е веки и терпеливо ждал. Потом они услыхали шепот.
   - Как ты думаешь, кто предатель? - Шалго узнал голос Буши.
   - Меня схватили на станции. ("Это Клич", - подумал Шалго.) В  полицейской
машине уже было десять человек.  Хорват  сказал  -  всех  замели.  А  что  с
оружием?
   - Спрятано в надежном месте. Белочка ловко все проделала.
   - Ты признался, что в чемодане было оружие?
   - Нет. Я сказал, что  обувь.  Взялся,  дескать,  помочь  тебе  распродать
товар. Деньги пополам.
   - Тогда я не понимаю.
   - И я тоже. Мне  точно  перечислили,  сколько  ручных  гранат  и  сколько
револьверов было в чемодане.
   - Столько и было?
   - Я не считал, Ворчун сказал, что ровно столько.
   - А кто такой Ворчун?
   - Инженер. Он достал оружие.
   - Ты же сообщил, что ты сам его достал.
   - Ну, в конечном счете я достал.
   - Клич, не виляй. Расскажи  подробно,  как  ты  раздобыл  оружие.  Говори
спокойно - важна каждая деталь.  Ты  же  сообщил,  что  оружие  достал  твой
младший брат со склада.
   - Я сказал не правду, Нервный. Ну, не злись. Я думал, что, если  я  скажу
правду, ты не разрешишь прибегнуть к этому способу.  А  мне  очень  хотелось
раздобыть оружие. Без него мы не можем бороться против нацистов.
   - Брось болтать, Клич. Кто этот Ворчун и где ты с ним познакомился?
   - Меня познакомил с ним Шпаник. Они вместе работали в  профсоюзе.  Шпаник
сказал, что инженер  -  надежный  человек.  Таким  он  и  мне  показался.  Я
разговаривал с ним. Он сказал, что работал  по  военной  линии,  но  потерял
связь. Ему было дано задание достать  оружие.  Он  достал,  но  его  верхний
связной не объявился; поэтому он не знал, что делать с оружием.
   - Ты болван, Клич. Болван, черт тебя побери... Почему же ты не сказал  об
этом раньше?! Почему ты солгал?
   - Не сердись, Нервный. Я хотел доказать...
   - И тебе это удалось. Ты  доказал,  насколько  ты  безответствен.  Вот  и
преподнес нам эту провокацию.
   - Не сердись.
   - При чем тут сердись или не сердись. Речь идет о гораздо большем,  Клич.
Сколько человек провалилось?
   - Не знаю, по крайней мере двадцать.
   - Этому Ворчуну ты, разумеется, сказал, что, дескать, оружие  переправишь
потом в Будапешт?  Не  так  ли?  Потому  что,  мол,  у  тебя  есть  связь  с
Будапештом... Почему ты молчишь? Отвечай.
   - Да, сказал.
   - Ворчун, конечно, не провалился.
   - Я не видел его.
   - Кем он интересовался? Отвечай.
   - Он спрашивал, знаю ли я Белочку.
   - И ты, наверно, сказал, что знаешь?
   - Я сказал только, что Белочка осуществляет со мной связь.
   - Видишь, Клич, так происходит, когда люди теряют  скромность.  Ты  хотел
стяжать себе славу  тем,  что  достал  оружие,  и  умолчал  о  столь  важных
обстоятельствах, при которых это осуществил.
   - Не сердись, Нервный.
   - Ты говоришь это уже в третий раз, Янчи. Речь  идет  сейчас  о  жизни  и
смерти. Подай воды, я не могу двигаться.
   Затем наступила тишина...
   - Итак, Белочка, - тихо произнес Шалго. - Немного, но и это кое-что.
   Вызовите сюда двух стенографисток, - повернулся он к офицеру, -  и  пусть
они запишут этот разговор. - Шалго встал, потер лоб и  с  озабоченным  лицом
вышел в коридор. Он чувствовал себя очень усталым и отправился домой.
