и.
   Шуба-Кальман завтра оставит клинику  как  непригодный  к  военной  службе
инвалид войны. Шавош достал из ящика письменного стола документы, заглянул в
один из них и начал читать:
   - "Расстройство нервной системы, тяжелая форма эпилепсии на почве  травмы
коры головного мозга; операция противопоказана..." Мы уже наклеили сюда твою
фотографию, вот медицинское заключение, а вот выписной лист.
   Шуба служил во втором разведывательном батальоне первого полка. Из  всего
батальона только двое вернулись домой. Остальные погибли под Коротояком  или
пропали без вести. Что тебе еще нужно знать? Ты награжден  Железным  крестом
второй степени. В этом конверте ты  найдешь  автобиографию,  собственноручно
написанную Шубой. Выучи ее,  изучи  также  его  почерк,  а  главным  образом
потренируйся в его подписи. - Пока доктор говорил, Кальман постепенно  начал
понимать, почему  дядя  Игнац  передал  свою  частную  клинику  под  лечение
раненых. Это давало ему возможность обеспечивать безукоризненную легализацию
своих агентов.
   - Тебе все понятно?
   - Все. Когда я должен приступить к своим новым обязанностям?
   - Ну, скажем, завтра, во второй половине  дня.  Ты  придешь  сюда,  здесь
переоденешься и отсюда отправишься  на  виллу  Калди.  Отсюда  ты  удалишься
совершенно спокойно; ведь когда шесть месяцев назад  Шуба  был  доставлен  в
клинику, лицо его все было забинтовано. Так что администрация не видела его.
Его лечащим врачом был я, наблюдал за ним и старший врач отделения,  но  его
ты можешь не опасаться.
   - Я полностью доверяю тебе, дядя Игнац, - проговорил Кальман.
   - Во всяком случае, завтра к вечеру я  отошлю  в  твою  часть  письмо,  в
котором ты сообщаешь мне, что не  желаешь  сражаться  на  стороне  немцев  и
дезертируешь.
   - Но я не писал тебе такого письма.
   - Ты его сейчас напишешь и сегодня же вечером заказным письмом пошлешь на
мой адрес, а я его получу завтра во второй половине дня. Правильно?
   Кальман кивнул.
   - Здесь написать его?
   - Можешь и здесь. Подожди, мой мальчик. Вот еще три  открытки,  -  сказал
Шавош и достал из бювара три видовые открытки. - Эта  истамбульская,  а  эти
две каирские. Садись за стол, напиши на этих открытках адрес, мою фамилию  и
черкни на них мне несколько приветственных слов.
   - А что будет с Домбаи? - спросил вдруг Кальман.
   - Пока я его возьму сюда, в клинику, санитаром. В закрытое отделение.
   Завтра вечером пусть он явится ко мне.
 
