р   в
Силвер-Спринг и вошел в дом. Жена была на работе,  сын  в  школе.  В  будний
день, когда никого не было, дом  казался  чужим.  Он  медленно  поднялся  по
лестнице, прислушался к жужжанию холодильника, выглянул в окно.
   В шкафу он нашел кожаные  шоферские  перчатки  из  свиной  кожи,  которые
родные подарили ему два года назад на Рождество - он их  никогда  не  носил,
слишком уж они были красивые. Из ящика кухонного стола достал фонарик -  как
ни странно, батарейки еще не сели. Он сунул фонарик в карман  брюк  и  вышел
через кухонную дверь на задний двор. В заборе между участками его и Олбрайта
была калитка с проржавевшей  щеколдой,  не  запертая.  Здоровенный  Лабрадор
увязался было за ним, но Камачо прогнал его и запер за собой калитку.
   Сев на стол для пикников во дворе  Олбрайта,  он  достал  набор  отмычек.
Какое-то время он раздумчиво рассматривал  их.  Кажется,  замок  здесь  типа
"Йель".
   Он провозился  с  замком  минут  десять.  Собака  в  его  доме,  наконец,
перестала выть. Наверное, улеглась  на  своем  любимом  месте  на  солнышке.
Камачо уже подумывал, что не справится с замком, как вдруг он щелкнул.
   В  доме  Олбрайта  не  было,  насколько  знал  Камачо,   никакой   хитрой
сигнализации. Управляющий  гаражом  не  мог  позволить  себе  такую  систему
безопасности, как в  Форт-Ноксе.  Но  несомненно,  где-то  были  расставлены
ловушки, которые дали бы знать хозяину, если бы  в  доме  побывали  незваные
гости.
   Луис Камачо стал в прихожей и внимательно осмотрелся. Вроде все было так,
как он привык видеть за многие годы.  Он  вошел  внутрь,  прикрыл  за  собой
входную дверь и прислушался.
   Дом у Олбрайта был почти  копией  его  собственного  -  один  из  четырех
вариантов типового проекта, по которому подрядчик застроил  этот  район.  Не
считая некоторых деталей интерьера,  различались  в  основном  выходящие  на
улицу фасады.
   Вдруг прекратилось слабое жужжание холодильника. У  Олбрайта  холодильник
потише, чем у него. Новее, видимо. Он закрыл глаза, пытаясь  различить  звук
машины, проезжающей по соседней улице. Лишь негромкий скрип. Дом нагревается
на ярком солнце.
   Он медленно двинулся через  кухню  в  гостиную.  Холостяк  Олбрайт  сидел
вечерами здесь - смотрел  телевизор  или  читал.  Камачо  осматривал  стены,
осторожно заглядывая за картины - репродукции О'Кифа - и отворачивая краешки
ковра. Проверил книги во встроенном шкафу, вынул несколько и простучал стену
за ними. Он не знал, что он надеется найти, но  когда  нападет  на  это,  то
узнает.
   Если действительно что-то найдет, что весьма сомнительно.
   Затем Камачо осмотрел гараж и подвал. Там ремонт еще не закончен -  голые
бетонные стены, без штукатурки и стенных панелей. Сыро.  Над  головой  всего
две лампочки без абажура да еще одна на лестнице. Кучи накопившегося мусора,
многолетняя пыль и копоть. Значит, Олбрайт чистит подвал таким  же  образом,
как любой холостяк, то есть вовсе не чистит.  В  углу  беспорядочно  свалены
инструменты  -  дрель,  лучковая  пила,  молоток,  коробка  с  отвертками  и
плоскогубцами. На них  такой  же  слой  грязи,  как  и  на  всем  остальном.
Несколько банок краски - их, видимо, никогда не открывали. Не иначе как  его
однажды охватила жажда навести  порядок,  которая  улетучилась  по  пути  из
хозяйственного магазина домой. Камачо поднялся наверх, напоминая  себе,  что
должен выключить лампочку на лестнице.
