шивали.  Сказала,  будто  дед  был  дома  и
отхлестал меня по щекам.  Я  упросила  его  подтвердить  это,  если  спросит
следователь. И в саду я увидела не дедушку, а  Казмера.  Он  сидел  там  всю
ночь, меня дожидался. Он был ужасен. Ни слова не говоря, подошел  ко  мне  и
надавал мне пощечин. А я, я... даже не защищалась. Понимала,  что  он  прав,
что такое обращение я  вполне  заслужила.  Потом  я  заперлась  в  ванной  и
оттирала себя мочалкой чуть не до  крови,  словно  только  что  окунулась  с
головой в выгребную яму. Когда, немного успокоившись, я снова встретилась  с
Казмером, он спросил меня, где я была. Я рассказала  ему  все,  кроме  того,
конечно, что произошло в машине.
   - И он поверил?
   - Не знаю. Наверное, поверил, потому что даже прощения  просил.  Заверял,
что любит, и снова умолял потерпеть еще немного, подождать. Ушел он  от  нас
часов в семь утра - через заднюю калитку. Я спросила его: куда? Он  ответил,
что пойдет за машиной - она стояла у него внизу, возле площадки для  гольфа,
- и что домой вернется чуть позже,  так  как  сказал  матери,  что  уедет  в
Будапешт. Это он специально мне напомнил, чтобы  я  как-нибудь  случайно  не
проговорилась.
   Фельмери взглянул на девушку. В глазах Илонки он прочел  мольбу,  просьбу
верить ей, верить тому, что она говорит правду и  что  это  не  Казмер  убил
Меннеля.
   - Вы сказали Казмеру и про то, что у Меннеля утром какое-то  свидание?  -
спросил лейтенант.
   - Да. И что он пригласил нас, меня и Казмера, пообедать с ним.
   - Казмер согласился?
   - Нет. Он сказал, что видеть не хочет его противной рожи.
   - Понятно. А зачем вы все это рассказали мне?
   - Должна же я была кому-то это рассказать? Мы с вами почти  ровесники,  и
вы скорее поймете мое душевное состояние, чем, скажем, дядя Шалго.  Или  ваш
шеф. Как я хотела бы, чтобы вам удалось поймать убийцу. Тогда  у  полковника
отпали бы всякие подозрения в отношении Казмера.
   - А если все-таки Казмер убил Меннеля? Вы сказали, что  от  вас  он  ушел
около семи. Где же он был до десяти часов? Почему он умалчивает об этом?
   Илонка устремила взор в пространство.
   - Не знаю, - сказала она тихо. - Насчет Будапешта он потому  соврал,  что
не хотел, чтобы мать...
   - Узнала правду!
   - Наверное, - вставая, сказала Илонка. - Мне нужно идти...  Я  могу  быть
уверена в вас?
   Фельмери кивнул головой. Настроение у него испортилось. По  существу,  он
угодил в ловушку: узнал столько интересных обстоятельств дела,  но  совершил
неосмотрительный шаг, дав Илонке слово  молчать.  Не  говорить  о  них  даже
начальнику. А имеет ли он на это право? Наверное, нет. Нельзя было давать ей
такого обещания!
   Подняв голову, он  увидел  входящего  в  кафе  Шалго.  Удивительно  ловко
лавируя между столиками, тот направился к нему.
   -  Кара  ищет  вас  повсюду,  -  негромко  сказал  Шалго.   -   Куда   вы
запропастились?
   - Шеф просил передать мне что-нибудь?
   - Вам велено быть в десять часов в  ресторане,  -  ответил  Шалго.  -  Он
желает с вами отужинать. Надеюсь, на вечер у вас больше не назначено никаких
"деловых встреч"?
   - Увы, я невезучий. Да и с кем?
   Толстяк подмигнул лейтенанту и сказал доверительным тоном:
   - Ну, скажем, с Илонкой? Как мне показалось,  кое-кого  весьма  поглотила
беседа с нею. Премиленькое существо. Не правда ли?
