огласованию с мэрией.
     - Как с мэрией? Вы разве теперь официально работаете?
     - Давно-с... Времена пещерного отстрела, слава Господи,
миновали.  Кое-где  в  республиках уже  есть  профсоюзы,  но
Москва, как всегда, плетется в хвосте. Догоняет.
       Ганюшкин  был  на  верху  блаженства.  Даже  недавняя
показательная  казнь  в  хосписе не  доставила  ему  столько
c$.".+lab"(o,  сколько эта беседа, хотя  и  там  было  много
забавного. Особенно восхищало тонкое чувство юмора,  которое
вдруг  обнаружил  наемный убийца, бредивший  как  бы  наяву.
Безусловно,  за этим очаровательным существом вырисовывалась
целая программа полезнейшего для россиян воспроизводства.
     - Еще маленькая деталь, дорогой Магомай. Майор. Он ведь
в бегах. Вы это учитываете?
      Убийца спросил разрешения и закурил дамскую сигарету с
золотым фильтром.
       -  Да,  разумеется...  Но  это  проблема  для  вашего
генерала, не для меня.
     - Хотите сказать, знаете, где он?
      - Почти... Забился на конспиративную квартиру, а их  у
конторы после всех чисток и уменьшения ассигнований осталось
не больше десяти. За пару часов можно все объехать.
     - Осечек у вас не бывает?
     - Откуда им быть? Если честно, добросовестно относиться
к своей работе...
      Ганюшкин  принес  деньги из  сейфа  -  три  банковских
упаковки, по десять тысяч в каждой, - протянул киллеру.
      -  Считать не буду, - предупредил Дуремар. - Обманешь,
себе дороже сделаешь.
      - Филимон Сергеевич! Как можно такое?!. Не надумали по
рюмочке?
     Детские глазки блеснули хитро.
      -  Самому  не хочется уходить... Душевный вы  человек,
Карлович... Но - заказ. Может, после исполнения загляну.
      -  В  любое  время,  -  искренне  пригласил  Ганюшкин,
надеясь,  впрочем, увидеть киллера значительно  раньше,  чем
тот предполагает.
      Он  заранее предупредил Могильного, чтобы послал людей
поводить гостя по Москве. Но ничуть не удивился, когда через
полчаса  генерал  перезвонил и доложил убитым  голосом,  что
объект сорвался.
      -  Не могу понять, - в сердцах бухтел служака. - Зашел
за  будку помочиться - и нет его. Ребята опытные, проморгать
не  могли... Проясните, Гай Карлович, что за фрукт,  который
по воздуху летает?
     - Твои ребята? - с сарказмом переспросил Ганюшкин. - Да
они у тебя паралитика не могут усыпить. Твои ребята.
     После тягостной паузы генерал отозвался:
      -  Если  намекаете. Гай Карлович,  могу  хоть  сегодня
подать рапорт.
      -  Борис,  ты же знаешь, - мягко ответил магнат,  -  Я
никаких рапортов не принимаю.
      Попрощался  -  и тут же затренькал мобильник  в  левом
кармане.  А  вот  это  всегда  что-нибудь  да  значило.   За
несколько лет Ганюшкин так и не сумел полюбить гуттаперчевую
трубку,  поэтому сотовый номер знали очень немногие. Услышал
знакомый голос Громякина и сразу подумал: неужто хоть в чем-
то  генерал  не  сплоховал? Когда  третьего  дня  доложил  о
выкупе,  который  беглый  майор предлагает  за  свою  подлую
жизнюшку, не придал особого значения, и вот - на тебе. После
короткого обмена любезностями Громякин в присущей ему грубой
, -%`% объявил:
     - Надо повидаться. Гай... Я тут неподалеку.
     - Что-нибудь случилось, Вова?
     - По телефону базарить не будем. Ты один?
     - Один, Вова, один... Приезжай, жду...
       У   Громякина   была  замечательная  в   своем   роде
особенность:  что  бы он ни говорил, даже  комплименты,  все
звучало как хамство. Причем если он робел перед человеком, а
перед  Ганюшкиным он, конечно, робел - никуда  не  денешься,
разные весовые категории - то хамил вдвойне. Это проявлялось
не   столько   в   смысле  слов,  сколько  в  интонации,   в
издевательском фонетическом подтексте, хотя в  смысле  тоже.
Он  дерзил президенту, председателю правительства, товарищам
по партии, журналистам, но никто не обижался, потому что все
знали:  в  россиянской  политике нет хищника  покладистее  и
сговорчивее его. Сколько раз Ганюшкин зарекался прекратить с
ним  все  деловые  контакты... Громяка  был  ненадежен,  как
проститутка,   ухитряющаяся  обслуживать  сразу   нескольких
клиентов.  Но в этом же было его преимущество перед  другими
известными политиками, закупленными раз и навсегда.