Глава 3 
 
   На другой день к вечеру с документами на  имя  Пала  Шубы,  в  поношенной
одежде, полученной  от  Комитета  национальной  помощи,  с  чувством  легкой
неуверенности он подошел к железной калитке и нажал кнопку звонка.
   Несколько минут из виллы никто не выходил,  и  Кальман  имел  возможность
осмотреться. Надвигались сумерки, но ему была хорошо видна  и  серая  полоса
Дуная, и угадывающиеся в  дымке  заводские  трубы  далекого  Андялфельда,  и
Венское шоссе, вьющееся у подножия гряды холмов.
   Калитку открыла девушка лет двадцати. Ее светлые волосы были  схвачены  в
тугой узел. С какой-то детской непосредственностью она бросила  на  Кальмана
открытый взгляд своих темно-карих глаз и спросила, что ему  угодно.  Молодой
человек объяснил цель своего прихода, сказав об этом непринужденно, без тени
смущения. Девушка достала  из  кармана  фартучка  ключ  и  открыла  калитку,
сообщив при этом, что  господина  профессора  сейчас  нет,  дома  одна  лишь
барышня.
   Марианна приняла его  в  кабинете  отца  на  первом  этаже.  На  ней  был
светло-серый костюм из сукна, одну руку облегала мягкая кожаная перчатка; на
столе лежала ее сумочка  -  по  всему  было  видно,  что  девушка  собралась
уходить.
   Кальман быстро  оглядел  хозяйку.  Темно-каштановые  волосы,  остриженные
коротко, почти "под мальчика", были  зачесаны  назад.  Черты  лица  казались
несколько не правильными - такими их делали широкие скулы.  Глаза  у  нее  -
большие, синие, чуть раскосые - были совсем  как  у  восточных  женщин.  Она
отпустила служанку и знаком пригласила Кальмана  сесть.  Но  он  не  сел,  а
остался стоять, прислонившись к письменному столу.
   - Отец вернется только  через  неделю,  -  сказала  Марианна  хрипловатым
голосом подростка. - Но мне говорил о вас доктор Шавош; он  сказал,  что  вы
остались без жилья и срочно ищете работу. Отцу давно уже нужен садовник.
   Если вас устроят условия, можете остаться у нас.
   - Я в таком положении, - начал Кальман, - что выбирать не приходится.
   Марианна поинтересовалась, в порядке ли у него документы.
   - Если все в порядке, - добавила девушка, -  завтра  зарегистрируйтесь  в
полиции.  -  Вызвав  звонком  Илонку,  светловолосую  служанку,  она  велела
показать новому садовнику его комнату...
 