 
*** 
 
   Когда Марианна проснулась, утро уже полностью вступило в свои права.
   Дверца  шкафа  была  приоткрыта  -  это  показалось  ей   подозрительным.
Помнится, она ночью плотно закрыла шкаф. Девушка встала, подошла к  шкафу  и
еще шире распахнула дверцу. Чемодана не было и следа.  Она  вошла  в  ванную
комнату, огляделась. Лицо у нее покрылось  мертвенной  бледностью.  Марианна
постаралась овладеть собой.
   Быстро умывшись и одевшись, она поспешила  в  сад.  Вошла  в  розарий  и,
кивнув Кальману, чтобы тот следовал за ней, направилась к аллейке, тянущейся
вдоль забора. Кальман по лицу девушки понял, что она встревожена. Под  сенью
одного из кустов сирени Кальман притянул к себе Марианну и, не спрашивая  ее
ни о чем, с такой силой сжал в объятиях, что у Марианны перехватило дыхание.
Но ей сейчас было не до нежностей; она  высвободилась  из  объятий  молодого
человека и шепотом спросила:
   - Кальман, я не нахожу чемодана.
   - Какого чемодана? - с наигранным удивлением поинтересовался  Кальман,  а
сам подумал, что сейчас он преподаст ей урок.
   - Того, что ты вечером взял у меня из рук.
   - Так я же отнес его в твою комнату.
   - Он исчез.
   - И сейчас из-за этого я  не  могу  поцеловать  тебя?  Для  тебя  чемодан
дороже, чем я?
   Марианна готова была расплакаться. Она схватила его за руку.
   - Это очень серьезно, Кальман.
   - Гм, весьма мило. А что же было в чемодане?
   - Да всякая всячина...
   - Где ты была так долго?
   - В провинции, у подруги. Кальман, дорогой, ты действительно  не  знаешь,
где он?
   - Он в надежном месте. А эту "всякую всячину" я спрятал в  котельной.  Но
ты заслуживаешь того, чтобы тебя крепко отшлепали.
   - Спасибо, - проговорила девушка с облегчением.
   - Черт возьми, как ты можешь быть  настолько  легкомысленной?  И  где  ты
пропадала столько времени?
   - У подруги...
   Кальман раздраженно прервал ее:
   - Это ты можешь на допросе говорить.
   - Я даже тебе не могу сказать другого.
   - И ты от нее получила гранаты?
   Девушка взглянула на него, взяла его за руку и  поцеловала  в  ладонь,  а
потом прижалась к ней щекой.
   - Ведь ты же не допрашиваешь меня?
   - Нет, именно допрашиваю. Я должен знать, что случилось. Я боюсь за тебя.
Не совершили ли вы какой-нибудь ошибки? По-моему, что-то не в  порядке,  раз
ты притащила этот чемодан домой. Я очень прошу тебя, скажи мне.
   Девушка растянулась на скамейке, положила голову  Кальману  на  колени  и
закрыла глаза.
   - Единственное, Кальман, что  я  могу  тебе  сказать,  это  то,  что  мой
напарник провалился, а я еле сумела спастись.
   - Тебе немедленно нужно перейти на нелегальное положение.
   - Я не могу этого сделать, пока не получу указания. И  куда  я  пойду?  У
меня нет других документов, а кроме того, я должна известить своих товарищей
о провале моего напарника.
   - Марианна, я не коммунист, но сейчас я сражаюсь вместе с вами, ты должна
довериться мне. Я очень прошу тебя. Я дам тебе один  адрес  или  сведу  тебя
туда. Там ты сможешь укрыться. Я же выполню твое задание. Скажи, куда  нужно
отнести оружие, кого я должен известить? Послушай меня, я все сделаю.
   Марианна притянула к себе голову Кальмана.