   - Правда. Но только я не в ее вкусе.
   - Она сказала?
   - Да. Считает меня "охотником за черепами". И работа моя ей не  нравится.
- Фельмери бросил взгляд на часы. - Вы тоже приглашены на ужин?
   - Нет, молодой человек. Я сегодня ужинаю в другом обществе.
   Со стороны бара до них донесся громкий мужской смех. Шалго  повернулся  и
долго разглядывал смеющихся. Это были высокий плечистый черноволосый мужчина
и рыжий коротышка с фотоаппаратом. Сейчас они затеяли  шутливый  разговор  с
белокурой Эвочкой и официантом. Но вот Эва подхватила  поднос  и  подошла  к
столику Фельмери.
   - Кто эти бравые молодцы? - негромко спросил у нее Шалго.
   - Журналисты, - ставя на  стол  рюмку  коньяку,  ответила  официантка.  -
Сегодня прибыли из Вены.
   - Остановились в отеле?
   - Не думаю. Янчи познакомил их с дядей Рустемом, и тот  или  уже  достал,
или обещал достать им комнату. А меня они прямо замучили расспросами.
   Убийством тем интересуются.
   По тому, как у старого детектива по лбу вдруг  побежали  морщины,  отчего
лицо его стало сразу сосредоточенным, Фельмери понял, что ему не понравилось
усердие рыжего официанта Янчи.
   - Спасибо, доченька, - поблагодарил Шалго, рассчитался за  коньяк,  потом
сказал девушке:
   - Кланяйся от меня отцу.
   Не успела блондинка упорхнуть, как у стола появился медноволосый  Янчи  с
двумя стаканами виски.
   - Вы заказывали, молодой человек? - спросил Шалго у лейтенанта.
   Фельмери  покачал  головой  и  с  недоумением  посмотрел  на   фамильярно
осклабившегося  официанта.  У  Янчи  было   бледное,   нездоровое   лицо   с
ввалившимися щеками.
   - Это вам посылают те два господина, что сидят у бара, - пояснил Янчи.
   - Кому "вам"? - Взгляд Шалго вдруг сделался на редкость цепким и колючим.
   - Ну, вам. Сказали,  венские  журналисты  желают,  мол,  угостить  господ
следователей. Они знают, что вы тут разматываете то  мокрое  дело.  Классные
парни. Можно поставить?
   - Можно. Только не сюда, - сказал Шалго. - А туда, откуда принес.
   - С чего это вы так? - удивился официант. - Они же с добром к вам!
   - Давай, милый, давай! И побыстрее. Пока пинка не заработал.
   Покраснев от обиды как рак, рыжеволосый  гонец  метнул  полный  презрения
взгляд на Шалго и, видно, что-то хотел сказать в ответ, но передумал и молча
удалился. Там, у бара он что-то сердито выкрикнул  черноволосому  здоровяку,
тот посовещался немного со своим другом-коротышкой и, глуповато ухмыляясь  и
покачивая головой, сам двинулся в путь, к столику Шалго и Фельмери.
   Разумеется, никто из остальных посетителей кафе ничего не заметил, к тому
же в таком шуме трудно было расслышать  хоть  слово  из  разговора  Шалго  с
официантом.
   Плечистый мужчина еще издали начал учтиво кланяться, а  подойдя  поближе,
заговорил:
   - Verzeihen Sie, mein Name ist Walter Herzeg. Ich bin der  Vertreter  von
Reuter, aus Wien. Darf ich Ihnen, Herr Professor Salgo, meinen Freund,  Rudi
Jellinek vorstellen? - Bitte, womit kann ich dienen? - Можно нам присесть на
минутку к  вашему  столу?  -  продолжал  по-немецки  черноволосый.  Фельмери
пришлось напрячь слух, чтобы понять Вальтера Герцега, говорившего на венском
диалекте. Шалго кивнул и отодвинулся вместе со стулом чуть в сторону,  давая
место незваным гостям.  -  Произошло  досадное  недоразумение,  -  тараторил
Герцег. - Мы попросили официанта узнать, можем ли пригласить  вас  выпить  с
нами по стаканчику. А он не понял нас и поперся с этими дурацкими  стаканами
сюда. Разделяю ваше возмущение, профессор! Еще раз извините нас, пожалуйста.
