-то,  так  это  тому,  что  истина  -
животное хитрое. Только ты думаешь, что схватил ее  за  хвост,  как  она
появляется сзади и кусает тебя за попу.
   Тори засмеялась, но она видела, что Бернард не шутит.
   Ранним  утром,  когда  серое  ночное  небо  еще  не   прояснилось   и
мрачноватый серый свет не сменился яркой  утренней  голубизной,  Тори  и
Бернард шагали по заполненным суетливыми грузовиками  улицам  Токио.  На
мостах грузовиков вообще была тьма-тьмущая.  С  Сумиды  слышались  звуки
рота, означавшие, что лодки рыбаков подходили к берегу, где располагался
огромный рыбный и овощной базар Цукидзи.
   Тори вспомнила, как Годзила схватил Бернарда и поднял в воздух, а тот
и не думал сопротивляться. Ей было страшно интересно, что бы  случилось,
если бы она не пришла ему на помощь. Вот бы увидеть его в драке!
   - По-моему, сейчас вполне подходящее время, чтобы обсудить то, за чем
вы пожаловали, - заметила Тори Бернарду.
   - О'кей. Вы хотите у меня работать?
   - А работа законная?
   - Хорошо, что вы об этом спросили. Благоприятный признак. То,  чем  я
занимаюсь  -  и  чем  будете   заниматься   вы,   молодая   леди,   если
присоединитесь ко мне, - законно в самом широком смысле этого слова.
   - То есть?
   - Какой бы деятельностью мы ни занимались и в какой  бы  ситуации  ни
оказались, нас никогда не привлекут к судебной ответственности.
   - Но как же...
   - Наша работа в определенной степени аморальна, то есть  она  выходит
за рамки общепринятых моральных норм. Но не противозаконна, совсем  нет.
Подобно японцам, которых вы так любите и  которыми  совершенно  искренне
восхищаетесь, мы создали собственный свод законов. - Бернард помолчал. -
Интересно?
   Тори чуть не выпалила: "Господи, конечно, когда я смогу уже  начать?"
Но вместо этого отхлебнула  пива,  которое  они  захватили  с  собой,  и
ответила:
   - Я подумаю.
   Через три дня она дала Бернарду ответ, который  был  у  нее  готов  с
самого начала. Возвращаться домой в Америку она  не  хотела,  и  он  это
понял, как понимал все в ее характере, загадочном для других.
   - Ты нужна мне здесь - у нас нет никого с подобным опытом, знаниями и
связями. Мы не смогли внедрить ни одного своего агента в преступный  мир
Японии, а ты там - свой человек. Тебя уважают и, что еще важнее, боятся.
   - Мне кажется, вы преувеличиваете.
   - Посмотрим.
   ...Посмотрим... Голос Бернарда звучал в ушах Тори, как будто разговор
этот состоялся не  годы  назад,  а  вчера.  Она  мучительно  раздумывала
какое-то время, не зная, на что решиться. Потом бросилась к  телефону  и
набрала давно записанный в память аппарата номер. На том  конце  провода
долго не подходили. Наконец трубку сняли, и  Тори,  услышав  характерные
для связи с автомобилем потрескивание и помехи, сказала:
   - Ты оказался прав, Рассел. Я возвращаюсь.
 
Токио - Москва 
 
   Никто, кроме Хонно Кансей, и не подозревал о том, что посредник Кунио
Миситы Какуэй Саката совершит ритуальное  самоубийство.  Хонно  работала
личным секретарем Миситы - одного из крупнейших токийских бизнесменов, и
имела доступ к самым разнообразным  и  секретным  сведениям,  касавшимся
заключения сделок, образования новых фирм  и  объединений  и  прочее,  и
прочее. Подобную информацию можно было выгодно продать  заинтересованным
лицам, но Хонно не собиралась этого делать. Она научилась хранить  тайны
с детства. У нее был один большой с точки зрения японцев, изъян, который
она давно скрывала ото всех, - Хонно  имела  несчастье  родиться  в  год
хиноеума, за что отец не переставал обвинять мать и  не  любил  дочь,  а
если и любил, то никогда этого не показывал; более того, он заставлял ее
чувствовать себя гадким  утенком  по  сравнению  с  другими,  сделал  ее
отверженной в собственной семье.
   Почему так? Согласно древнему китайскому  гороскопу,  годом  хиноеума
назывался год Лошади, повторяющийся через каждые шестьдесят  лет,  и  те
женщины, которые родились  именно  в  этот  особенный  год,  становились
убийцами своих мужей. Всего лишь легенда, но в год хиноеума  рождаемость
резко сокращалась.