*** 
 
   Прошло  несколько  недель.   Кальман   исправно   выполнял   свои   новые
обязанности, по вечерам же заходил в библиотеку  и  там  читал.  Однажды  он
поймал себя на мысли, что все чаще  думает  о  Марианне.  Было  обидно,  что
девушка почти не замечала его.
   От дяди Игнаца пришла весточка - потерпеть еще немного; дескать, существо
перехода на нелегальное положение состоит в том, чтобы тихо сидеть на  своем
месте. Шли недели,  и  Кальман  все  сильнее  ощущал  страстное  влечение  к
Марианне.
   На рождество он остался в доме один. Кухарка Рози и горничная Илонка ушли
еще утром, профессор был в Сегеде, Марианна, ночевавшая накануне в городской
квартире на улице Вам, позвонила оттуда и сказала,  что  вернется  только  к
вечеру.  Кальман  хорошо  натопил  в  доме,  обошел  все  комнаты,  проверил
температуру, полил цветы. Потом неожиданно позвонил в салон цветочной  фирмы
"Мальвин гелб" и от имени профессора Калди заказал букет роз.
   В полдень он пообедал, помыл посуду и побрел в библиотеку; за чтением  он
задремал. Часов в шесть вечера его разбудил звонок: мальчик-разносчик принес
цветы. Щедро одарив паренька чаевыми,  он,  насвистывая  какой-то  мотивчик,
взбежал на второй этаж и отворил дверь в комнату Марианны.
   Ничего не видя в темноте, он нащупал выключатель и зажег свет. Затем снял
с низенького шкафчика керамическую  вазу,  наполнил  ее  в  ванной  водой  и
поставил вазу с цветами на тумбочку у тахты. Залюбовавшись  букетом,  он  не
заметил, как в комнату вошла Марианна. По всей вероятности, она  только  что
возвратилась домой, ибо еще не успела раздеться и волосы ее были  влажны  от
снега. Смущенно и  немного  стыдясь  своего  поведения,  Кальман  глядел  на
девушку. А та с раскрасневшимся лицом смотрела то на розы,  то  на  молодого
человека. Смелости у Кальмана сразу как не бывало.
   - Извините... я не знал... что вы уже пришли...
   Марианна не отрывала взгляда от роз.
   - Какие  прекрасные!  -  сказала  она  тихо.  -  И  все  мои?  -  Кальман
утвердительно кивнул. - Спасибо, - добавила она.
   - Вам они нравятся?
   - Я очень люблю розы, но поставлю их  на  стол  -  у  них  очень  сильный
аромат.
   -  Я  сам!  -  Кальман  схватил  вазу,  и  их  руки   соприкоснулись.   В
замешательстве молодые люди  подняли  глаза.  И  вдруг  Кальман  выпрямился,
привлек Марианну к себе и поцеловал ее долгим, страстным поцелуем.
   Марианна не сопротивлялась.
   Позже, когда голова Марианны уже покоилась у  него  на  груди,  он  нежно
обнял ее. Марианна прижалась губами к груди Кальмана.
   - Я боюсь за тебя, - прошептала она.
   - Значит, любишь.
   - Военный трибунал заочно приговорил к смерти  за  дезертирство  Кальмана
Борши и еще какого-то парня, по имени Домбаи.
   Кальман вздрогнул.
   - Откуда ты это знаешь?
   - Дядя Игнац показывал мне копию приговора. Тебе и носу нельзя показывать
на улицу. Здесь ты в безопасности. Все равно скоро все будет кончено.
   - Только до того времени многие погибнут.
   - Мы будем жить. У Невеля русские прорвали фронт, немцы бегут.
   - Я даже не знаю, где Невель.
   - Я тоже. Но наверняка ближе, чем Сталинград.
   Они были безмерно счастливы, но для всех в доме это оставалось тайной.
   Марианна  и  Кальман   соблюдали   все,   что   предписывалось   домашним
распорядком.
   Так прошла зима. А когда весна возвестила о  своем  пришествии,  они  уже
знали, что жить друг без друга  не  могут.  В  один  из  первых  дней  марта
Марианна сообщила Кальману, что вечером к ним придут в гости  дядя  Игнац  и
Аннабелла. Было бы неплохо, если бы он в это время находился  в  библиотеке,
добавила она, с ним хочет побеседовать господин главный врач.
   - Ты рассказала ему о наших отношениях? - спросил Кальман.
   - Упаси бог.
   - Аннабелла тоже не знает?
   - Я должна была кому-то поведать о своем счастье...
