е года,  человек  этот
оставался для него  загадкой.  Почему?  Трудно  было  ответить  на  этот
вопрос. Космонавт не отказывался от встреч, беседовал с Марсом  о  самых
разных вещах, причем зачастую шел на разговор охотно, но у  Марса  никак
не получалось заглянуть в душу Виктора, понять его взгляды  на  мир,  на
людей, разобраться в его чувствах. Получилось так, что в  космос  улетел
один человек, а вернулся  совершенно  другой.  После  полета  он  сильно
изменился и мало чем напоминал прежнего Виктора. В  этом  и  заключалась
загадка. Что с ним произошло за дни полета? Почему он  так  переменился?
Ведь ни с одним из  космонавтов  такого  не  случилось.  Виктор  получил
душевную травму,  это  понятно.  Потерять  товарища,  вместе  с  которым
готовился к полету, тренировался, за жизнь которого  отвечал  -  тяжелый
удар. Помимо смерти друга, Виктору пришлось  пережить  также  и  поломку
космического корабля, и одиночество в космосе, и страх смерти, когда  он
не знал, придется ли ему вновь увидеть родную землю. Кроме  психического
шока, космонавт подвергся воздействию космического  излучения.  Как  это
отразилось на организме Виктора, - до конца никто не выяснил.
   Марс спросил у Татьяны, женщины, делившей с Виктором досуг и постель,
где Виктор.
   - В бассейне, - ответила она.
   - Один?
   - Нет, с Ларой.
   Лара, так же как и Татьяна, была приставлена к Виктору  для  бесед  и
развлечений. Марс лично дал разрешение на  присутствие  женщин  рядом  с
космонавтом. Почему, собственно, он должен запрещать Виктору те немногие
удовольствия,  что  остались  в  его   распоряжении?   Одним   из   этих
удовольствий были женщины, другим - бассейн.
   Виктор очень  любил  плавать  в  бассейне.  Длительное  пребывание  в
состоянии невесомости оказало  атрофирующее  воздействие  не  только  на
мышцы космонавта, но и на его  скелет,  и  болезнь  эта  не  поддавалась
лечению. Получив большую дозу космической радиации,  Виктор  предпочитал
проводить большую часть  времени  в  бассейне.  Облучение  сделало  кожу
космонавта совершенно безволосой и скользкой, и он плавал в воде легко и
свободно, словно вода была его родной стихией, словно он родился и вырос
в море. После полета Виктор стал калекой, и Марс считал, что  физическое
уродство оказало определенное влияние на психику космонавта,  однако  не
на умственные способности, - соображал Виктор не  хуже,  а  то  и  лучше
других. У Марса  также  не  было  никаких  иллюзий  насчет  того,  зачем
космонавту понадобился бассейн: не только для плавания, разумеется, но и
для того, чтобы скрыться хотя бы на некоторое время от людей. И на  этот
раз Марс нашел Виктора в бассейне. Он  уже  выбрался  из  воды  и  сидел
теперь в инвалидной коляске.
   - Как вы себя сегодня чувствуете, Виктор? - спросил Марс  космонавта.
Тот в ответ буркнул:
   - Паршиво. И не называйте меня Виктором, я же  вас  просил!  Не  хочу
никаких имен!
   - Но мне же надо как-то вас называть, - он уселся на бортик бассейна,
- это ваше имя.
   Марс посмотрел на своего странного собеседника. Когда-то он был очень
привлекателен. Марс мог судить об этом по фотографиям Виктора, сделанным
до полета. Что же произошло там, высоко, в неизведанном далеком космосе,
что  могло  так  изменить  человека?  Разумеется,  черты  лица  остались
прежними, но общий их вид или сочетание черт производили  совсем  другое
впечатление. Правда, Виктор довольно сильно похудел и не  мог  нормально
двигаться, - обычно он передвигался при  помощи  инвалидного  кресла.  А
если пытался ходить сам, то  напоминал  девяностолетнего  старика.  Марс
задумался: а вдруг  в  космосе  произошло  быстрое,  внезапное  старение
организма? Тела, но не мозга. Не в этом ли отгадка? Или он ошибается?
   - Как же мне к  вам  обращаться?  -  повторил  он.  -  Вы  же  Виктор
Шевченко, настоящий герой, с большой буквы. - Марс посмотрел на Виктора,
и ему неожиданно пришла в голову мысль, что  космонавт  специально  злит
его, чтобы сбить с толку, чтобы избавиться от  ненавистных,  бесконечных
вопросов, чтобы вывести своего знакомого из равновесия.