   Чувствительная натура,  обладавшая  развитой  интуицией,  Хонно  была
суеверной. Она мучилась от  сознания  своей  неполноценности,  не  могла
вынести, что к ней относились, как к прокаженной, и покинула  свой  дом.
Уход из семьи имел и свои преимущества - годы спустя  она  узнала  более
важные, чем год своего рождения, и  тщательно  хранимые  от  посторонних
глаз тайны. Такие, например, как загадочная смерть Какуэя Сакаты.
   Саката, являясь посредником  Миситы,  обладал  не  меньшей,  а  то  и
большей,  чем  Хонно,  информацией.  Он  успешно  справлялся  со  своими
обязанностями и держал язык за зубами. Но со временем то, что  он  знал,
стало его тяготить. В Америке, любой европейской стране он отказался  бы
от своего места даже под угрозой крупного скандала; он  бы  обратился  в
государственные инстанции и  рассказал  о  незаконных  действиях  своего
босса или написал бы остросюжетную книгу о преступлениях мафии и получил
крупный гонорар. Возможно, по мотивам этой книги впоследствии  сняли  бы
телесериал. Все это могло быть где угодно, но  только  не  в  Японии.  А
Саката был японец,  жил  в  Японии  и  подчинялся  негласным  законам  и
традициям этой страны. Общественное мнение по-особенному, не так, как  в
Европе,  определяло  значение  человеческой  жизни  и  личности.  Смерть
Сакаты, а ранее Юкио Мисимы не была просто уходом в лучший мир, способом
заявить о себе людям, сообщением, символом, посредством которого  идеалы
веры, мировоззрения совершившего самоубийство навечно запечатлевались  в
коллективной памяти целой нации.
   Как-то раз Хонно услышала слова Сакаты, обращенные к его заместителю:
   - Вот и пришло твое время. Хочу  пожелать  тебе  удачи  на  выбранном
пути, но боюсь, что перед надвигающейся  бурей  все  это  будет  уже  не
важно.
   "Какой бурей? - недоумевала Хонно, глядя на спокойное лицо Сакаты.  -
Разве догадаешься, что он имеет в виду? Какие  раскрытые  тайны  вызовут
эту бурю? Значит, он или проговорился или устал  нести  бремя  секретных
знаний..."
   Она не  сомневалась,  что  местом  для  самоубийства  Саката  выберет
Сенгакудзи - в средние века там  сделали  себе  харакири  47  ронинов  -
самураев, потерявших своего хозяина, - чтобы отомстить тем, кто убил  их
господина. Смерть, с точки зрения японца, так же достойна и значительна,
как и жизнь.
   Саката  хотел  умереть  благородно  и  достойно,  как  самурай.  Груз
преступлений, о  которых  он  знал,  но  не  мог  сказать,  или  которые
совершил, стали для него непосильной ношей. Предать многолетнюю дружбу с
боссом Кунио Миситой  было  немыслимо  -  таким  образом  он  покрыл  бы
несмываемым позором и себя, и свою семью.
   Только  ритуальное  самоубийство  -  харакири  могло  спасти  его  от
бесчестья, стать единственным выходом  из  создавшейся  ситуации.  Хонно
прекрасно понимала все, но не вмешивалась - подобное вмешательство сочли
бы верхом неуважения  и  невоспитанности,  поэтому  ей  и  в  голову  не
приходило делать это. Саката ведал финансовыми фондами поддержки  Миситы
и имел положение человека, в высшей степени заслуживающего уважения.
   Теплым весенним днем  Хонно  приехала  в  Сенгакудзи  -  легендарное,
историческое место. Могилы самураев были усыпаны цветами: в  неподвижном
воздухе стоял сильный, тяжелый цветочный аромат,  -  она  на  всю  жизнь
запомнит этот сладкий и плотный запах как символ смерти.
   Почему Саката решил  сойти  со  сцены?  Какая  тайна  гнетет  его?  -
размышляла  она.  У  Хонно  была  непосредственная  связь  с  Токузо   -
Управлением  полицейского  надзора  Токио,  и  если   кто-то   готовился
возбудить дело против Миситы или Сакаты,  она  обязательно  бы  об  этом
знала.