Вы нас прощаете, профессор?
   - Хорошо, - кивнул Шалго. - Угодно еще что-нибудь?
   - Насколько нам известно, вы руководите следствием по  делу  об  убийстве
господина Меннеля. Нам хотелось бы задать  вам  с  связи  с  этим  несколько
вопросов.
   - Вы ошибаетесь. Руководит следствием  товарищ  лейтенант.  Я  же  только
помогаю ему.
   - Да, но нас информировали, что...
   - Вы пользуетесь ненадежными источниками, господа.  А  вообще,  я  каждую
среду  устраиваю  пресс-конференции.  В   двенадцать   часов.   Сегодня   же
воскресенье. - Шалго поднялся из-за стола. - Извините, господа.  -  Заметив,
что Руди Еллинек взялся за фотоаппарат, Шалго с улыбкой посоветовал:
   - На вашем месте я бы воздержался...
   Еллинек удивленно посмотрел на него.
   - Я - военный объект, - пояснил Шалго. - У вас могут  быть  осложнения  с
властями. Прощайте, господа.
   Он повернулся и, тяжело ступая, медленно пошел к выходу.
 
Глава 8 
 
   Оскар Шалго ужинал в этот вечер в ресторане в обществе Тибора Сюча.
   Музыканты  -  все  в  синих  шелковых  жилетах  с  множеством   блестящих
побрякушек - старались изо всех сил, желая  повергнуть  гостей  в  изумление
виртуозным исполнением венгерских народных мелодий.
   - Скажите, Тибор, вы не станете возражать, если  я  буду  так,  запросто,
обращаться к вам? - спросил Шалго, пристально  всматриваясь  в  лицо  своего
собеседника. - Как вы себе представляете свое будущее? - продолжал Шалго.
   - Почему я вас об этом спрашиваю? Потому что хорошее у вас  было  в  свое
время призвание! Вы, молодой человек, были врачом. Исцеляли людей!  Не  могу
поверить, чтобы вы навсегда отвернулись от своего призвания!..
   -  Говорите,  будущее?  -  переспросил  Сюч.  Достав   из   мельхиорового
стаканчика  деревянную  зубочистку,  он  принялся  машинально  ковырять   ею
цветастую скатерть. - Когда-то я играл в  эту  занятную  игру  -  загадывать
будущее. Как в кубики. С утра до вечера  только  и  слышал:  "Учись,  сынок,
учись. Теперь будущее в наших руках". Все тогда так говорили. И  мой  старик
тоже. Он у меня аптекарем был, а в свое время врачом мечтал  стать.  Не  его
вина, что до врача он так и не дошел.  На  аптекаре  остановился.  Наверняка
думал: "Ничего, зато мой сын далеко пойдет". Господи,  если  бы  вам  сейчас
рассказать, как бился отец за  эту  свою  мечту!  Никогда  не  занимался  он
политикой, а тут решил вступить в коммунистическую партию. Не побоялся!
   Хотя и знал, что проклянут его за это родные братья и  сестры.  Для  чего
вступал? Только ради того, чтобы мне с моим  мелкобуржуазным  происхождением
не было препон для поступления в институт. Партия, конечно, от его  членства
мало что выиграла. Но и  отцу  не  пришлось  краснеть  перед  партией  после
разгрома  мятежа  в  пятьдесят  шестом.  Он,  не  в  пример  иным   нынешним
краснобаям, не порвал и не сжег свой партбилет. А между прочим, в  то  время
я, его родной сынок, сидел за решеткой!..