   Он застыл в кухне. Повернулся  и  направился  обратно  в  подвал.  Открыл
дверь.
   Включил свет. Что там? Вроде какой-то шум? Выключил  свет.  Да,  какой-то
шум был, вроде что-то терли, но  через  полсекунды  он  исчез.  Снова  зажег
лампочку. Нет, ему не показалось. Что-то было слышно.
   В наклонном марше лестницы,  где-то  на  метр  ниже  лампочки,  виднелось
запыленное окошко. Несколько дощечек сдвинуто,  скорее  всего,  их  нечаянно
задели ручкой швабры, и образовалась дырочка. Он еще несколько  раз  щелкнул
выключателем. Звук еле-еле слышен, трудно определить, что это.
   Окошко  держалось  на  четырех  винтах.  Сквозь  отверстия   для   винтов
просматривался голый  металл.  Вынув  винты  и  сняв  крышку,  он  обнаружил
объектив фотокамеры. Корпус  камеры  закрыт  резиновой  лентой.  К  ней  вел
проводок. Он стал на ступеньки и осмотрел дыру с  помощью  фонарика,  потом,
встав на цыпочки, вынул камеру вместе с проводом.
   Провод крепился к какому-то приспособлению прищепкой.  Выключив  свет  на
лестнице, он отцепил его и унес камеру в кухню. Разматывать резиновую  ленту
в перчатках было неудобно, поэтому он снял их.
   Приспособление наверху было, по всей видимости, реле  с  рычажком.  Когда
поворотом выключателя на него подавался ток, магнит приводился в действие  и
побуждал стальной  шток  открывать  затвор  камеры.  Когда  ток  выключался,
пружина сбрасывала рычажок, тот отпускал затвор  и  автоматически  продвигал
пленку на одни кадр.
   Камера хорошая, "Канон". В крохотном окошке стояла цифра "9". Сколько раз
он включал и выключал свет? Он  попробовал  подсчитать.  Шесть.  Нет,  пять.
Значит, счетчик кадров должен быть на четырех.
   Он открыл камеру, подцепил пленку, затем вытащил ее из кассеты и поднес к
окну. Вставить пленку в  кассету  и  перемотать  ее  назад  оказалось  очень
сложно, но ему это удалось, и, старательно протерев кассету, он вернул ее  в
камеру.
   Саму камеру он обернул в кухонное полотенце. Став на цыпочки, он поставил
все устройство на место и завинтил крышку. Трижды он щелкал выключателем,  и
каждый раз вознаграждением ему служил этот еле слышный щелчок.
   На втором этаже были три спальни, расположенные точно так же, как и в его
доме, но мебель была только в двух. В самой большой, очевидно, спал  хозяин,
а  та,  что  поменьше,  предназначалась  для  гостей.  Луис  Камачо  пытался
вспомнить, оставался ли кто-нибудь ночевать у  Харлана  Олбрайта.  Насколько
ему известно, нет.
   Он  проверил  ковер.  Может,  у  Олбрайта.   там   какой-нибудь   датчик,
срабатывающий от давления, или термочувствительная бумага. Ничего. Еще  одна
фотокамера? Вряд ли.
   Маленький люк в потолке коридора вел на недостроенный чердак.  В  спальне
для гостей оказалось кожаное  кресло.  Камачо  чуть  ли  не  обнюхал  обивку
сиденья.
   Да, следы грязи есть.
   Луис Камачо подтащил кресло к люку, снял туфли и встал на  него.  Откинул
крышку. Там темно. Просыпалось немного  штукатурки.  Встав  на  цыпочки,  он
посветил фонариком. Пощупал между балками.
   Нашел-таки несколько вещичек. Мягкая,  вроде  бы  кожаная,  сумка  -  это
пистолетная кобура на молнии. Рядом  огромный  тяжелый  металлический  ящик,
который едва пролез в люк. Он чуть не выронил этот ящик, когда доставал его.