   - Ну что ж, я должен признаться, - продолжал он, - мне  надоело,  что
мы играем с вами в кошки-мышки. Не  пора  ли  с  этим  кончать?  Или  вы
желаете, чтобы мы играли вечно? Я предпочитаю не ходить вокруг да около,
а называть вещи своими именами.  Конкретно,  ясно.  Вы  чувствуете  себя
сегодня паршиво, я это вижу, и мне вас жаль, поверьте. Мне больно видеть
ваши мучения.
   - Вы что, думаете,  я  поверю  во  все  это  дерьмо,  что  вы  сейчас
наговорили? - огрызнулся Шевченко.
   - Да нет, я этого и не жду, не такой уж я наивный. - Скажите, как мне
вас называть, каким именем? - снова спросил Марс.
   - Не знаю, но только не Виктор. Потому что я - не Виктор.
   - Понимаю, понимаю. Но все-таки? Предложите что-нибудь.
   -  Как  насчет  имени  Одиссей?  Годится?  Обещаю  не  называть   вас
Полифемом.
   - Ну хорошо. Как вам сегодня спалось, Одиссей?
   - Я не сплю, - быстро отозвался Виктор.  Он  любил  говорить  на  эту
тему. - Я вижу сны, а это разные вещи. Когда постоянно  видишь  сны,  то
получается, что  ты  не  спишь,  а  бодрствуешь;  сознание  находится  в
совершенно особом состоянии.
   - А что вы видите во сне?
   - Я вижу огромный, необозримый космос и звезды. Я вижу необыкновенный
свет между звездами.
   - Какой свет? Он имеет какую-нибудь окраску? Может быть, он  красный,
зеленый или голубой?
   - Я не могу объяснить. Невозможно найти  слова,  чтобы  описать  этот
удивительный свет, или не свет, потому что он не бесплотный, он  состоит
из какой-то субстанции.
   - Какой субстанции? На что  она  похожа?  Чем-то  напоминает  обшивку
космического корабля?
   - Нет-нет, ничего общего, не то, совсем не то. Я думал про этот  свет
с того момента, как наш корабль приземлился, и продолжаю  думать  о  нем
постоянно. И прихожу к выводу, что тот неземной свет,  который  я  видел
среди звезд, есть сам Господь Бог.
   - Почему вы так решили? - спросил Марс.
   - Мои сны подтверждают это, снова и снова, каждую ночь.
   - А может быть, в ваших снах вы  видите  Богом  себя?  -  предположил
Марс.
   Виктор не смог сдержать ироничной улыбки.
   - Подобные дурацкие предположения не делают вам чести, Волков.  Я  же
не идиот.
   - Согласен, согласен, не спорю, предположение действительно дурацкое,
извините, - ретировался Марс. - Но  что-то  заставило  меня  задать  вам
такой вопрос.
   - Я знаю, что. Не такой уж это великий секрет. Вы так же,  как  и  я,
верите в Бога, Волков, и не отрицайте. Все в него верят,  только  многие
не признаются в этом. Но вы правы. В  каком-то  смысле  я  действительно
стал Богом - существом, о котором вы не знаете абсолютно ничего.
   - Чушь, вы человек, как и я, вы наделены разумом, Почему это мы о вас
абсолютно ничего не знаем? Это неверно.
   Виктор промолчал. И Марс, наклонившись к нему, спросил:
   - Скажите, что произошло в космосе, в  космическом  корабле?  С  вами
тогда была потеряна связь... Я понимаю,  с  тех  пор  прошло  уже  много
времени...
   - Нет. Это случилось вчера.
   - Ну, разумеется, вам это кажется не таким уж далеким прошлым...
   - Это случилось  вчера,  говорю  вам.  Хотя  я  и  знаю,  что  прошло
пятнадцать месяцев, как я  вышел  из  состояния  комы.  И  вот  все  эти
пятнадцать месяцев вы спрашиваете меня: "Что  произошло  в  космосе?"  И
миллион раз я отвечаю то же самое, что сказал вам, как только  пришел  в
себя.
   Виктор был прав. Бессчетное число раз Марс задавал ему один и тот  же
вопрос и выслушивал один и тот же ответ, и не мог  поверить  в  то,  что
говорил ему космонавт. Ну как можно было поверить в такое?
   - Все равно, я буду вам благодарен, если вы ответите  на  мой  вопрос
еще раз, - сказал Марс.
   - Еще один раз, и не последний, да?
   Двое мужчин молча уставились друг на друга, и Марс подумал:  "А  ведь
это поединок умов. Я не должен допустить, чтобы победа осталась за  ним.
Мне нужно выиграть бой".
