сь, что ты заснула.
   - Кальман, - хрипло прошептала девушка,  -  ты  должен  сказать  им,  где
оружие. Теперь это уже не имеет значения. И назови два имени: Резге и Кубиш.
   - Ничего я не скажу.
   - Ты можешь это сделать. Они уже в Словакии.
   Кальман не отвечал. Они долго молчали. Черты лица у Марианны заострились.
   - Кальман...
   Он нежно погладил горячий лоб девушки.
   - Я думала, когда кончится война, мы весь день от  зари  до  зари  станем
бродить по городу. Затемнения не будет. Хорошо бы  знать,  что  будет  после
войны... - Последние слова  ее  еле  можно  было  расслышать.  Глаза  у  нее
закрылись.
   Взгляд Кальмана был устремлен на  исчерченную  тенями  стену,  голос  его
звучал словно издалека:
   - Будет много счастливых и очень  много  несчастных  людей.  Люди  начнут
работать, сначала усталые, через силу, а потом  и  в  полную  силу.  Молодые
будут любить друг друга, будут счастливы, женщины будут рожать детей...
   Наверно, будет что-нибудь в этом роде.
   Марианна не  отвечала.  Кальман  решил,  что  она  дремлет,  и  продолжал
говорить тихо, нежно, уставившись  взглядом  в  грязно-белую  стену,  словно
читая на ней все то, что он предсказывал. Он не знал, что Марианна уже  была
мертва...
   Кальман, когда его вывели из камеры, решил, что при первой же возможности
покончит с собой. Но вот сейчас, наблюдая за Шликкеном, сидящим на столе, он
почувствовал, что должен жить, что он до тех пор не может,  не  имеет  права
погибнуть, пока не убьет майора.
   - Ну-с, Шуба... Так вы узнали что-нибудь? - спросил Шликкен.
   Кальман склонил голову.
   - Оружие в котельной, - тихо сказал он.
   - В котельной на вилле?
   - Да.
   - Великолепно! Замечательно, Шуба! - воскликнул восхищенный Шликкен.
   - Она назвала два имени. Вероятно, оба - клички, - продолжал  Кальман.  -
Резге и Кубиш. Третьего имени она уже не смогла произнести. Умерла...
   - Резге  и  Кубиш?  -  спросил  возбужденный  майор.  Кальман  кивнул.  -
Превосходно. - Шликкен встал и заходил по комнате.
   - Что со мной теперь будет, господин майор?
   - Действительно, - промолвил Шликкен. - Действительно, что делать с вами?
В данный момент вы паршиво выглядите, в таком виде я не могу вас  выпустить.
Мы должны подлечить вас. Вы ведь жили на вилле Калди, не так ли?
   - Да, я жил там, господин майор.
   - К сожалению, вы туда не сможете вернуться. Мы заняли виллу.  Сейчас  ее
перестраивают, а через несколько  дней  мы  переедем  туда.  А  пока  я  вас
отправлю в госпиталь, и там вас подлечат. Если бы я в  таком  виде  выпустил
вас на люди, венгры составили бы плохое мнение о гестапо. А мы  можем  вести
себя и дружески.
 
Глава 14 
 
   Вот уже  несколько  недель,  как  Кальман  был  прикован  к  постели.  Он
находился в закрытом отделении гарнизонного военного  госпиталя.  Его  лечил
доктор Мэрер. Кальман  был  узником;  венгерский  медицинский  персонал  мог
общаться с ним только в присутствии эсэсовцев,  говоривших  по-венгерски,  -
венграм разговаривать с Кальманом запрещалось.
   Только при вечернем обходе он имел возможность беседовать  с  Мэрером.  В
это время охранника не было - за врачом ему не нужно было  следить.  Вначале
они говорили только о нейтральных вещах, однако  как-то  разговор  зашел  на
более щекотливые темы.
   - Когда я поправлюсь? - спросил Кальман.
   - Надеюсь, скоро. У вас крепкий организм.
   - Весь госпиталь занят немцами? - спросил Кальман.
   Мэрер что-то записывал в больничную карту; не глядя на молодого человека,
он ответил:
   - Нет, не весь, а только часть. Но все равно отсюда нельзя сбежать. -  Он
повесил на кровать больничную карту, повернулся и подошел ближе.  -  Коридор
отделен железной решеткой, - проговорил врач значительно.  -  Во  дворе  под
окном также вооруженный пост.
   - На основании  чего  вы,  господин  доктор,  думаете,  что  я  хотел  бы
сбежать?