   - Это понятно. Но, надеюсь, ты взяла с нее слово, что она не  выдаст  нас
дяде Игнацу?
   День прошел в томительном ожидании.  Сидя  в  библиотеке,  Кальман  читал
"Американскую трагедию" Драйзера, но книга не могла завладеть его вниманием.
Из столовой  доносился  шум,  характерный  для  ужинающей  компании:  нежное
позвякивание серебряных приборов, выстрел из  бутылки  шампанского,  отрывки
разговора.
   Но вот в библиотеку вошел Шавош. Они обнялись. Доктор  спросил  Кальмана,
как он себя чувствует, и, не дав ему ответить, воскликнул:
   - Да ты выглядишь совсем молодцом! - Достав из  кармана  пиджака  кожаный
портсигар, Шавош закурил сигару.
   - Ты помнишь Монти Пинктона? - спросил доктор. -  Вы  вместе  учились  на
курсах в Англии.
   - Такой светловолосый, широкоплечий парень с девичьим лицом...
   - Что ты знаешь о нем?
   - Надо подумать, - ответил Кальман и, закрыв  глаза,  стал  потирать  лоб
указательным пальцем.  Он  представил  себе  по-славянски  добродушное  лицо
Пинктона. - Кажется, он поляк, -  начал  неуверенным  голосом  Кальман...  -
Однажды он как будто упомянул, что приехал в Оксфорд из  Варшавы.  Отец  его
врач. Фамилия Пинктон - вымышленная. Подлинной фамилии его  я  не  знаю.  Он
принадлежал к числу наиболее старательных слушателей.
   - Что он знает о тебе?
   За окном неожиданно забарабанил дождь, порыв ветра где-то хлопнул дверью.
   - Я ничего не рассказывал ему о себе. Однажды он спросил, не  баварец  ли
я. Я не стал разубеждать его. А чтобы он и впредь считал  меня  баварцем,  я
иногда в разговоре пускал крепкое словцо по-немецки. Кстати, между собой  мы
говорили только по-английски.
   Главный врач задумчиво курил. Он сидел ссутулившись, с толстой  гаванской
сигарой во рту и напоминал скорее стареющего директора театра, чем одного из
резидентов "Интеллидженс сервис" в Венгрии.
   - Сколько венгров, кроме тебя, учились на курсах?
   - Понятия не имею. Мы ведь говорили друг с другом по-английски.
   - Так вот. Монти Пинктон - венгр. - Это было  сказано  столь  равнодушно,
словно доктор сообщал, что на  улице  идет  дождь.  -  Сейчас  он  сотрудник
Телеграфного агентства. Зовут его Тибор Хельмеци, и есть подозрения, что  он
предатель.
   - Не может быть, - сказал Кальман, - ведь Монти...
   - Возможно, мы ошибаемся, - прервал его доктор, - но я думаю, что  нет...
В прошлом году Хельмеци три месяца провел в оккупированной Варшаве.
   После  его  возвращения  были  арестованы   три   руководителя   движения
Сопротивления. Все трое были слушателями курсов Пи-Ай-Ди.
   - Может, это просто случайность...
   - В декабре он как корреспондент своего агентства был в Белграде.
   Оттуда перебрался в Афины. Но не успел он еще прибыть в Грецию, как  люди
майора Генриха фон Шликкена схватили Мирко  Станковича  и  всех  членов  его
группы. "По совпадению" Мирко тоже учился на курсах Пи-Ай-Ди.
   - В Афинах тоже был провал?
   - Там нет. Но вчера взяли Базиля Томпсона. Ты ведь знал его, не так ли?
   Кальман кивнул и спросил:
   - Где взяли Базиля?
   - В Будапеште.
   - Базиль тоже венгр?
   - Его зовут Геза Томбор.
   - У него была связь с Хельмеци?
   - Нет, но, возможно, Хельмеци нащупал его.
   Кальманом овладело странное беспокойство.
   - А с кем связан Хельмеци непосредственно?
   - Непосредственно ни с кем. Он агент стратегической группы разведки,  так
сказать, резерв. Дважды в год он должен являться с докладом к своему шефу. С
момента возвращения на родину он еще не получал заданий.
   Разумеется, мы только предполагаем, что он предатель.
   - Что же вы собираетесь делать? - спросил Кальман.
   - Мы должны точно знать, предатель он или нет.
   - Как же ты хочешь это узнать?
   Доктор обрадованно кивнул:
   - Хельмеци ждет связного. Ты вступишь с ним  в  контакт,  словно  ты  тот
самый связной. Собственно, так оно и есть в действительности.
 