   В кобуре оказался автоматический пистолет "Люгер" калибра 5,56 миллиметра
с  черной  пластмассовой  ручкой  и  почти  полная   коробка   с   патронами
"Ремингтон".
   Кое-где на пистолете вороненая сталь потускнела. Прицел и мушка  спилены,
на стволе снаружи нарезана резьба для установки глушителя, который тоже  был
в кобуре. Из такого пистолета можно стрелять только в упор: без прицела даже
в пяти метрах промажешь.
   Он понюхал ствол пистолета. После употребления чистили. Толкнул  собачку,
и магазин выпал прямо ему в руку. Все патроны на месте.  Камачо  со  щелчком
поставил магазин на место. Разумеется,  где-то  тут,  среди  балок,  есть  и
шомпол, и бархотка, и ружейное масло. Он  сложил  все  обратно  в  кобуру  и
застегнул змейку.
   Ящик  не  был  заперт.  Внутри  были  аккуратно  упакованные   в   бумагу
предохранители, моток провода и двухканальный радиопередатчик  "Футаба"  для
управляемых авиамоделей. Целых десять следящих систем. В  маленьком  мешочке
кристаллы для изменения частот передатчика. Четыре крохотных радиоприемника,
тоже фирмы "Футаба". Набор никель-кадмиевых аккумуляторов с зарядным блоком.
   Четыре мощные батарейки, завернутые  в  черный  пластик.  Даже  небольшой
будильник.
   Но что действительно поразило  Луиса  Камачо,  так  это  радиоприемник  с
ручкой регулировки частот,  регулятором  громкости,  наушниками  к  датчиком
пиковых выбросов. Эта  штука  позволит  опытному  специалисту  ловить  любые
мешающие переговоры на пространстве, какое нужно ему, дабы внести свой вклад
в  борьбу  за  совершенствование  рода  человеческого  путем   дистанционных
взрывов. Бдительность никогда не помешает.
   В целом находка производила неизгладимое впечатление.
   Полный джентльменский набор высококлассного террориста, включая  комплект
отверток и ключей, какими пользуются ювелиры.
   Камачо все аккуратно сложил, стараясь каждую вещь класть на то место, где
ее брал. С огромным трудом он втолкнул ящик сквозь люк на чердак.
   Он ощупал балки возле люка, насколько мог достать, затем поправил кобуру.
   С величайшей осторожностью расставив все по местам,  он  вытер  несколько
пятнышек грязи с кресла и удалил довольно большое пятно  с  ковра.  Еще  раз
осмотрев все, он спустился в кухню и уселся за стол.
   Где же пластиковая взрывчатка? Где-то ведь должна быть. Включил  фонарик,
он спустился в подвал и осмотрел банки с  краской.  Приподнял  их,  легонько
потряс. Что-то там внутри есть, и вряд ли это краска. Очень хорошо.
   Он запер кухонную дверь за собой и вернулся через задний двор к себе.
   У себя в кухне, возясь с кофеваркой, он размышлял о сокровищах  Олбрайта,
пока горячий напиток, пройдя  через  фильтр,  наливался  в  чашку.  Поставив
кофеварку на место и потягивая кофе, он сел на телефон.
   Поговорив с тремя людьми, он наконец вышел на того, кто был ему нужен,  -
специалиста по взрывчатым веществам.
   - Ну, что ж, стойкость  к  высоким  и  низким  температурам  и  влажности
зависит  от  типа  вещества.  Сейчас  очень  популярна  чехословацкая  марка
"Семтекс". Жара ей не нравится, но если она не слишком сильная и не  слишком
длительная, взрывчатка не утратит своей эффективности.
   - А на обычном чердаке ее можно хранить?
   - Здесь, в нашем климате? -Да.