   - На вашем месте я вел бы себя так же и был бы очень рад, если бы нашелся
доброжелатель, который предупредил бы меня о трудностях.
   Кальман пытался отыскать взглядом железные решетки, но вместо  них  видел
только занавеси затемнения.
   - Вы, господин доктор, должны быть заинтересованы в том, чтобы я  убежал,
- сказал Кальман.
   - Вот как... Почему же это? - удивился Мэрер.
   - Потому что после войны я  буду  свидетельствовать  в  пользу  господина
доктора.
   Врач покачал головой.
   - Не понимаю. Почему вы хотите свидетельствовать в мою пользу. И  вообще,
зачем мне-понадобятся свидетели?
   - После войны всех гестаповцев будут судить за пытки и уничтожение людей.
И господина доктора тоже, ведь вы врач особой команды.  С  помощью  кого  вы
докажете, что вы гуманист? Из тех, кто арестован  Шликкеном  и  его  людьми,
никто не останется в живых.  Тот,  кто  смог  выдержать  пытки,  погибнет  в
концентрационных лагерях.
   - Я не принимаю участия в пытках, - сказал врач.
   - Вы только лечите несчастных, чтобы они могли вынести  новые  допросы  с
пытками.
   - А что же мне делать? По-вашему, я должен ускорять их смерть?
   - Я не утверждаю этого. Но вы должны  бы  все  сделать  для  того,  чтобы
осталось  хоть  несколько  человек,  которые  после  войны  могли  бы  стать
свидетелями.
   - Вы так уверены в том, что Германия проиграет войну?
   - Я - да, но и господину доктору следует учитывать такую возможность.
 
*** 
 
   В начале апреля  начались  бомбардировки  города.  Больных  из  закрытого
отделения не уводили в убежище. Но Кальман без всякого страха лежал на своей
койке и  равнодушно  слушал  гулкие  разрывы  бомб,  лающий  голос  зениток,
наплывающее гудение авиационных моторов. С каким-то странным злорадством  он
наблюдал за коренастым эсэсовцем с детским  лицом,  который  вздрагивал  при
каждом разрыве. Кальману казалось, что охранник молится про себя.
   В комнату вошел Мэрер. Он был в мундире, точно  только  что  вернулся  из
города. Врач отослал солдата  в  бомбоубежище.  Когда  дверь  закрылась,  он
подошел к койке Кальмана и, бросив фуражку на стул, сказал:
   - Послушайте, я устрою вам побег. Но вы должны взять с собой и меня.
   Кальман поднял глаза на врача. Он был удивлен.
   - Господин доктор, я не хочу бежать!
   - Не хотите?! Завтра вас заберут отсюда.
   - И тогда - нет... Словом, в данный  момент  я  не  могу  сказать  ничего
другого. Я очень рад, что вы хотели помочь мне, но я не могу бежать.
   Надеюсь, когда-нибудь я смогу вам объяснить почему.
   - Ничего не понимаю. Тогда какой смысл был...
   -  Догадываюсь,  что  вам  непонятно.  Но  обещаю  вам,  что   в   случае
необходимости я буду свидетельствовать в вашу пользу.
   Мэрер был в замешательстве.
   - Я все уже подготовил. Пойдемте...
   - Я не могу уйти отсюда.
   Кальман решил дождаться предложения Шликкена. Он  рассуждал  так:  самому
ему терять нечего. Но он должен известить  дядю  Игнаца;  это  сейчас  самое
важное.
   - Тогда что же нам делать? - спросил Мэрер.
   - Я хочу попросить вас об одном  одолжении,  господин  доктор,  -  сказал
Кальман, глотнув воды, и посмотрел в окно. Снаружи  уже  была  тишина,  хотя
отбоя воздушной тревоги еще не дали.
   - Я с удовольствием помогу вам.
   - Я лежал в клинике по улице Тома, - проговорил Кальман. - Разыщите  там,
пожалуйста, главного врача - он лечил меня - и расскажите ему, что случилось
со мной и моей невестой.
   - Он знал вашу невесту? - поинтересовался Мэрер.
   - После моего выздоровления он устроил меня садовником на виллу к  Калди.
Господин главный врач не только лечит больных, но  и  после  того,  как  они
поправятся, заботится о них... А вообще-то он любит Гейне и Гете.
   Когда Мэрер удалился, Кальман с известным  беспокойством  стал  думать  о
своей дерзости. Потом решил, что принять предложение о побеге  было  бы  еще
большим легкомыслием. Он обязан послать донесение  дяде  Игнацу,  а  посылка
такого донесения всегда связана с риском.