   - А в самом деле, почему вы не сбежали за границу во время мятежа?
   - Мог. Вполне. Но скажи я вам - не поверите!
   - Отчего же? Может, и поверю.
   - Из-за отца. - Зубочистка продолжала  выписывать  на  скатерти  какие-то
незримые письмена, а на морщинистом лице Тибора застыла горестная улыбка.
   - Мятежники выпустили из тюрем всех уголовников. В том числе и меня.
   Сказали: "Благодари нас,  дружок,  вот  тебе  оружие,  давай  вставай  на
баррикаду". А я - нет! Я пошел домой. Отец мне твердил: "Не забудь,  что  ты
преступник, но мы не контрреволюционеры. Никакого отношения к этой  заварухе
не имеем!" Ну, когда мятеж подавили, спрашиваю я у  отца:  "Что  мне  теперь
делать? Ведь мне еще четыре с половиной года осталось отсидеть! И даже после
отбытия наказания еще целых три года я не смогу работать врачом.  А  граница
пока еще открыта..." "Верно, - говорит отец, - если не хочешь больше увидеть
меня в живых, беги". И я остался.
   - Вы так говорите, Тибор,  словно  хлебнули  натощак  стаканчик  настойки
горькой полыни, - сказал Шалго. - Конечно, от жизни вам досталось вдоволь  и
пинков и ударов...
   - Не утешайте. Нет нужды. Сыт по горло. К тому же я не  жалуюсь.  Больших
амбиций у меня нет. Желаний, грез - тоже. У меня есть работа, есть квартира,
машина! Есть любовница. И не хочу я помощи ни от кого! Не хочу,  чтобы  меня
"понимали" или жалели. Что имею, то мое. И еще одно: не хочу, чтобы за  меня
платили в ресторане.
   "Н-да, - думал Шалго, - этот Тибор орешек потверже, чем я предполагал.
   И пессимизм его, может быть, и истинный, а может, только пыль  одна,  для
маскировки мыслей и намерений. Если так, то у него это ловко получается".
   - Я понимаю, - начал было Шалго, но Тибор махнул небрежно рукой.
   - Не нужно. Не прошу ничьего понимания. Лучше давайте начистоту - чего вы
от меня хотите?
   Шалго как-то странно усмехнулся:
   - Я хотел бы попросить вас о помощи. Но после всего  того,  что  услышал,
смешно было бы об этом и заговаривать.
   - Что вы имели в виду? - спросил Сюч, и в его глубоко запрятанных  глазах
блеснуло любопытство. Он подлил в бокалы вина. - Так что же?
   - За годы тюрьмы  вам  довелось  узнать  многих.  И  хорошо  узнать,  что
представляет  собою  преступник.  Так   вот,   Виктор   Меннель   тоже   был
преступником. Это точно. В Венгрию он приехал не только затем, чтобы  делать
бизнес. В основном чтобы установить связь с агентурой.
   - С агентурой? - удивленно переспросил Сюч. - С какой еще агентурой?
   - Виктор Меннель был разведчиком, шпионом.
   - Перестаньте шутить. У вас все получается, как в детективном романе.
   - Возможно. Но то, что я сказал, - установленный факт. И  государственная
тайна, естественно. Знаю, что вас об этом не надо  предупреждать.  Просто  я
напомнил на всякий случай. В тюрьме вам, вероятно,  доводилось  встречать  и
осужденных за шпионаж.
   - Доводилось. Довольно жалкие людишки.
   - Виктор Меннель был не из  жалких.  Мы  ищем  сейчас  не  только  убийцу
Меннеля, но и его агентов. В этом вы и могли бы нам помочь. Впрочем,  теперь
я вижу, что моя просьба смешна.