   - Это невозможно, мой дорогой. Я не имею разрешения на это... Мой товарищ
меня не выдаст, а за мною слежки не было. Иначе меня давно  схватили  бы.  Я
должна остаться.
   Однако Кальман не сдавался.
   - Возможно, ты имеешь такое указание, но это же глупо. Так мы никогда  не
победим немцев.
   - Как это "так"?
   - А так, что мы даже друг от друга все скрываем. Если ты  мне,  человеку,
который ближе всех тебе, человеку, о котором ты знаешь, что он антифашист, и
то не доверяешь, так как же  ты  решишься  довериться  другим?  Разве  можно
бороться обособленно, доверяя только самим себе?
   Марианна подставила лицо весеннему солнцу.
   - Твой отец поручил мне тебя, - тихо сказал Кальман.  -  Он  просил  меня
присматривать за тобой, оберегать тебя.
   - Я знаю.
   - Ты говорила с ним?
   - Позавчера в Сегеде. Я сообщила ему, что стану твоей женой.
   - И что он сказал?
   - Он пожал плечами и сказал, что у него есть  более  важные  заботы.  Его
даже не заинтересовало, что в октябре он станет дедушкой.
   - Кем станет в октябре? - переспросил Кальман.
   - Дедушкой, - спокойно повторила Марианна. - Он не захлопал в  ладоши  от
счастья. А я думала, что он обрадуется.
   Только тут дошли до сознания Кальмана  слова  девушки.  Ошеломленный,  он
спросил:
   - Ты ждешь ребенка?
   - Да, ребенка, - подтвердила  Марианна.  Голос  ее  не  выдавал  никакого
волнения.
   Кальман же не мог прийти в себя от неожиданности.
   - И ты хочешь сохранить его?
   - А что же, по-твоему, мне следовало бы сделать?
   - Сейчас война.
   - Неужели? - По лицу Марианны скользнула ироническая улыбка. - Ты  только
сейчас сообразил, что идет война?
   - Не иронизируй, - с  укором  проговорил  Кальман.  -  Это  дело  гораздо
серьезнее, чем ты рассудила по своей детской наивности. Знаешь ли ты, что  я
пока не могу жениться - только после окончания войны?
   - Я никогда не просила тебя, чтобы ты женился на мне. Я даже  не  просила
тебя признать отцовство ребенка. Я знаю, что ты его отец,  и  ребенок  будет
это знать.
   - Дура, - в сердцах бросил Кальман. - Речь идет совсем не о том.  Я  буду
счастлив, если ты родишь мне и пятерых детей. Но не  теперь,  не  при  таких
обстоятельствах.
   - А я и не знала, - произнесла тихим голосом девушка, - что ты к тому  же
и грубиян.
   - Ты первая назвала меня дураком.
   - Конечно, потому что ты спрашивал глупости. Но я рожу ребенка, даже если
ты будешь рвать и метать.
   - Ладно,  мы  это  еще  обсудим.  Прошу  тебя,  не  будем  препираться  и
ссориться.
   Из окна дома закричала Илонка:
   - Барышня, вас просят к телефону!
 
Глава 10 
 
   Шликкен стоял у окна и разглядывал в бинокль местность.
   -  Восхитительно!  -  сказал  он.  -  Господин  полковник  будет   весьма
благодарен. Я скажу ему, что этой резиденцией мы обязаны моему другу  Оскару
Шалго.
   Шалго спокойным голосом прервал излияния майора:
   - Я очень рад, Генрих, что тебе нравится.  Но  у  меня  мало  времени;  я
рассказал тебе, в чем дело. Теперь я хотел бы, чтобы и  ты  наконец  сообщил
мне, зачем ты меня вызвал.
   Шликкен опустил бинокль и повернулся к Шалго.
   - Ты прав. - На этот раз  он  изменил  своей  привычке  и,  сев  напротив
старшего инспектора, закурил сигарету. - Знаешь ли ты, почему  регент  Хорти
находится сейчас в Берхтесгадене?