   На следующий день утром его перевели из гарнизонного госпиталя  на  виллу
Калди. Из окна машины он сумел заметить, что в четырех углах территории сада
установлены наблюдательные вышки с прожекторами. Его несколько ошеломило это
зрелище: он не  предполагал,  что  гестапо  работает  настолько  откровенно.
Вместе с тем это навело его на мысль, что на вилле размещена только  группа,
осуществляющая допросы; отделы же разведки и контрразведки находятся  где-то
в другом месте. По-видимому, он просчитался. Когда он отказался от побега  и
принял предложение Шликкена, то рассудил, что его "работа на  немцев"  будет
выгодна движению Сопротивления, потому что  если  его  вовлекут  в  качестве
агента  гестапо  в  разведывательную  деятельность,  то   он   будет   иметь
возможность узнавать о планируемых акциях и извещать об опасности участников
движения. Но он заблуждался. Впрочем, теперь уже все равно,  совершенно  все
равно. Если ему суждено погибнуть, то он найдет случай захватить с собой  на
тот свет и Шликкена. Мэрер  исполнил  его  просьбу  и  дал  ему  две  ампулы
цианистого калия - это его очень ободрило.
   Машина остановилась у главного входа.  Кальман  внимательно  наблюдал  за
всем. То, что он заметил, дало ему возможность предположить, что на вилле по
крайней  мере  пятнадцать  эсэсовцев.  А  вместе  с  начальником  караула  и
разводящими охрана может насчитывать и восемнадцать - двадцать  человек.  Но
где же размещено столько людей?
   Его  повели  по  знакомой  лестнице.  Библиотека   Калди,   насчитывавшая
пятнадцать тысяч томов, исчезла. Против двери, ведущей в кабинет, за длинным
столом сидели  трое  мужчин  и  одна  полная  женщина  с  соломенного  цвета
волосами. Все в гестаповской форме. В конце стола стоял полевой  телефон,  а
по комнате в разных направлениях было протянуто много цветных проводов.
   Шликкен вышел на минуту, с улыбкой поздоровался с  Кальманом,  однако  не
подал ему руки. Потом он что-то шепнул  одному  из  гестаповцев  на  ухо  и,
сказав Кальману, что сию минуту освободится, вернулся в комнату.
   Сидевший у письменного стола Шликкена  тонкошеий  и  длинноногий  капитан
Тодт, одетый в темно-серый гражданский костюм, перелистывал своим  костлявым
пальцем записную книжку. Шликкен достал из металлической коробочки леденец и
сказал:
   - Я слушаю вас, господин капитан.
   - По сообщению белградского центра, - докладывал Тодт, -  село  Велика  и
его окрестности находятся под контролем хорватских партизанских частей.
   Исполнение вашего задания не представляется возможным: мать Пала Шубы  не
могут доставить в Будапешт. Однако была мобилизована местная агентурная сеть
для выяснения, проживает ли в настоящее время в селе упомянутая  женщина.  Я
был лично  в  оперативном  управлении  министерства  обороны.  В  результате
нескольких дней работы...
   - Докладывайте по существу, господин капитан. Меня никогда не интересует,
сколько дней вам понадобилось поработать, чтобы добыть необходимые сведения.
Продолжайте.
   - В ходе оборонительных боев  второй  разведывательный  батальон  первого
полка в районе Урыв  -  Коротояк  был  разгромлен.  Семьдесят  три  процента
офицерского состава погибли героической смертью, остальные попали в плен.
   Два-три офицера вернулись в тыл, но установить их фамилии...
   - Служил там фельдфебель Пал Шуба из юнкеров? - нетерпеливо  прервал  его
майор.
   - Да, служил. Он был ранен и направлен в Киевский госпиталь, а оттуда - в
Будапешт, в клинику по улице Тома.
   Шликкен становился все более нетерпеливым.
   - Вы запросили в прокуратуре дело Борши?
   - Прошу, господин майор. - Тодт раскрыл  портфель,  лежавший  у  него  на
коленях, и достал из него две папки.
   - Ладно, все нормально, Тодт. Имеете ли вы что-либо доложить о клинике на
улице Тома?
   - Я еще не получил подробного описания места.
   Когда Кальман вошел, Шликкен уже сидел за столом и  задвигал  ящик,  куда
убрал папки.
   - Заходите смелее, Шуба. Посмотрим, как вас подлечил доктор Мэрер.
   Прошу вас, друг мой, садитесь. - Кальман сел, оправил свои измятые брюки.
   - Хотите сигарету? Или конфетку?
   - Если позволите, сигарету. Благодарю вас. Но у меня и спичек нет.