   - Понятно. А если я соглашусь, что вы ответите мне на это?
   - Что ваше решение противоречит логике и психологически необъяснимо.
   Почему бы вы вдруг стали нам помогать?
   - Да уж, конечно, не потому, что я в восторге от  вас,  -  после  долгого
молчания ответил Сюч. -  И  не  потому,  что  грудь  мою  распирают  чувства
социалистического патриотизма. Но логические и психологические основания для
этого есть. Если то, что вы сказали о Меннеле, - правда, то верно  и  то,  о
чем вы не сказали.
   - Не понимаю, что именно?
   - Если Меннель был шпионом, значит, все, кто  был  с  ним  связан,  могут
отныне тоже подозреваться в шпионаже. Без, Геза Салаи и ваш покорный  слуга.
А это, мягко выражаясь, неприятно. Один тип в тюрьме - не помню уж,  чей  он
там был шпион, - сказал мне как-то: "Самое неприятное в таких делах, что  за
человеком потом всю жизнь следят". Так  вот,  я  не  желаю,  чтобы  за  мной
следили. Иначе говоря, не хочу числиться подозреваемым в  шпионаже.  Что  же
мне остается в таком случае делать? Принять ваше  предложение,  поскольку  я
хочу жить спокойно.
   - Одним словом, вы согласны нам помочь?
   Тибор Сюч выпил одним духом бокал вина и налил еще.
   - Вы, старина, опасный хищник, - откровенно сказал он. - И вы-знали,  как
загнать меня в угол. Так что бросьте разыгрывать доброго дедушку, угощающего
деток конфетками. Говорите со мной напрямик, как со взрослым  человеком.  Не
считайте меня деревенским простофилей.
   "Это уж точно! - подумал Шалго, закуривая новую  сигару,  -  к  ним  тебя
никак не отнесешь".
 
*** 
 
   Прошло еще два дня, и полковник Кара вынужден был признать, что следствие
нисколько не  продвинулось  вперед.  Все,  что  заслуживало  внимания,  было
внимательно изучено, проанализировано, но никакого ощутимого результата  это
не дало, появились только новые, противоречивые версии.
   Областная  прокуратура  продлила  на  семьдесят  два  часа   санкцию   на
содержание Гезы Салаи под арестом. Инженера еще в  воскресенье  отправили  в
Веспрем, но и там на всех допросах он повторял одно и то же: да,  в  прошлом
году в Ливорно он познакомился с Виктором Меннелем, но ничего не знал о  его
шпионской  деятельности.  Попытки  "поймать"   инженера   на   противоречиях
оказались безуспешными, так как Салаи, в общем-то, рассказывал одно и то же,
не считая незначительных отклонений, которые как раз убеждали в том, что  он
не повторял заранее  заученную  версию.  Показания  Беаты  тоже  в  основном
совпадали с тем, что говорил ее жених. Салаи же признал,  что  встречался  с
Меннелем, намеревался его убить, но девятнадцатого вечером, возвратившись  с
прогулки по набережной, он "хватил лишнего" в баре и рано заснул; наутро  же
ему сказали, что Меннеля уже нет  в  живых.  Беата,  узнав,  что  ее  жениха
арестовали, сначала как-то Сникла, растерялась, однако вскоре взяла  себя  в
руки и заявила, что Салаи больше ей не жених,  правда,  не  потому,  что  он
арестован, а потому, что она любит Тибора. И добавила,  что  хотя  многое  и
говорит против Салаи, но инженер неповинен в убийстве.
   Она готова дать голову на отсечение. Эта убежденность Беаты Кюрти  навела
Шалго на мысль, что она знает о Салаи что-то такое, что  наверняка  доказало
бы его алиби, хотя он и собирался убить Меннеля. Но что именно она знает?