   - Не рекомендуется. Лучше всего при температуре немного  ниже  комнатной,
причем колебаний не должно быть.
   - Спасибо.
   - Я бы держал в винном погребе.
   - Ясное дело.
   Допив кофе, Камачо вылил гущу в  раковину  и  отключил  кофеварку.  Затем
вытер стол тряпкой и выбросил ее в мусорное ведро.  Он  не  хотел  оставлять
следов для жены. В три часа он запер входную дверь и уехал.

***

   В  тот  самый  момент,  когда  Камачо  отъезжал  от  своего  дома,  Бабун
Таркингтон ставил машину возле больницы в Рино. Когда  он  зашел  в  палату,
Рита  сидела  на  стуле  и  беседовала  с  миссис  Дуглас,  своей  соседкой.
Представившись, Бабун устроился на другом стуле  из  литого  пластика,  явно
рассчитанном на зад значительно меньшего, чем у него, размера.
   - Когда тебя выписывают? -  спросил  он,  безуспешно  пытаясь  устроиться
поудобнее.
   - Наверное, завтра. Врач придет через час.
   - Ты хорошо спала?
   - Да нет. - Она улыбнулась миссис Дуглас. - Так, урывками, правда?
   - Да. - У миссис Дуглас был приятный голос. - Впрочем, я давно  уже  сплю
мало. - Она прикусила губу.
   - Давай немного погуляем, - предложила Рита. Она встала и  затянула  пояс
халата. - Мы скоро вернемся, миссис Дуглас.
   - Хорошо, дорогая.
   В коридоре Бабун сказал:
   - Я вижу, ты сделала прическу.
   - Правда же, я была как пугало?  Утром  одна  женщина  помогла  мне.  Она
сказала, что после этого я буду чувствовать себя лучше, и оказалась права. -
Она шла медленно, мягко ступая обутыми в  тапочки  ногами,  засунув  руки  в
карманы. - Бедная  миссис  Дуглас.  Тут  столько  носятся  с  моей  паршивой
царапиной, а сегодня утром пришли две ее дочери и сказали, что  ее  придется
отправить в дом престарелых. Она очень расстроилась. Бабун, это было  ужасно
- для всех них. Они боятся, что она может снова упасть, и  никого  не  будет
рядом - дочери работают, у них свои семьи.
   Бабун пробормотал что-то сочувственное. Он  никогда  не  задумывался  над
проблемами стариков. И сейчас не собирался.
   Рита напилась воды из фонтанчика и повернула обратно.
   - Я тебя ввела в курс дела. Теперь пойдем и попробуем ободрить ее.
   Бабун взял ее за руку.
   - Послушайте, леди. Давайте-ка обсудим. Как, черт возьми, вы намерены это
сделать?
   - Вчера вечером ты поддержал меня. Мне было хорошо просто оттого, что  ты
рядом. Ты можешь сделать то же самое и для нее.
   Бабун осмотрелся, надеясь, что кто-то придет и  спасет  его.  Увы.  Снова
взглянул на Риту, которая жадно следила за малейшими движениями мышц у  него
на лице.
   - Слушай, я женщин и своего-то возраста не понимаю. Правда, я поднабрался
некоторого опыта в отношениях с прекрасным полом, но он не  распространяется
на восьмидесятилетних дам со сломанной ногой...
   - Ты можешь, - сказала Рита с глубокой, искренней верой, схватила его  за
руку и повела по коридору.
   В палате она усадила его на стул рядом с миссис Дуглас. Он бросил было на
Риту гневный взгляд, но, заметив, что миссис Дуглас  пристально  смотрит  на
него, постарался обратить его в улыбку. Получилась она нервной, вымученной.
   О женщины! За то,  что  ложишься  с  ними  в  постель,  приходится,  увы,
расплачиваться.
   - Рита говорит, вам предстоят очень серьезные изменения в жизни.