   - Важно, что у вас есть легкие, - смеясь, проговорил майор. - Ловите.
   Кальман ловким движением поймал коробок спичек и сказал:
   - Еще немного, и я бы их все выплюнул. - Он закурил.
   - Ничего, Шуба. Трудное позади. Вы сами убедитесь, что мы не  только  так
работаем . Наши действия всегда согласуются  со  временем  и  пространством.
Кстати, какое у вас мнение о докторе Мэрере?
   - Я весьма благодарен ему. - Кальман глубоко затянулся. - Я  не  очень-то
верил, что вновь стану человеком.
   Шликкен закурил сигарету.
   - Видите ли, Шуба, я не делаю тайну даже из того, что, пока вы находились
в  госпитале,  я  основательным  образом  изучал  вас.  Я  знаю,  что  после
выздоровления вы изъявили добровольное желание вернуться на фронт.
   - Совершенно справедливо, господин майор.
   - Итак, я вас не  принуждаю  -  ведь  вы  просили  дать  вам  возможность
доказать  свою  преданность  и  патриотические  чувства.  Я  даю   вам   эту
возможность. Мы берем вас на службу в  гестапо  внештатным  сотрудником.  Вы
согласны на это, Шуба?
   - Согласен, господин майор. Какова будет моя задача?
   - Сначала  нужно  исполнить  некоторые  формальности.  Я  дам  вам  перо,
чернила, лист бумаги.  А  вы  напишите  прошение  о  приеме.  Адресуйте  его
командованию гестапо.
   - И каково должно быть его содержание?
   - А это вы сами должны знать. Напишите, почему вы хотите бороться  против
коммунистов и их приспешников.
   - Понял, господин майор. Сейчас написать?
   - Разумеется.
   Так Кальман под именем Пала Шубы  стал  агентом  гестапо.  У  него  взяли
отпечатки пальцев, сфотографировали его и  дали  ему  подписать  вербовочное
заявление. Когда с административными формальностями было покончено,  Шликкен
сообщил ему, что пока он будет жить в своей комнате - там все оставлено так,
как было раньше, даже свою одежду он найдет в шкафу.
   Придя в свою комнату,  Кальман  сел  на  край  кровати  и  задумался.  Он
внимательно оглядел мебель. Немцы, наверно, тщательно обыскали всю  комнату,
и все же он был убежден, что его  револьвер  они  не  нашли,  потому  что  в
противном случае его, конечно, стали бы допрашивать, допытываясь, где он его
взял и зачем ему нужно оружие. Только он хотел встать и посмотреть, на месте
ли револьвер, как дверь  неслышно  отворилась  и  в  комнату  вошла  Илонка.
Кальман от неожиданности  опешил;  он  так  и  остался  сидеть  на  кровати,
удивленно глядя на улыбавшуюся немного грустной, но в то же время счастливой
улыбкой девушку.
   - Как ты попала сюда? - спросил он и посадил ее рядом с собой.
   Илонка подняла на него свои кроткие карие глаза.
   - Пришлось. Я должна была согласиться остаться  здесь  и  убирать,  иначе
меня интернировали бы. Господин майор сказал, что, если я не  соглашусь,  он
отправит меня в лагерь. Что было мне делать? Они сильно избили меня, Пали, и
я очень боялась.
   - Они заставили тебя что-нибудь подписать?
   - Какую-то бумагу, но я даже не знаю,  что  в  ней  было.  Не  надо  было
подписывать?
   Кальман погладил руку Илонки.
   - Все равно. Беды в этом нет, Илонка.
 
Глава 15 
 
   Кальман сидел на соломе, прислонившись спиной к сырой стене. Его  товарищ
по заключению, представившийся ему под фамилией Фекете, равнодушно вышагивал
по камере. Это был высокий мужчина лет тридцати, грузный, с рыжими волосами,
падавшими на лоб; он слегка прихрамывал на левую ногу.
   Его длинный нос почти касался верхней губы, обезображенной шрамом, отчего
зубы были видны, даже когда рот был закрыт.
   - Вас зовут Пал Шуба? - переспросил он и остановился под лампой.
   - Да, вы не ослышались, - ответил Кальман и наклонился вперед, так как  у
него мерзла спина. - Холодно здесь. А вы не мерзнете?
   - Я потому и прохаживаюсь, что мерзну, - сказал Фекете и откинул  со  лба
волосы. - Но двигаться здесь надо с умом: воздух тут убийственный.
   Чувствуете? Тяжелый, так и давит тебе на грудь.
   - Тогда не двигайтесь. Садитесь. Ваше счастье,  что  у  вас  не  отобрали
пальто.