   Из центрального столичного района Касамигазеки, где работали Хонно  и
Саката, до древних могил Сенгакудзи путь был неблизкий. Саката  появился
в священном месте на исходе дня, когда не было посетителей. Он облачился
в белые  одежды  -  цвета  смерти.  Хонно  хорошо  видела  его  в  лучах
заходящего солнца у могил, утопающих в цветах.  Свободные  брюки  Сакаты
развевались на ветру словно флаги, и Хонно поразил резкий контраст между
веселыми живыми красками цветов и холодной чистотой белой  ткани  -  все
это навсегда запечатлелось в ее памяти.
   Она наблюдала, как  Саката,  стоявший  к  ней  спиной,  опустился  на
колени, вытащил из-за пояса специальный  нож.  Слегка  изогнутое  лезвие
сверкало на солнце и на миг ослепило Хонно, потом она увидела,  как  его
тело наклонилось вперед, согнутые в локтях  руки  крепко  ухватились  за
обмотанную шелком рукоять,  образовали  острые  углы  -  Саката  воткнул
ритуальный нож в нижнюю  часть  живота.  Голова  Сакаты  как-то  странно
дернулась, плечи страшно напряглись в нечеловеческом усилии - он  должен
был разрезать себя слева направо так, как предписывал обычай.
   Считалось,  что   душа   самурая   очищалась   во   время   харакири,
освобождалась от грехов, совершенных им на жизненном пути. И тут Хонно с
ужасом заметила, что Саката не в состоянии освободить свою душу от  оков
плоти, что на пороге смерти у него не достает сил довершить начатое.  Он
судорожно пытался снова и снова, но безуспешно. Хонно  не  могла  больше
оставаться безучастной наблюдательницей, и, выйдя из  своего  укрытия  -
большого дерева, подошла к Сакате и опустилась  возле  него  на  колени.
Одежды умирающего окрасились в пунцовый  цвет,  вены  на  шее  вздулись,
глаза готовы были выскочить из орбит... Обхватив его руки своими,  Хонно
прибавила ему сил, и вдвоем  они  совершили  страшный  ритуал  -  нож  с
ужасным треском рассек живот  от  края  до  края...  Покрасневшие  глаза
Сакаты повернулись в ее сторону, остановились на ней. Хонно прочла в них
благодарность, а затем он упал ничком, уткнувшись головой в землю, залив
кровью яркие цветы на могиле, принесенные людьми в знак священной памяти
о погибших героях.
 
*** 
 
   Проснувшись, Ирина не сразу сообразила, где она находится: в  больших
мрачных апартаментах Марса на  Площади  Восстания  или  у  Валерия,  чья
квартира на улице Кирова была меньше, но гораздо светлее и уютнее. Сев в
кровати, женщина выглянула в окно - внизу виднелся узенький  Телеграфный
переулок  и  Министерство  образования,  где  она  -  Ирина   Викторовна
Пономарева - работала не  первый  год.  Недалеко  от  министерства  была
расположена церковь Архангела Гавриила, которую  некоторые  из  Ирининых
коллег называли Башней Меншикова, что, с ее точки зрения, было  неверно.
Со скучными министерскими чиновниками у Ирины было мало общего, и они ее
слегка раздражали. К тому же  она  недавно  вернулась  из  увлекательной
поездки по Соединенным Штатам и до сих пор находилась  под  впечатлением
от американской системы образования.  Она  потратила  несколько  недель,
чтобы написать реферат о том, как внедрить более совершенные, ускоренные
методы обучения в  систему  российского  образования.  Закончив  работу,
Ирина представила ее на  рассмотрение  соответствующих  лиц,  но  долгое
время  не  получала  ответа.  В  конце  концов,  устав  от  бесконечного
ожидания, она добилась приема у министра. На аудиенции, длившейся  минут
двадцать, главный чиновник министерства сообщил ей, что  ни  один  пункт
реферата не получил одобрения. По снисходительному тону  министра  Ирина
легко  поняла  прозрачный  намек:  занимайтесь  компьютерной   техникой,
статистическими  исследованиями,  используйте   опыт   американцев   для
приведения в порядок и систематизации министерских архивов - за этим вас
и посылали в командировку, остальное -  не  ваше  дело.  Ей  было  мягко
указано на  то,  что  реформа  образования  ее  не  касается,  это  дело
экспертов.