      Сегодня  у  него  по телефону был какой-то  деревянный
голос,  и Ганюшкин подумал, что, вероятно, явится с какой-то
экзотической  блажью,  как, к примеру,  месяц  назад,  когда
Громяке  приспичило купить "Боинг-экспресс"  с  позолоченной
внутренней отделкой, и почему-то на денежки "Дизайна". Когда
этот  прохиндей начинал клянчить, отделаться  от  него  было
труднее,  чем  от триппера. В тот раз Ганюшкин  подарил  ему
вместо    "Боинга"   списанный   "Мигарек",   апеллируя    к
патриотическому чувству, и вроде бы Громяка остался доволен,
но  как  знать... Не исключено, что решил опять вернуться  к
своей  блажи, тем более что отработанный "Миг-19" так  и  не
удалось поднять в воздух. Если у него вдобавок есть какая-то
ценная  информация, на что намекал генерал, то может  вообще
затребовать  луну  с  неба. Правда,  генерал  намекал  и  на
другое,   на   предательство   Громяки,   но   это   звучало
юмористически. Все равно что по секрету сказать про  алкаша,
что он опохмелился...
      Напротив офиса в БМВ с тонированными стеклами  двойник
Громякина получал последние наставления Сидоркина.  Держался
скованно, но не трусил. Сидоркин был почти уверен в  успехе,
но  он  никогда  не  играл с одной  карты  и  уже  обдумывал
следующую акцию, если провалится эта.
      - Владимир Евсеевич, давайте поговорим еще раз: третий
этаж...
     - Третий этаж, - механически отозвался двойник.
     - Кабинет прямо перед лестницей.
     - Прямо перед лестницей.
     - Все тут пешки перед вами.
     - Все пешки.
     - Ганюшкина вы хорошо знаете в лицо.
     - Хорошо знаю в лицо.
     - Через две минуты звонок по телефону.
     - Будет звонок.
     - Бояться ничего не надо.
     - Не надо.
     - Вы не боитесь.
      - Я не боюсь. - Внезапно двойник заулыбался. - Он даст
мне водочки, да?
      -  Обязательно.  Если попросите...  Что  ж,  с  Богом,
Владимир Евсеевич. Пора отбить ему рога.
     - Пора отбить рога...
      Бодрый,  с  независимым видом, он  взошел  на  крыльцо
офиса, смело взялся за ручку и скрылся в недрах "Дизайна".
      Сидоркин  включил  станцию на прием,  нацепил  на  ухо
наушник.  Давненько  так  не  волновался,  словно  собирался
рожать. А дельце-то пустяковое: спасти свою шкуру.
      В вестибюле двойник перемолвился словом с охранником и
сделал  это  точно  в духе инструкции. Охранник  его  узнал,
спросил:
     - Проводить, Владимир Евсеевич?
     Громяка ответил:
      -  Маму  свою  проводи  в  сортир.  Мысленно  Сидоркин
зааплодировал. В приемной секретарша кинулась ему навстречу,
с ней Громякин пошутил с утробным смешком:
      -  Опять  в черных трусиках ходишь, Надюша?  Уважаю...
Вепрь у себя?
      -  Какой  вы озорник, Владимир Евсеевич...  Проходите,
ждет...
      В  кабинете  мужчины обнялись, Сидоркин  слышал  звуки
сочных поцелуев, но не видел лиц, а если бы видел...
     Ганюшкин с первого взгляда определил: что-то не так. Но
не мог понять - что. Под сердцем шевельнулась тревога, и это
было непривычно. Непривычна не сама тревога, а ее внезапный,
ничем  не  мотивированный  укол. Всякий  российский  нувориш
серым  фоном своей жизни испытывает ощущение, что  за  углом
его  подстерегает мужик с вилами, и Ганюшкин не был  в  этом
смысле исключением. К такому ощущению можно привыкнуть,  как
к потеющим ногам, но оно не добавляет душевного комфорта.
      У  вломившегося в кабинет Громяки было какое-то чудное
выражение лица - наглое и озадаченное одновременно.  И  еще.