   - Мы уже выходили с орбиты Земли к орбите Марса, - начал рассказывать
Виктор,  -  и  все  шло  прекрасно.  Работа   ладилась.   Кстати,   наши
руководители были совершенно правы, когда сократили  команду  корабля  с
десяти  человек  до  двух.  Итак,  мы  сошли  с  орбиты  Земли  и  взяли
направление на Марс, уходя от гравитационного  поля  Луны.  Вблизи  этот
земной  спутник  выглядит  потрясающе,  сказочно.  Ей-богу,   когда   мы
пролетали мимо, я, словно ребенок, не мог оторвать глаз от иллюминатора.
В детстве я  смотрел  в  далекое  зимнее  небо  и  спрашивал  себя:  что
находится там, далеко от Земли? Теперь я знаю  и  содрогаюсь  от  ужаса.
Человеку трудно воспринять такую красоту, это выше его  сил.  Итак,  наш
корабль прокладывал путь сквозь глубины  космоса,  уходя  все  дальше  и
дальше от родной планеты. Мы спали как убитые,  утомленные  однообразием
нашей жизни. В центре управления полетом известно,  сколько  времени  мы
спали, когда просыпались. Я, между прочим, не видел ни  единого  сна  во
время полета, хотя приборы и  показывают  обратное.  Медицинские  данные
против меня, они зафиксировали, что я видел  сны.  Врачи  говорят,  что,
проснувшись, я забывал их. Но я повторяю вам - я  не  видел  ни  единого
сна. Я всегда помнил свои сны, еще с детства. Мне кажется, что в  полете
сновидения оставили меня потому, что жизнь  моя  стала  похожа  на  сон.
Психиатры говорят, что я чересчур много внимания уделяю снам,  для  меня
сны стали идеей фикс, а я говорю вам, во время полета я не видел снов, и
это имеет большое значение. Врачи, наверное, считают, что я лгу  им  или
заблуждаюсь насчет этого, и котят докопаться до истины. Иначе я  не  был
бы здесь и не разговаривал бы  с  вами.  Жалкие  людишки  ненавидят  все
непонятное и готовы взорвать и небо, и Землю, лишь бы получить ответ  на
свои вопросы, избавиться от загадок и тайн, которыми полно мироздание.
   Неожиданно космонавт начал смеяться, и смех его становился все громче
и громче, пока не превратился в  оглушительный  хохот,  который  так  же
внезапно прервался, как и начался.  Утирая  слезы  и  задыхаясь,  Виктор
сказал.
   - Теперь мне  многое  кажется  смешным.  Я  приобрел  чувство  юмора,
которым раньше не обладал. Я стал таким  после  того,  как  посмотрел  в
глаза смерти.
   - Расскажите, как погиб Грег.
   - Я же просил: никаких имен! - взорвался вдруг  Виктор.  -  Черт  вас
возьми, сколько можно говорить! Сукин сын, как ты мне  надоел,  будь  ты
проклят!
   - Извините, я забыл. Скажите, какое имя дать вашему погибшему  другу?
Предложите что-нибудь. Вы слышите меня, Одиссей?
   - Менелай, - ответил Виктор, не повернув головы.
   - Прекрасно. Так как погиб Менелай?
   - Бедный мой товарищ, - горько сказал  космонавт.  -  Мы  оба  надели
скафандры и собрались выйти в открытый космос. Он вышел первым, а я  еще
оставался на корабле. Скафандры у нас  были  отличные,  самая  последняя
модель. - Он помолчал. - Думаю,  мы  столкнулись  с  метеоритной  бурей,
только, вообще-то говоря, это были не метеориты,  а  что-то  похожее  на
них, и крохотного размера. Может быть,  какие-нибудь  мини-метеориты?  Я
внезапно услышал глухой звук, словно в корабль снаружи  что-то  бросили.
Затем я услышал голос Менелая и сразу почувствовал неладное. Моментально
надел шлем и выбрался наружу. То, что я увидел...  Шлем  моего  товарища
был весь искорежен, вокруг была кромешная тьма, и  только  вдали,  среди
звезд, сиял тот необыкновенный свет.  То  не  было  сияние  звезд,  нет,
звезды светят по-другому. Не обыкновенный  свет  приблизился,  и  я  мог
рассмотреть как следует, что случилось  со  скафандром  моего  товарища.