   Старуха кивнула. Губа у нее по-прежнему была закушена. Тут Бабун забыл  о
Рите и представил собственную мать, какой та будет через несколько лет.
   - Вам нелегко, - искренне вымолвил он.
   - Вся моя жизнь - в саде, где я сажаю розы, и тюльпаны, и разные цветы. Я
вожусь в доме, а потом выхожу в сад и смотрю, как они растут.  Я  не  готова
расстаться с ними.
   - Понимаю.
   - У меня уже все высажено. Тюльпанам  уже  месяц.  Этой  весной  они  так
хорошо принялись.
   - Не думаю, чтобы кому-то из нас хотелось расстаться с тем, что он любит.
   - И я не думаю. Но я надеялась, что меня это минует. Мой муж...  он  умер
пятнадцать лет назад от инфаркта, когда играл в гольф. Он так любил гольф. Я
надеялась, что в один прекрасный день у себя  в  саду  я...  -  Она  закрыла
глаза.
   Когда миссис Дуглас открыла их, Бабун спросил, что у нее за сад.
   Небольшой, узнал он. Даже очень маленький.  Но  ей  достаточно.  Один  из
самых главных уроков жизни - знать, что достаточно, а что уже  лишнее.  Надо
понимать, что значит достаточно.
   - Но, - вздохнула миссис Дуглас, - размер этого "достаточно"  меняется  с
возрастом. Для ребенка достаточно одного, для взрослого другого,  а  в  моем
возрасте совсем иное представление о достаточности. Думаю,  когда  стареешь,
жизнь становится проще, остается только самое важное.
   - Интересно, - пробормотал Бабун Таркингтон в совершенной  растерянности.
Он рассерженно сверкнул глазами  в  сторону  Риты.  -  Вы,  наверное,  много
молитесь?
   - Нет. Это все равно, что просить подаяние. Те, кто истово молится, хотят
того, что никогда не получат, просто не в состоянии получить. Вроде мира  на
земле, или обращения всех грешников, или излечения всех  болезней.  А  чтобы
доказать, что они действительно хотят того, что получить нельзя, они  падают
ниц и бьют челом.
   - Во всяком случае, они искренне это делают, - заметила Рита.
   - А  нищие  всегда  искренни,  -  парировала  миссис  Дуглас.  -  Это  их
единственная добродетель.
   Бабун усмехнулся. Оказывается, миссис Дуглас цинична, как и он, и это ему
очень понравилось. Может  быть,  разница  в  возрасте  не  имеет  такого  уж
значения.
   Позже он задал еще один вопрос:
   - Как, по-вашему, выглядит рая? -  Это  сад.  С  розами  и  всевозможными
цветами. Мой рай, по крайней мере, таков. Каким будет ваш, не знаю. - Миссис
Дуглас уставила на него палец, не поднимая руку с кровати. - Вы оба  слишком
молоды, чтобы тратить время на утешение старухи. Когда вы поженитесь?
   Бабун рассмеялся и встал.
   - Это вы ей скажите, миссис Дуглас. Она категорически отказывается  стать
порядочной женщиной. - Он попрощался, и Рига вышла-с ним в коридор.
   - Спасибо. Это оказалось вовсе не так трудно, правда? - Она сложила  руки
на груди.
   - Держись, Рита. Если тебя выпустят вечером или  завтра,  позвони  мне  в
общежитие. Я или капитан Графтон заберем тебя и привезем во что одеться.
   Она кивнула:
   - Приезжай ты, если сможешь.
   - Конечно. -  Он  помолчал.  -  Чего  ты  хочешь  от  жизни,  Рита?  Что,
по-твоему, достаточно?
   Она покачала головой. Он подмигнул ей и ушел.