От него, когда обнимались, пахнуло сложным, запахом конского
навоза и тройного одеколона - родной запах хосписа. Ганюшкин
не  мог  спутать его ни с чем. Первые членораздельные слова,
которые произнес Громяка, были такие:
      -  Налей  водочки,  Гай. Потом побазарим.  Слова  были
истинно  громякинские,  дикие  и  несуразные,  но   они   не
успокоили  магната. Тревога росла от секунды  к  секунде  и,
когда наполнял из бутылки хрустальную стопку, превратилась в
утробный,  никогда  прежде не испытанный ужас.  Еле  ворочая
языком, спросил:
      -  Вова,  у тебя ничего не случилось? Громяка  любовно
заглянул  в  стопку, поднес к синим губам.  "Почему  у  него
синие губы?"
      -  Нет, Гайчик, все в порядке. Твое здоровье, дорогой.
Лихо  опрокинул стопку в пасть, задрав подбородок.  Ганюшкин
не  помнил,  чтобы  он  лакал  с такой  страстью.  Напротив,
полагая  себя европейцем, любил посмаковать водяру, потянуть
холодненькую через трубочку...
      Могучая  воля  магната скукожилась в  мягкий  комочек.
Холодея, с замирающим сердцем, он задал окольный вопрос:
      -  Говорят, у тебя, Вовчик, с администрацией  какие-то
проблемы?
     - С какой администрацией?
     - С президентской, Володя, с какой еще?
     - Воши! - процедил Громякин. - Ельциновская шантрапа...
Добавь водочки, не жидись.
      Ганюшкин  налил в стакан. Казалось,  вот-вот  -  и  он
ухватит,  в  чем  штука, что происходит. Но ледяное  чувство
обреченности  сдавило грудь. Громякин осушил вторую  порцию,
подслеповато моргал наглыми глазенками, в которых на донышке
застыл  страх.  В  этом  тоже  не  было  ничего  особенного.
Известный своими шумными скандалами, Громяка был трус, каких
свет  не видел. Не боялся разве что блевать. Но его нынешний
страх  был необычного, как и губы, синего цвета. И  никогда,
никогда он не посмел бы отозваться так о кремлевской братве.
"Воши!"
      -  Ты  зачем  пришел-то, Вова? -  взяв  себя  в  руки,
поинтересовался  Ганюшкин, вовсе не  желая  услышать  ответ.
Громякин утер рот тыльной стороной ладони.
     - Повидаться, - ответил, бессмысленно пуча глаза.
     - И больше ни за чем?
     - Нет. Зачем еще?
     Этого Ганюшкин не выдержал. Мозг истерично просигналил:
"Беги!  Неважно,  куда,  но  подальше  от  Громяки".   Начал
подниматься - и услышал сигнал мобильника. Прижал аппарат  к
уху.  Незнакомый мужской голос вежливо, почти  утвердительно
спросил:
      -  Владимир  Евсеевич у вас? Передайте  ему  трубочку,
пожалуйста.
      Ганюшкин молча передал телефон, и ему почудилось,  что
Громякин  растерялся,  не знает, что  с  ним  делать.  Мысль
совершенно абсурдная. Но лишь только Громякин прижал  трубку
к уху, ему стало вообще не до мыслей. Он еще никогда, даже у
подопытных в хосписе, не видел, чтобы так мгновенно старело,
опустошалось,  словно  высасывалось  изнутри,   человеческое
лицо.
      Громякин  вернул  ему  трубку, потом  полез  в  карман
пиджака,   достал   блестящую  небольшую   коробочку   вроде
табакерки, деревянным голосом произнес:
      -  А  теперь,  Гаюшка, объясни, что это  значит?  Будь
любезен. Открой и посмотри.
      Гай  Карлович машинально принял табакерку,  машинально
нажал  серебряную кнопку на крышке. Последнее, что увидел  в
жизни,  был  столб  черного  огня,  высвободившийся  из  его
собственной  руки.  Они  с Громякой в обнимку,  подброшенные
силой  этого  столба, взлетели вверх как  на  гимнастический
снаряд, и в мгновение ока очутились вместе на небесах.

                             ***

      Сидоркин  с удовольствием проследил, как из  разбитого
окна  в искрах и дыме взметнулись над городом две призрачные
d(#c`k,  причем  у  одной  в руке была  зажата  бутылка,  но
облегчения  не почувствовал, как и горя. Впереди  еще  много
дел,  но  если  все получится как задумал, по  плану,  то  к
вечеру он сможет навестить в больнице Сергея.

                             ***

      ...Петрозванов сперва не мог понять: ночь или день  на
дворе.  В какой-то момент задремал, забылся, а когда  открыл
глаза,  в  палате  никого не было. Сколько спал?  Час?  Два?
Может,  сутки?  Нет, сутки вряд ли... Его вроде  готовили  к
операции.  "Тома",  - позвал слабыми голосом.  Но  никто  не
отозвался.  Когда  засыпал, точно  помнил,  девушка  была  в
комнате.   Вчера   ее  не  было,  а  сегодня   опять   была.