Глава 4 
 
   Тибор Хельмеци каждый день от  четырех  до  шести  пополудни  пишет  свои
репортажи в кафе "Нью-Йорк". Там у  него  и  столик  абонирован  -  у  окна,
выходящего на улицу Дохань.
   План Шавоша сводился к следующему.  Кальману  предстояло  сесть  к  этому
столику, а когда появится Хельмеци, сообщить ему пароль и дать  понять,  что
он, Кальман, будет верхним звеном связи. Далее в  общих  чертах  рассказать,
что готовится крупная операция, но  конкретно  ничего  не  говорить.  Нельзя
давать и своего адреса. Один из агентов Шавоша будет наблюдать за  Хельмеци,
который, если он действительно предатель, непременно позвонит своему шефу  и
попросит его установить слежку за Гарри Кэмпбелом.
   План этот Кальману не понравился. А вдруг у Хельмеци в  кафе  будет  свой
человек? Что тогда делать? Кальману казалось, что продуманы не все детали.
   Ему надо предпринять что-то другое.
   С Марианной он встретился в саду.
   - Я должен пойти в город, - сказал Кальман.
   Она взяла его за руку, глаза у нее сразу стали темными.
   - Я боюсь за тебя и пойду с тобой.
   - Это невозможно. Но уж если ты хочешь мне помочь, то  есть  и  для  тебя
дело. - Она подняла на него вопрошающий взгляд. - Отправь меня  в  город  за
чем-нибудь, да так, чтобы тетушка Рози слышала  это.  Скажем,  к  одному  из
твоих знакомых...
   - Ты все же не веришь ей?
   - Я верю только себе и тебе. Ты сегодня не собираешься уходить из дому?
   - В два часа я должна проводить отца на вокзал, к трем иду в университет.
Возможно, сюда не вернусь.
   - Останешься ночевать на городской квартире?
   - Вероятно. Сама еще не знаю. Кончишь свои дела - приходи туда.  Ты  ведь
еще не был у меня.
   - Это было бы чудесно. Но нужно придумать какой-то повод, чтобы объяснить
мое отсутствие дома...
   В кухне их было трое: Кальман ел, Илонка,  сидя  напротив,  пила  кофе  с
молоком, Рози  у  плиты  поджаривала  ломтики  хлеба.  По  радио  передавали
последние известия, а Рози разглагольствовала о верности женщин-солдаток.
   Кальман знал, что ее речь была адресована только Илонке. Дело в том,  что
жених молоденькой служанки воевал на Восточном фронте,  а  она,  видите  ли,
заглядывалась на Кальмана.
   Илонка хотела ответить что-то, но тут вошла Марианна.
   - У меня к вам дело, Пали, - сказала она,  подойдя  к  Кальману.  -  Хочу
просить вас сделать для меня одну любезность.
   Кальман вытер губы и встал.
   - Я вас слушаю, барышня.
   - Одна моя знакомая попросила у меня почитать редкую, ценную  книгу.  Это
уникальное издание, и я не решаюсь отправить книгу почтой. Отвезите ее  моей
подруге.
   - Хорошо. Но куда?
   - В Цеглед. Вы еще успеете на поезд, который отправляется  в  одиннадцать
тридцать. А завтра утром вернетесь...
 
*** 
 
   Кальман несколько раз обошел здание кафе  "Нью-Йорк".  Осмотрел  входы  и
выходы, внимательно присматривался ко всем мелочам. Совсем  так,  как  этому
учили на курсах  разведчиков.  "Обеспечение  отхода  есть  вопрос  жизненной
важности". Потом вошел в кафе. Быстрым взглядом окинул  помещение,  поднялся
на галерею и занял место у такого столика,  чтобы  видеть  весь  зал.  Затем
выпил бутылку пива и стал разглядывать публику. Вдруг он решил изменить план
дяди Игнаца. Поспешно расплатившись, он вышел на  улицу  и  поехал  в  Буду.
Переехав мост Маргит, спрыгнул с трамвая и быстро пошел по набережной Дуная.
Дойдя до площади Деже Силади, он замедлил шаги и тут еще раз  продумал  свой
план действий. Потом решительно вошел в одну из табачных лавок на улице  Фе,
купил сигарет и жетон для телефона-автомата. После чего позвонил Марианне.
   - Я хочу вместе с тобой пойти в твою квартиру.
 