   "По крайней мере я больше не буду биться головой об стенку,  нет  так
нет", - успокаивала себя Ирина, рассеянно глядя на церковь, однако мысль
о провале своего детища взбудоражила  ее.  И  проснулась  она  от  часто
повторяющегося  страшного  сна:  как  будто  она  находится  в  какой-то
непонятной комнате, рядом с ней стоит обеденный стол. Она смотрит вниз и
с ужасом замечает, что пол начинает заливать вода... Тогда она подбегает
к окну и видит улицы в крови, лунный диск, пересеченный не то  полосами,
не то прутьями. Она знает, что ей необходимо выйти из дому,  потому  что
на улицах что-то происходит, что если она не выйдет, случится беда...  В
отчаянии она рвется к двери, но не может двинуться с места,  потому  что
ноги ее прикованы к полу. Ирина закрыла глаза, затем  открыла,  стараясь
забыть ночной кошмар, потом осмотрелась - ну, конечно же,  это  квартира
Валерия, как она не могла сразу сообразить? Ей нравилось  здесь  бывать,
нравилось просыпаться по утрам и  видеть  за  окном  освещенный  солнцем
храм. Это всегда напоминало ей о том, что вера  в  Бога  в  этой  стране
несмотря ни на что выжила и утвердилась. И она думала о  том,  что  если
устояла церковь, то почему бы и ей не  попытаться  устоять  перед  лицом
всех  невзгод  и  неприятностей?  В  любом  случае,  она  не  собиралась
повторять горькую судьбу своих родителей, не имела права.
   Ирина слышала, как на кухне возится с завтраком  Валерий.  Интересно,
что он приготовит? Теперь продукты в магазинах есть, хотя и стоят  очень
дорого. У многих не хватает денег на питание.  И  ей  сразу  вспомнились
рассказы матери о том, как люди голодали в войну, питаясь  картофельными
очистками и свекольной ботвой, считая капусту роскошью. Да,  конечно,  в
последние годы в стране что-то стало меняться, но есть вещи, которые  не
изменятся здесь никогда, в этом Ирина  была  совершенно  уверена.  Кроме
того, экономические реформы в России всегда сопровождались политическими
катаклизмами, поэтому без реформ жить было спокойнее. Да и если в России
когда-либо и объявлялись какие-либо свободы,  то  лишь  затем,  чтобы  в
скором времени их запретить.
   Американец от такого образа жизни давно бы впал в состояние  глубокой
депрессии, а русские - ничего, живут. Выносят трудности, холодные  зимы,
безжалостную по отношению к людям политику государства,  приучившего  их
безропотно сносить все. Только пьют все больше и больше...
   Ирина сладко потянулась, наслаждаясь теплом постели, потом  встала  и
прошла по коридору в ванную. Горячую воду, конечно, опять  отключили,  и
ей пришлось принять ледяной  душ.  Вытеревшись  насухо  полотенцем,  она
вернулась в комнату и достала из шикарного комода, привезенного Валерием
из Англии, чистую одежду. Подошла к зеркалу,  подкрасилась.  Внимательно
вгляделась в хрупкую с тонкой талией и узкими бедрами женщину в  зеркале
и осталась довольна собой. Ноги у нее были красивые и сильные (три  раза
в неделю Ирина делала  упражнения,  кроме  того,  в  детстве  занималась
балетом, но, к сожалению, мечта ее  матери  о  том,  чтобы  дочка  стала
балериной, не сбылась). Маленькое личико  напоминало  кошачью  мордочку,
глаза были большие, нос некрупный, губы полные и  выразительные,  черные
блестящие  волосы  коротко  подстрижены.  Вообще  Ирина,  в  отличие  от
знакомых женщин, не имела претензии к своей внешности...  Последний  раз
оглядев  себя  в  зеркале,  она  пошла  на  кухню,  где   над   кухонным
процессором,  привезенным  Валерием  из-за  границы,   колдовал   хозяин
квартиры.
   Ирина  чмокнула  Валерия  в  ухо  и  посмотрела   на   дисплей,   где
высвечивался рецепт готовящегося блюда.
   - Почти готово, -  рассеянно  сообщил  Валерий.  Это  был  невероятно
крупный мужчина с борцовскими плечами  и  большими  руками  рабочего.  В
первый раз ложась с ним в постель, Ирина ужасно трусила. В тот день  она
не  собиралась  спать  с  ним,  но   потом   не   осмелилась   отказать.
Познакомились они на каком-то скучном  министерском  совещании.  Валерий
сразу же обратил на нее внимание и отловил среди толпы, как американские
ковбои отлавливают скот на убой. О том, каким образом  работают  ковбои,
Ирина прочла в одной  книжке,  которую  привезла  из  Америки  и  всегда
таскала с собой в сумке.
   Валерий Денисович Бондаренко умел и очаровать, и быть  галантным,  но
Ирина знала и другого Валерия - грозного политика, широко  известного  в
кругах националистов. Считалось, что все политические шаги Бондаренко  -
часть тщ