Петрозванов,   борясь  с  забытьем,  отсчитывал   время   по
своеобразным столбикам: кто приходил, когда кормежка...
      Дежурил  в  коридоре новый парень, Сергей  с  ним  уже
познакомился, но не был в этом уверен. Вроде познакомился, а
вроде  нет. Вроде того зовут Мишаней. Туман, туман, туман...
И    этот   мозговой   туман,   перемешанный   с   болью   и
продолжающимися  перетеканиями  частей  тела,  не   нравился
Сергею.  В  таком состоянии он слишком уязвим,  хотя  принял
меры  на  случай нападения. Очень серьезные меры. В тумбочке
лежал железный шкворень, который Тамара принесла с кухни,  и
под  одеялом  в пределах досягаемости все тот  же  десантный
тесак,  но  не  это главное. С помощью Тамары он  разработал
сложную  систему  нырка  с кровати. Для  этого  понадобились
четыре  полотенца и свернутая в жгут простыня.  Он  гордился
своим  инженерным талантом. Надо лишь посильнее потянуть  за
конец жгута, торчащего под мышкой, и вся конструкция, вместе
с   матрацем,   перевалится   на   пол.   При   определенных
обстоятельствах   неоценимый  маневр.  На   полу,   как   на
борцовском ковре, есть возможность поползать, не то  что  на
кровати.   Конечно,  Петрозванов  сознавал,  что   все   это
полумеры,   а   если  пришлют  нормальных  ребят,   ему   не
вывернуться,  как в первый раз. Не помогут  ни  шкворни,  ни
ножи,  ни  перевалочная конструкция, а спасет  только  чудо.
Будучи  элитником,  он не верил в чудо,  а  верил  в  боевое
мастерство и трезвый расчет.
     Старлей чувствовал, что обложен плотно, со всех сторон,
как  волк, и стыдился того, что стал слишком легкой добычей.
От  отчаяния начал подбивать Тамару на совместный побег,  но
та  поддавалась  туго,  не принимала  его  уговоры  всерьез.
Никогда  ему не было так худо, как в этой палате, на  пороге
вечности.  Он  пытался  делать  упражнения  для  сохранившей
подвижность  правой  руки, зато одурманенный  лекарствами  и
болью  умишко  вот-вот грозил выйти из подчинения,  чего  он
опасался пуще всего.
      -  Мишаня!  -  позвал на сей раз  собровца,  но  дверь
отворилась  и  вместо  добродушного малого  в  палату  вошла
пожилая  санитарка  в сером халате, с пластиковым  ведром  и
шваброй. Прежде Петрозванов ее не видел, но обрадовался хоть
кому-то.
      Санитарка  плотно  прикрыла дверь, намочила  швабру  в
"%$`%  и, делая палкой неловкие круги, приближалась  к  нему
боком. По неуверенным движениям Сергей предположил, что  она
на  сильной поддаче, как и положено больничным санитаркам на
работе.
     - Почему не здороваешься, матушка? - обратился к ней, -
Скажи хотя бы, сейчас ночь или день?
     Женщина выронила швабру и обернулась к нему улыбающимся
лицом,   на   котором  наивно  светились  круглые   кроличьи
глазенки. В один миг Петрозванов понял, кто к нему пришел. И
поддельная   санитарка   тоже   больше   не   прикидывалась.
Подмигнула заговорщицки:
      -  Вечер, сынок, поздний вечер. Хорошим мальчикам пора
баиньки.
     - Убивать будешь? - уточнил Петрозванов.
       -  Ничего  личного,  -  объяснила  злая  баба,  -   В
соответствии с контрактом... Не горюй, парень, с такой раной
ты все равно не жилец.
      - Тоже верно, - согласился старлей, уже зажав в правой
пятерне рукоять ножа.
       Обманная  санитарка  срамным  жестом,  будто   хотела
почесать  промежность, нырнула рукой под  халат  и  вытащила
черную "беретту" с навинченным серебристым глушителем.
      -  Закрой глазки, - посоветовала. - И не будет  бо-бо.
Петрозванов ударил ножом по вытянутой руке в самый последний
момент,  когда  палец убийцы уже завис на  крючке.  Полоснул
удачно,  будто  вырезал из ладони оружие,  и,  не  дожидаясь
результата, дернул жгут. Конструкция сработала и с  грохотом
вывалила его на пол. Там он приложился затылком о паркет - и
все  дальнейшее  видел  сквозь сиреневую  пелену.  Санитарка
размахивала   окровавленной  лапой,  в   которой   не   было
пистолета.  Подула  на нее. Укоризненно  заметила,  наступив
Петрозванову ногой на грудь.