   - Ну, скажем, что знаю. Разумеется, это не только я знаю, но и другие,  у
кого  есть  в  голове  хоть  капля  здравого  смысла.  Не  случайно  же   вы
сосредоточили свои войска на нашей границе. - Он закурил сигарету.  -  Когда
вы решили оккупировать страну? - спросил  Шалго  внешне  спокойным  тоном  и
сломал спичку. Однако это не укрылось от внимания Шликкена;  он  видел,  что
старший инспектор нервничает.
   - Из чего ты заключаешь, что мы намерены оккупировать Венгрию?
   - Генрих, уж не считаешь ли ты меня за идиота?
   Шликкен рассмеялся. Пригладил свои светлые, с легкой проседью волосы.
   - Оскар, - вновь заговорил  Шликкен  после  небольшой  паузы.  -  Я  хочу
серьезно поговорить с тобой. Нет никакого смысла скрывать от тебя - ведь  ты
и сам хорошо знаешь и понимаешь, что страну нужно оккупировать.
   - И когда вы введете войска?
   - Я еще не знаю точно. Но, по-моему, скоро.
   - Ты считаешь, что это будет полезным?
   - С точки зрения окончательной победы - несомненно.
   Шалго задумался.
   - Поэтому тебе и нужен был тот список?
   - Видишь ли, Оскар,  игра  идет  не  шуточная.  Мы  должны  забрать  всех
подозрительных,  антинацистски  настроенных   лиц.   Будет   создано   новое
правительство. Внутри вашей контрразведки тоже придется сделать перемещения.
Ты должен будешь возглавить  ее.  Тебя  вернут  в  кадры  армии  и  досрочно
представят к очередному чину.
   - А мне ты доверяешь? - спросил Шалго и  вскинул  свои  сонные  глаза  на
майора.
   Шликкен, действительно высоко ценивший профессиональные  знания  старшего
инспектора, подумал о том, что Шалго, возможно, догадался о его подозрениях.
Ведь он ни о чем не спросит без причины. "С ним нужно говорить так, -  решил
про себя Шликкен, - чтобы он поверил в мою искренность".
   -  Есть  люди,  которые  не  верят  тебе,  -  промолвил  он.  -   Неверно
истолковывают твои высказывания и замечания, твое циничное поведение...
   - А ты мне доверяешь?
   - Послушай, Оси, я рассуждаю так: многое говорит за то,  что  мой  старый
друг и однокашник несколько  заколебался,  не  верит  в  нашу  окончательную
победу. Он хотел бы спрыгнуть с корабля. Но куда ему прыгать?
   Шалго не интересовали досужие рассуждения майора. Он думал о том  списке,
который  он  все  же  составил   для   Шликкена,   и   чувствовал   какое-то
замешательство. У Шалго было такое  ощущение,  будто  он  привязан  к  стулу
сомнениями  и  противоречиями  своей  жизни.  С  чем  он  не  согласен?  Его
обескуражило, что немцы собираются оккупировать страну? Ну и что тогда?
   Ведь строго говоря, она уже оккупирована  -  в  контрразведке  давно  уже
беспрекословно выполняются все просьбы и пожелания гестапо. Разве кто-нибудь
вынуждал его, например, составлять этот список? Генрих попросил  его,  а  он
написал, включив в него шестьдесят с лишним фамилий. Может быть, он не знал,
зачем нужен этот список? Ну как же, не знал! Он просто не  хотел  думать  об
этом. Этих людей заберут и отправят потом в концентрационные лагеря...
   - Список у тебя? - спросил он вялым голосом.
   - У меня, - ответил майор.
   - Я бы хотел просмотреть его.
   - У тебя возникли какие-нибудь сомнения?
   - Дело не в этом. В списке  фигурирует  немало  таких  лиц,  в  отношении
которых у меня есть только подозрения, но нет  никаких  доказательств  того,
что они коммунисты.