*** 
 
   Войдя в квартиру, Кальман был восхищен. Простая, но со вкусом подобранная
обстановка создавала какой-то особый уют: широкая  тахта,  книжный  шкаф  из
светлого полированного дуба, низкий столик и легкие кресла.
   - Что случилось, Кальман? - спросила она.
   - Потом я тебе все объясню. А сейчас ты поможешь мне?
   - Конечно.
   - Только ни о чем не спрашивай.
   - Говори, что делать.
   - Видишь окно напротив?
   - В котором цветы?
   - Да. Тебе надо узнать, кто живет в той квартире.
   - Сейчас?
   - Было бы неплохо.
   - Ты, конечно, подождешь здесь?
   - Да. Постой-ка! Как ты хочешь это сделать?
   - Это уж не твоя забота.
   Когда за Марианной захлопнулась дверь, он стал опять смотреть в окно.
   Вот она вышла из подъезда. Она казалась маленькой и хрупкой. Остановилась
у края тротуара, посмотрела по сторонам и уверенным шагом перешла улицу.
   Не взглянув вверх, скрылась в доме.
   Девушка возвратилась домой через полчаса.
   - Удалось что-нибудь узнать? - спросил он.
   Марианна опустилась на край тахты.
   - Немногое, но, думаю, тебе пригодится. - Она закурила. - Хозяин квартиры
- некто Вазул Гемери. Дипломат. Первый  секретарь  посольства.  В  настоящее
время служит в Анкаре. В квартире сейчас живет  его  мать,  госпожа  Гемери,
урожденная Эльвира Дюнтцендорфер,  с  глухой  экономкой.  Квартира  из  пяти
комнат. Окна трех комнат выходят на улицу Фе, а двух - во двор. Фрау Эльвира
почти не говорит по-венгерски. Собирается возвращаться в Германию.
   "Адольф  Гитлер,  дочка,  -  говорит,  -  посланник  божий".  Разумеется,
по-немецки сказала. Что тебя еще интересует?
   - Превосходно, - ответил Кальман. - Как тебе удалось столько узнать?
   - Очень просто. - Марианна сделала затяжку  и  озорно  рассмеялась.  -  Я
позвонила. Когда мне открыли дверь,  я  предъявила  студенческую  зачетку  и
сказала, что пришла по поручению Христианского союза женщин-патриоток.
   - Неужто есть и такая организация? - удивился Кальман.
   - Понятия не имею. Но название что надо! Когда я заметила, что хозяйка  с
акцентом говорит по-венгерски, я перешла на  немецкий.  У  той  лицо  так  и
засияло. Затем я обстоятельно объяснила ей,  что  по  призыву  Христианского
союза  студентки,  настроенные  патриотически  и  прогермански,   производят
социографические исследования. Мы, говорю, опрашиваем людей, слушают ли  они
по радио концерты по заявкам, находят ли программы этих концертов достаточно
патриотическими, ну и дальше в  таком  же  роде.  Тем  временем  я  спокойно
осмотрелась вокруг.  Потом  начала  хвалить  ее  вязаные  салфетки,  дешевые
базарные картинки и вообще всю квартиру. В конце концов она уже души во  мне
не чаяла. Едва отпустила. На прощание я ей: "Хайль Гитлер" да "Целую  ручку,
либе муттер Эльвира" - и была такова. Сварить тебе кофе?
   Кальман взглянул на часы.
   - У меня уже нет времени, - ответил он и встал.
 
*** 
 
   Старший лейтенант запаса Оскар Шалго, вот уже  восемь  лет  работающий  в
контрразведке старшим инспектором, мягким шагом  шел  по  плохо  освещенному
коридору. Мягкость  и  пружинистость  его  походки  объяснялась  не  столько
упругостью его мускулов, сколько тем, что этот сорокадвухлетний мужчина  сам
по себе был "мягким" и любящим комфорт. Будь это в его власти, он,  по  всей
вероятности, завел бы в Венгрии  рикш,  чтобы  не  делать  ни  единого  шага
пешком. Несколько  раз  он  собирался  оставить  службу,  но  начальство  не
отпускало его, считая старшего инспектора знатоком своего дела. А  два  года
назад,  когда  отдел  контрразведки  по  приказу   свыше   стал   заниматься
"вылавливанием" коммунистов, Оскара Шалго перевели  в  этот  отдел.  Старший
инспектор не очень-