Глава 16

   В эпоху, когда рост среднего американского мужчины составляет  около  ста
восьмидесяти пяти сантиметров, у министра обороны Ройса Каплинджера он  едва
доходил до ста шестидесяти восьми  с  учетом  специально  сшитых  туфель  на
пятисантиметровых каблуках.  Вполне  понятно,  что  героем  и  образцом  для
подражания ему служил Дуглас Макартур, биографию которого он написал  десять
лет назад. Критики высмеяли эту книгу,  а  публика,  утомленная  вьетнамской
войной, ее просто игнорировала. Каплинджер, утверждал один  умник,  стал  бы
таким же святым, как сам Макартур, будь в этой книге хоть половина правды.
   Насколько болезненно  перенес  Каплинджер  эту  неудачу,  знали,  видимо,
только близкие. Миру было позволено видеть  лишь  жестокую  эффективность  и
отточенный  интеллект,  сделавшие  его  миллионером  к  тридцати   годам   и
президентом одной из двадцати  ведущих  военно-промышленных  фирм  страны  в
сорок два. Теперь, обладая более чем  стомиллионным  состоянием,  он  истово
верил в себя; в мире эгоистичных титанов, в котором он вращался,  Каплинджер
казался себе гигантом, и, к его счастью, так же считали и другие.
   Жесткий и грубый, Каплинджер ничего не забывал и никому не прощал.  Никто
ни разу не заподозрил его в наличии чувства юмора. Он выиграл  больше  боев,
чем проиграл, потому что бывал прав, ужасающе прав,  как  охотно  признавали
многочисленные враги. Уже много лет  подчиненные  называли  его  "людоедом";
поговаривали, что он обожает вкус сырого мяса.
   Каплинджер обладал умом Цезаря и душой ящерицы в теле шимпанзе - так,  по
крайней мере, высказалась одна  из  наиболее  смелых  его  жертв  в  журнале
"Тайм".
   Эта цитата пришла на ум Джейку Графтону, когда он наблюдал,  как  тяжелый
взгляд министра переходит  с  одного  из  сидящих  за  обеденным  столом  на
другого. Стюард в белой куртке подал  им  груши  на  фарфоровых  тарелках  с
флотской эмблемой.
   Джейк уже неделю сидел в Вашингтоне, пока  техники  в  Чайна-Лейк  чинили
А-6.
   Рита Моравиа выздоравливала, а Сэмюэль Доджерс возился с "Афиной".  Джейк
впервые обедал с министром в конференц-зале военно-морских сил, поэтому  вел
себя как турист.
   Стены просторного зала были отделаны черным деревом. На окнах темно-синие
шторы. Полдюжины картин  на  морские  темы  развешаны  на  видных  местах  в
простенках.  Все  это  подчеркивалось  расставленными  повсюду   сверкающими
медными безделушками. Что-то вроде нью-йоркского яхт-клуба, решил Джейк. Так
в прошлом веке  представляли  себе  место,  где  железнодорожные  магнаты  и
угольные бароны общаются за стаканчиком виски, болтая о лошадях и о том, как
плавали под парусами в Ньюпорт. Вечером он  расскажет  Кэлли,  как  выглядит
этот зал. Он отхлебнул холодный чай без сахара и  прислушался  к  разговору.
Каплинджер напористо говорил:
   -  Со  времен  Уотергейта   Конгресс   не   существует   как   нормальный
законодательный орган. Они не могут даже прибавить жалованье  министрам  или
судьям без громадного скандала. Не имея сильных, способных лидеров. Конгресс
превратился в сборище посредственностей, которые плывут по течению...
   Джейк разрезал ножом  грушу  на  тарелке.  Он  подозревал,  что  плод  не
особенно вкусен.
   Напротив министра обороны сидел хозяин зала, министр ВМС  Джордж  Ладлоу.
Он  отправлял  вилкой  в  рот  кусочки  груши  и  слушал  речь  Каплинджера.
Несомненно, он привык к  этим  монологам  -  он  женился  на  второй  дочери
Каплинджера, довольно красивой