   - Они, однако,  все  настроены  против  национал-социалистов?  -  спросил
Шликкен и достал из портфеля список.
   - Будь любезен, покажи.
   Шликкен передал ему список. Шалго долго  смотрел  на  него,  но  имена  и
адреса стали вдруг расплываться у него перед глазами. Ему только  сейчас  по
существу стало ясно, какие последствия повлечет за собой немецкая оккупация.
   - Изменить план мы не можем, - долетали до него откуда-то издалека  слова
Шликкена. - Механизм уже заработал.
   Шалго кивнул. Он увидел в списке фамилию профессора Калди. Рядом стоял  и
его адрес: Сегед, площадь Сечени... Шалго не мог объяснить, что  его  словно
подтолкнуло, когда он сказал:
   - Я неверно записал адрес. - Голос его звучал  равнодушно.  -  Сегодня  я
получил донесение, что Калди находится в Будапеште, а не в Сегеде. Я  запишу
сюда его будапештский адрес, если ты позволишь. -  Он  снимал  наконечник  с
авторучки, а сам в этот момент думал о том,  что  немедленно  изыщет  способ
предупредить Калди, чтобы тот скрылся... Шалго отдал майору бумагу.
   - Что-то ты не очень воодушевлен, Оскар, - заметил Шликкен.
   - Нет, почему же. Просто все это как-то неожиданно. И потом,  ты  знаешь,
что я не принадлежу к экзальтированным личностям.
   Майор убрал бумаги в папку.  Достал  из  коробочки  конфетку  и  принялся
сосать  ее.  Снова  подошел  к  окну  и  спросил,  насколько  удалось  Шалго
продвинуться в расследовании дела об убийстве Хельмеци.
   Шалго солгал:
   - Тут привалило мишкольцевское дело. Верешкеи со своими  профанами  снова
поторопился и опять дал маху. А от дела Хельмеци я отошел;  точнее,  еще  не
приступал к нему.
   - Ну, а узнал ты, кто скрывается под кличкой "Белочка"?
   - Пока еще не узнал, но вчера вечером дал указание своему  агенту,  чтобы
он выяснил кое-что. Если мне удастся поймать Белочку, то мы, надеюсь, сумеем
схватить многих членов будапештской организации и, пожалуй, даже выйти на их
военную линию.
 
*** 
 
   Расстроенный возвращался Шалго на службу.  Он  чувствовал,  что  попал  в
западню. Ему хотелось помочь Калди, так как он считал  несправедливым  арест
старика; в то же самое время он хотел ликвидировать будапештскую организацию
коммунистов. Это противоречие Шалго пытался сам себе объяснить  тем,  что-де
его решение логично, ибо против Калди нет ни улик, ни доказательств; что  же
касается неизвестной Белочки, то против нее и улик  и  доказательств  больше
чем достаточно. Однако одно обстоятельство не находило объяснения; если  все
это  верно,  то  почему  он  солгал  Шликкену,  когда  тот  спросил  о  деле
Хельмеци?.. У него разболелась голова, и он принял болеутоляющее  лекарство;
потом прилег на несколько минут, а затем позвонил  и  приказал  привести  из
камеры Бушу. Вид у Буши был еще более жалкий, чем вчера ночью.
   Шалго покачал головой и подумал о том, что хотя он осуждает пытки, тем не
менее и он ответствен за эти ужасы.
   - Буша, - проговорил Шалго, осененный неожиданной идеей,  -  вы  поверите
мне, если я скажу вам, что я всегда осуждал допросы с применением насилия?
   Буша застонал от боли, коснувшись пола открытой раной на  ступне.  В  его
глубоко посаженных глазах блеснули слезы.
   - Какое это имеет значение, поверю я или нет? - спросил он.
   - Вы правы, - согласился Шалго. - И все же меня интересует ваше мнение.
   По лицу Буши скользнула болезненная улыбка.