      -  Шалунишка  ты,  чекист.  Разве  так  можно?  Обидел
пожилого  человека  при  исполнении.  Теперь  придется  тебя
резать, а ведь это больнее.
      В пальцах сверкнуло длинное тонкое лезвие обыкновенной
бандитской  выкидушки и устремилось к  его  горлу.  Опять  в
последний  момент  он закрылся рукой -  и,  не  почувствовав
боли,  увидел,  как острие, прошив ладонь,  выскочило  между
указательным  и  средним  пальцами.  Убийца  выдернула  нож,
подобралась удобнее, подошвой давя на кадык:
       -  Ах,  балда,  живчик  какой!  Угомонись,  служивый.
Контракт есть контракт. Надо же понимать.
     Женщина явно растягивала удовольствие, и это устраивало
Петрозванова. Он успел немного отдышаться и приготовился еще
раз  перехватить  нож,  но  это не понадобилось.  Увлеченные
поединком, оба не заметили, как в палате появился третий.  И
этот третий был Сидоркин.
      - Брось нож, мамаша, - насмешливо окликнул от двери. -
Спектакль окончен.
      Санитарка подняла голову, словно услышала дальнее эхо.
По детскому личику скользнула гримаса досады.
     - Ты кто? - спросила, не оборачиваясь.
      -  Дед  Пихто, - ответил Сидоркин. - Бросай нож,  тебе
#.".`ob.
      -  Пожалуйста. - Санитарка нагнулась, но  вместо  того
чтобы положить нож на пол, метнула его через плечо, на звук.
Проделала  трюк  мастерски. Если бы не реакция  майора,  нож
вошел бы ему в рот.
     - Ух ты! - заметил он одобрительно.
      Магомай-Дуремар уже летел на него следом  за  железным
посланцем,  двумя рысьими прыжками преодолел палату,  но  на
этом  все  закончилось.  Негромко рыгнул  "Макаров"  в  руке
майора,  и  третий прыжок оказался для Магомая  последним  в
жизни.  Он  умер  в броске, едва не дотянувшись  когтями  до
врага.
       Сидоркин   обошел  упавшее  тело   и   присел   возле
Петрозванова на корточки.
     - Здорово, Серж.
      - Привет, командир... Вовремя подоспел. Он же мог меня
убить. Контрактник. Видишь, какой свирепый.
     - Ничего, отсвирепствовался... Как сам себя чувствуешь?
      -  Более  или менее... Операцию обещали.  Сегодня  или
завтра. Чего-то со временем путаюсь.
      Глаза  у  Сережи  мокро блеснули, и майор  отвернулся,
чтобы не смущать друга...

                           ЭПИЛОГ

       К   родному  дому  Иванцов  подходил,  чувствуя  себя
Одиссеем,  вернувшимся из дальних странствий.  Вон  знакомый
подъезд,  стоянка машин, приветственные оклики водил...  Кто
там  стоит?  Ага,  Юра  Гучков,  Павел  Данилович,  какие-то
азиаты,  наверное охрана нового русского Алабаша Кутуева  из
второго  подъезда.  Та  же картина, что  была  месяц-полтора
назад,  да  не  совсем. Иванцов каким-то иным зрением  видел
сегодняшний день и недавнюю жизнь, скудную, унизительную, но
упорядоченную, понятную, с единственной заботой - заработать
на  хлеб  насущный.  Удастся  ли  заново  приспособиться   к
сумрачному, юродивому россиянскому капитализму?  Иванцов  не
был в этом уверен.
      Час назад попрощался с людьми, которые вдруг стали ему
роднее  родных,  -  с  Сидоркиным и Надин.  Проводил  их  на
Курский   вокзал.  Прямо  с  конспиративной  квартиры,   где
натаскивал    двойника,   они   отправились   в    свадебное
путешествие,  но куда - не сказали. Сидоркин и  его  звал  с
собой, уверял, что в Москве пока не совсем безопасно для  не
до  конца переделанного, но Иванцов отказался. Тянуло домой.
Да и в каком качестве ехать в свадебное путешествие?
      В  купе  выпили  по маленькой за помин  души  двойника
Громякина.  У  Иванцова слезы навернулись на  глаза,  нервы,
черт бы их побрал, но Сидоркин его успокоил.
      -  Не  переживайте,  Анатолий  Викторович.  Может,  он
уцелел. Наш Громяка. Кто в хосписе побывал, у тех две  жизни
в запасе.
      Надин  любую  фразу  суже