Передняя часть шлема была вся изрешечена мелким осколками  или  не  знаю
чем, может, эта буря пришла из другой  галактики?  Воздух  из  скафандра
весь вышел, видимо, как раз тогда, когда я выбирался из  корабля.  Выход
воздуха из скафандра  создал  центробежную  силу,  и  тело  моего  друга
крутилось и крутилось вокруг  троса,  которым  скафандр  прикреплялся  к
обшивке корабля. Глаза мертвеца - я знал, что мой друг умер, и я уже  не
мог его спасти, - смотрели прямо перед собой, а рот улыбался...  Жуткой,
страшной улыбкой, словно насмехаясь над смертью, над ранами, изменившими
его до неузнаваемости. Я остановил вращение тела, принес труп в корабль.
Там я еще раз внимательно вгляделся в мертвое лицо и заметил, что  глаза
мертвеца  какие-то  странные.  Сначала  я  подумал,  что  в  них  попала
космическая пыль, но потом отказался от этой мысли.
   Виктор замолчал, и в воздухе повисла довольно долгая тишина, так  что
Марс вынужден был спросить:
   - Так что же дальше? Почему глаза Менелая были странными? Отчего?
   Космонавт опустил голову, глухо ответил:
   - Что толку вам говорить? Все равно вы мне не поверите, вы все больше
доверяете приборам, а не тому, что вам говорит человек, свидетель...
   - Нет, доверяю.  Вскрытие  трупа  не  дало  специалистам  практически
никаких данных, ничего не удалось узнать.  Почему  ваш  друг  умер,  что
вызвало поломку скафандра, что  происходило,  пока  вы  спешили  ему  на
помощь, - все покрыто мраком неизвестности. Все уверены только в  одном:
имела место какая-то межпланетная  буря.  Но  в  то,  что  вы  говорите,
согласитесь, трудно поверить... Разумеется, многие  считают  ваши  слова
вымыслом, плодом больного воображения.
   - А вы? Вы на их стороне?
   Момент наступил критический. От того, как ответит Марс, зависели  его
дальнейшие отношения с Виктором. Лгать было нельзя, потому что космонавт
сразу почувствует ложь. Кроме того, Марс понимал, что Виктору нужна была
родственная душа, взаимопонимание. Ответ следовало выбрать тщательно, не
обижая Виктора, хотя его  психическая  уязвимость  не  была  проявлением
слабости, а лишь делала разговор с ним  гораздо  более  трудным,  чем  с
обычным заурядным человеком.
   - Честно говоря, я не знаю, кому верить. В конце  концов,  нельзя  же
все время опираться только на данные, полученные с  помощью  аппаратуры,
медицинской и любой другой. И с какой стати вам лгать? Какой  смысл?  Не
думаю, что и память  вас  подводит.  С  теми,  кто  говорит  так,  я  не
согласен.
   - Да, да,  я  помню  все  до  мельчайших  подробностей.  Зрачки  глаз
мертвеца исчезли, и белков  не  было  видно,  радужная  оболочка  заняла
буквально всю поверхность  глаза.  И  что  самое  невероятное:  из  глаз
струился тот самый странный свет, который я видел и в космосе...
   - И Менелай, то есть его труп, заговорил с вами?
   - Нет-нет, ничего подобного. Никаких сцен из фильмов ужаса.  Труп  не
оживал. Это было что-то другое, чего  я  не  могу  понять,  уразуметь  и
сейчас, хотя анализировал это явление с точки зрения физики, метафизики,
философии, религии. В течение пятнадцати месяцев. В этом не было  ничего
сверхъестественного, никакого  волшебства,  я  же  все-таки  не  круглый
идиот. И это не было игрой воображения.
   Виктор глубоко вздохнул.
   - Труп не открывал рта, не сказал ни слова. Я получил сообщение через
его глаза, понимаете? Этот способ передачи информации  не  имеет  ничего
общего с телепатией, это что-то новое, неслыханное.
   - Так, и что же дальше? Что он вам сообщил?
   Виктор дернулся и закрыл лицо руками:
   - Не знаю, пока не знаю, я получил сообщение, это точно, но  не  знаю
как его расшифровать!
 
*** 
 
   Погода стояла чудесная: небо  без  единого  облачка,  воздух  свежий,
прохладный, мягкий  ветерок  навевал  приятные  мысли.  Именно  в  такой
великолепный день Валерий Бондаренко отправился в Архангельское. Он ехал
из центра Москвы по Кутузовскому проспекту,  затем  свернул  на  Минскую
улицу, с нее взял направление в  Кунцево,  на  Рублевское  шоссе,  потом
выехал к Успенскому и далее к Архангельскому.  В  Архангельское  Валерий
ездил один Раз в неделю, но всегда по разным дням и в  разное  время.  В
усадьбе и окружающем ее парке обычно толпился народ, особенно в выходные
дни и в хорошую погоду. Люди выбирались отдохнуть, погулять  в  парке  и
близлежащем лесу, приезжало много туристов посмотреть  на  замечательный
уголок русской природы.