   - Возможно, что вы, господин старший инспектор, и осуждаете это, и все же
нас пытают.
   Шалго молча курил  сигарету.  Как  хорошо  было  бы  поговорить  с  умным
коммунистом,  думал  он.  Но  с  теми,  кто  провалился,  бессмысленно:  они
осторожны и недоверчивы. А когда они на свободе, тоже нельзя -  уже  потому,
что они  свободны.  Странные  люди.  Характерной  чертой  для  них  является
недоверие...
   - Скажите, Буша,  а  кого  называют  Белочкой?  -  Он  заметил,  как  тот
вздрогнул, явно не ожидая этого вопроса.
   - Я не знаю, кого вы имеете в виду, господин старший инспектор.
   - Я разочаровался бы в вас, если бы вы ответили по-другому. -  Шалго  сам
не замечал, какие сдвиги произошли в его мышлении, но он  позабыл  сейчас  и
Калди, и Шликкена, и свою противоречивую, зашедшую в тупик жизнь;  он  видел
перед собой только Бушу, своего противника, который хочет взять верх над ним
в их поединке умов. - Буша, - тихо произнес Шалго, - не правильнее  ли  было
бы, если б вы сказали: "Сударь, я знаю Белочку,  но  не  намерен  выдать  ее
истинное имя"?
   - Я не могу сказать ничего иного, господин старший инспектор.
   - Что было в чемодане?
   - Обувь. Клич написал мне, что у него в мастерской  плохо  идут  дела,  и
попросил меня продать на  толкучке  обувь,  а  выручку  предложил  разделить
пополам.
   - Запомните, Буша, что ценность алиби зависит от незначительных  нюансов.
Ваш замысел сам по себе был неплох, только вот организационная сторона  дела
у вас подкачала.
   Через несколько минут в камеру ввели низкорослого черноволосого Клича,  а
затем принесли и коричневый чемодан. Охранники удалились.
   - Станьте к стене, Клич, - распорядился Шалго. - И попрошу вас -  это  же
относится и к вам, Буша, - говорите только тогда,  когда  я  вас  спрошу,  и
пусть отвечает только тот, к кому я обращусь с вопросом. Вы поняли меня?
   Оба утвердительно кивнули.
   - Клич, это тот чемодан, который вы передали Буше?
   - Так точно, он.
   - Буша, что скажете?
   - Я узнаю его.
   - Правильно, - сказал старший инспектор. - Клич, будьте любезны, назовите
мне, сколько пар обуви и какой вы упаковали в чемодан.
   Клич посмотрел на Бушу, потом на чемодан. Нахмурил свои черные  брови  и,
как  ученик,  не  приготовивший  урока,  стоял  растерянный   и   смущенный,
переминаясь с ноги на ногу.
   - Видите, Буша, бедняга Клич молчит. Он и понятия не имеет, что  сказать,
ибо не знает, сколько пар обуви было упаковано в чемодан.
   Конечно, он мог бы солгать, что не он укладывал обувь. Но в  этом  случае
он должен был бы назвать  кого-нибудь,  а  это  было  бы  неразумно,  ибо  я
допросил бы этого человека.
   - Вы правы, господин старший инспектор, - проговорил Буша.
   Шалго позвонил и приказал вошедшему охраннику препроводить Клича  обратно
в камеру.
   Дверь закрылась. Старший инспектор закурил.
   - Хотите сигарету? Вы можете спокойно ее взять, от этого  ваша  честь  не
пострадает. - Шалго подошел к арестованному, угостил  его  сигаретой  и  дал
прикурить от зажигалки.
   - Видите ли, Буша, вам потому не удается  свергнуть  существующий  режим,
что вы недостаточно искусно  ведете  бой.  Я  лично  коммунизм  как  идейное
течение могу сравнить разве что с христианством. Вы - то есть ученики Ленина
- чем-то походите на апостолов.
   - Может быть, - промолвил Буша, и на  его  распух