   Фекете сел, пододвинулся поближе к молодому человеку. Горько улыбнулся.
   - Счастье... Если это называть счастьем, то вы правы. -  Он  взглянул  на
Кальмана и сладко зевнул. При  этом  широко  раскрыл  рот,  правда,  тут  же
прикрыв его ладонью. Но Кальман успел заметить  у  него  во  рту  штук  пять
золотых коронок. - Спать  хочется,  -  протянул  Фекете.  -  Всю  ночь  меня
допрашивали. Они же по ночам забавляются  с  людьми.  -  Он  потер  небритый
подбородок. Кальман обратил внимание на его грязные руки.
   - Здесь не дают умываться? - поинтересовался он.
   - Дают. Но только нужно  очень  спешить.  Торопят,  словно  я  у  них  на
поденной работе.
   - Вы рабочий?
   - Слесарь.
   - Когда вас арестовали?
   - Шесть недель назад. А вас?
   - В прошлом месяце. Восемнадцатого вечером.
   - И с тех пор вы здесь?
   - Меня содержали на Швабской горе, а потом  в  гарнизонном  госпитале,  -
сказал Кальман. - Со мной так любезно беседовали, что после этого  несколько
недель лечили в госпитале.
   Мужчина уставился в бетонный пол, посапывал  и  молчал.  Потерев  тыльной
стороной ладони нос, он сказал:
   - Звери. А на чем вы попались, за что вас сцапали?
   - Меня стали угощать кренделем с маком, - отшутился Кальман,  -  а  я  не
пожелал его есть.
   - Ага, понятно, - улыбнулся мужчина и взглянул на Кальмана.  -  А  у  вас
какая профессия?
   - Я садовник. Окончил сельскохозяйственную школу. А вы  на  каком  заводе
работали?
   - Когда-то я работал на заводе "Ганц". Много  лет  назад.  А  с  тридцать
седьмого года значусь в "черном списке".
   - На что же вы  живете?  -  полюбопытствовал  Кальман  и  оглядел  своего
товарища по заключению.
   - Случайной, поденной работой. Год назад меня  призвали  в  армию.  Но  я
уклонился от этого и скрывался.
   - Вас повесят, - убежденно проговорил  Кальман.  -  Повяжут  вам  на  шею
отличный пеньковый галстук.
   - А вас что ж, не повесят?
   - Пожалуй, мое дело прояснилось. Думаю, я скоро буду на свободе.
   Впрочем, меня это не интересует. - Кальман растянулся на соломе, подложив
руки под голову. - А одеял здесь не дают?
   - Нет. Как понять, что вас это не интересует? Что вас не интересует?
   - Ничего не интересует. Вам это кажется странным?
   - Да, странным.
   Мужчина наклонился к Кальману и спросил, понизив голос:
   - Скажите, почему вас не интересует жизнь? Вы говорите, что вас  выпустят
на свободу. Я бы от радости готов был разбить себе зад о бетон.
   - Возможно. А я нет. Я страдаю эпилепсией. Вы знаете, что это такое?
   - Человек вдруг падает, и у него идет пена изо рта.
   - Говорят. Я ничего не помню.
   - И поэтому у вас такое настроение?
   - Поэтому тоже. И по другой причине. - Кальман зевнул. - Тут  когда  дают
ужин?
   - По-разному. Услышите, когда начнут стучать котелками.
   - И много дают?
   - Когда как. Сушеного гороха - достаточно.
   - Я проголодался.
   - А я если и поем, то совсем малость. Я вообще мало ем.
   - Однако, несмотря на отсутствие аппетита, вы еще в теле.
   - Не завидуйте. Я страдаю отечностью.
   - Пусть черт вам завидует, а не я. Я даже этим мерзавцам не завидую, хотя
они жрут шоколад и пьют французский  коньяк.  Но  когда-нибудь  им  придется
попоститься.
   - Хорошо бы дожить до этого.
   - Если вы дезертир, то вам не дожить. На фронте дезертиров стреляли,  как
зайцев.
   - Вы были на фронте?
   - Лучше бы и там не был. Тогда бы я был сейчас совершенно здоров...
   Н-да, холодно. Вы как переносите холод?
   - Плохо.
   - Попробую поспать, - проговорил Кальман и повернулся лицом к стенке.
   - Не ложитесь, - сказал ему Фекете. - Сейчас нужно будет вынести  парашу.
День вы будете выносить, день - я.
   - Если хотите, я  каждый  день  буду  выносить.  Но  сегодня  вечером  вы
вынесите.