   Беата заявила, что после всего происшедшего  они  с  Тибором  остаются  в
Эмеде, несмотря на то, что им уже  разрешили  ехать  куда  угодно.  Впрочем,
майор Балинт не был согласен с таким решением полковника Кары  и  на  всякий
случай приказал своим работникам держать Беату и Тибора под  наблюдением.  И
хотя эта мера пока не давала никаких результатов,  Балинт  упорно  стоял  на
своем:  Шалго  заблуждается,  считая  Беату  и  Тибора  не   причастными   к
преступлению.
   Полковника Кару настораживало дерзкое, даже циничное поведение Казмера, и
в то же время он заметил, что порой  молодой  инженер  впадал  в  непонятную
нервозность. Полковник не верил,  что  в  то  время,  когда  было  совершено
убийство, Казмер, по его словам, находился в пути между Будапештом и Эмедом.
Связавшись с Домбаи, Кара попросил его поговорить с Кальманом Борши.  Ученый
наверняка знает Казмера Табори и, может быть,  расскажет  о  нем  что-нибудь
важное. Борши хорошо отозвался о Казмере, сказал,  что  тот  подает  надежды
стать настоящим ученым, и добавил, что считает  подозрения  полковника  Кары
необоснованными.
   А вот Фельмери чувствовал себя хуже всех: ведь  он  дал  Илонке  обещание
молчать. "А разве я имею право молчать в таком важном деле? -  думал  он.  -
Получается, что я укрываю преступника..." Но тут перед ним возникало  полное
отчаяния лицо девушки, и ему начинало казаться, что он слышит ее  слова:  "Я
верю вам и надеюсь, что вы не станете злоупотреблять моей искренностью..." И
Фельмери видел для себя один только выход: как можно  скорее  найти  убийцу.
Снова и снова перебирая в памяти события, он вдруг пришел к  выводу,  что  в
показаниях допрашиваемых есть большие несоответствия. Как  могло,  например,
случиться, что девятнадцатого июля вечером никто не видел Илонку и Казмера в
ресторане, хотя девушка утверждает, что они там ужинали и там же  за  ужином
поссорились, после  чего  она  выбежала  из  ресторана  и  у  мола  случайно
встретилась с Меннелем. Если это так, то Илонку и машину Меннеля должен  был
бы увидеть Салаи. И самое главное: куда направился Казмер  из  сада  Худаков
утром двадцатого июля?..
   На эти вопросы лейтенант, как ни старался,  не  мог  получить  ответа.  А
Хубер! За ним ведется постоянное наблюдение, но пока ничего  подозрительного
не замечено. Известно, что он не выполнил указания Брауна и  не  вернулся  в
ФРГ,  что  подписание  протоколов  и  соглашения   по   различным   причинам
затягивается. Хубер рано утром выходит на берег,  проплывает  несколько  сот
метров, потом загорает на пляже и не спеша часам  к  десяти  возвращается  в
гостиницу; по дороге он покупает газеты, завтракает  в  ресторане,  а  потом
запирается у себя в комнате. В понедельник он выезжал в Балатонфюред, но там
ни с кем не встречался...
   И пожалуй, один только Оскар  Шалго  оставался  спокойным.  Но  он  своих
соображений вслух не высказывал. Да полковник Кара и  не  расспрашивал  его,
зная по опыту: раз Шалго молчит,  значит,  он  ломает  голову  над  решением
какой-то загадки. Иногда,  впрочем,  старик  исчезал  куда-то  на  несколько
часов.
   В среду утром, когда Шалго зашел на почту  узнать,  нет  ли  на  его  имя
письма,  Гизи  передала  ему  конверт,  щедро   оклеенный   марками.   Шалго
поблагодарил, напялил на голову соломенную шляпу и вышел из здания почты.
   Около  автобусной  остановки  он  заметил  в  тенистом  сквере  пустующую
скамейку. Усевшись поудобнее, он закурил сигару и с явным нетерпением вскрыл
конверт. Однако едва он пробежал глазами напечатанное на машинке письмо