   Валерий приезжал сюда не за этим, целью его путешествия было  строгое
каменное здание, расположенное  на  опушке  леса,  в  котором  находился
интернат для психически больных людей. Выйдя из машины, он увидел врача,
работавшего в этом интернате.
   - Хорошо, что вы приехали, - сказал доктор, - она уже  проснулась  и,
уверен, обрадуется вам.
   - Не думаю. Моя дочь все время находится в подавленном состоянии, она
никогда ничем не восхищается, ничему  не  удивляется.  Может  быть,  она
вообще не способна испытывать никаких чувств? Или я как-то  действую  на
нее?
   - Вам следует приезжать сюда почаще.
   - Я приезжаю так часто, как могу, - ответил Валерий доктору.
   - Да-да, я знаю. И все же, как врач, советую  делать  это  чаще.  Для
пользы больной.
   Валерию захотелось  крикнуть:  "Ты  же  прекрасно  знаешь,  что  моей
девочке ничем уже не поможешь!" Но промолчал, вспомнив, что здесь он  не
большой начальник, а просто отец пациентки,  механик  Колчев.  Устраивая
дочь в интернат, Валерий назвался вымышленным именем, потому что боялся,
как бы  его  политические  враги  не  вызнали  про  больную  дочь  и  не
использовали это как оружие против него. Дочь была его уязвимым  местом,
и никто не должен был знать о  ее  существовании.  Однако  он  испытывал
сильные угрызения совести за то, что поместил дочь в такое Богом забытое
место, не постаравшись найти что-нибудь поприличнее.
   - Моя дочь не понимает, что я ее отец. Ей все равно, приезжаю я к ней
или нет. Она вообще безразлична к людям. Разве не так?
   - Пока - да. Но кто может поручиться, что так будет всегда? Разве  вы
или я знаем, о чем она думает, что творится в ее душе.
   - Вы, разумеется, правы, доктор. Нельзя терять надежды.
   - Вот так-то лучше,  дорогой  мой,  -  бодро  ответил  доктор.  -  Вы
подождете здесь, пока я приведу ее?
   - Будьте так любезны, пожалуйста. -  Валерий  знал,  что  сегодняшняя
встреча,  как  и  все  предыдущие,  не  принесет  ему  ни  радости,   ни
облегчения, только боль. Что еще, кроме  боли,  может  испытывать  отец,
глядя в бессмысленные глаза своего ребенка? Видя его пустое,  слабоумное
лицо? И все же дочь была ему дорога. - Очень благодарен вам за заботу.
   Минут через пять доктор Калинин  появился  снова.  Рядом  с  ним  шла
девочка или девушка неопределенного возраста; по лицу  и  фигуре  трудно
было сказать, сколько ей  лет,  но  Валерий  знал,  что  дочери  недавно
исполнилось восемнадцать.  Будь  она  здорова,  девушка  была  бы  очень
хорошенькой: стройная,  густые  золотистые  волосы,  голубые  глаза,  но
выражение этих глаз! Она жила словно во  сне,  не  воспринимая  реальную
жизнь, не замечая ничего  вокруг.  Валерию  так  хотелось  поговорить  с
дочерью,  установить  с  ней  хоть  какой-то  контакт,  но   ничего   не
получалось, и он страшно от этого страдал.
   Доктор  подвел  девушку  к  скамейке,  на  которой   сидел   Валерий.
Несчастный отец только и смог вымолвить:
   - Котеночек мой, - и слеза покатилась по его щеке.
 
*** 
 
   - Моя бабушка учила меня, - говорил Хонно Большой Эзу, -  одиночество
начинается с семьи. Запомните это хорошенько, госпожа Кансей.
   - Я осталась одна среди чужих людей. Никогда  еще  мне  не  было  так
одиноко. Спасибо вам, что помогли уехать  из  дома  мужа.  Мне  от  него
ничего не нужно, только бы не видеть его никогда.
   Большой Эзу и Хонно сидели на уютном диване в  шикарно  меблированной
гостиной, которую  освещали  многочисленные  лампы  самых  разнообразных
размеров и форм, и мирно беседовали.  Большой  Эзу  был  одет  в  темный
деловой костюм, а Хонно - в бермуды  и  длинную  блузу  из  натурального
шелка. Они только что вернулись из шумного, прокуренного ресторана,  где
чудесно пообедали. Ресторан этот обычно посещали любители  борьб