но в образ Громякина  входил  с
напрягом,  с  непонятным  внутренним сопротивлением.  Первую
беседу Иванцов провел с ним наедине, Сидоркин с Надин сидели
в  соседней комнате и подслушивали через неплотно  прикрытую
дверь.
      -  Я  ваш  друг, - объявил Иванцов. -  Вы  должны  мне
доверять.
      -  Понимаю,  -  согласился двойник. -  Похмелиться  бы
неплохо. Трубы горят.
      Выглядел он действительно неважно: кожа серая,  взгляд
тусклый,  пустой. Впечатление, что того гляди сблюет.  Таких
Иванцов  нагляделся  в  хосписе предостаточно.  Особенно  по
выходным,  когда,  как правило, поступала  очередная  партия
сырца.  Сам  под мозговую стерилизацию не попал, потому  что
его   разрабатывали  по  учебной  программе,  но   состояние
"чистого листа" было ему хорошо знакомо. Сидящему перед  ним
человеку  было  не просто плохо, ему было -  никак.  Кто  не
испытал  этого  "никак" на себе, тот все  равно  не  поймет.
Жутковатая, противоестественная штука. Не умер и не живой  -
вот   что   это  такое.  А  человеку  свойственно   все   же
прислоняться   к   одному  краю.  Однако   характерная   для
россиянина  мысль о том, что горящие трубя можно затушить  с
помощью  зелья, свидетельствовала, что двойник не погрузился
в  полную  апатию.  Для начала Иванцов  запустил  простейший
тест,   чтобы   проверить  умственный  потенциал   двойника,
который, кстати, даже в таком удрученном виде, Надин  права,
смахивал  на  настоящего Громяку. Если представить,  что  он
хряпнул  водки и, размахивая руками и гримасничая, вылез  на
трибуну ораторствовать, - получится точная копия.
      Иванцов  набросал на бумаге разноцветными фломастерами
несколько геометрических фигур и спрашивал, тыкая пальцем:
     - Это что? А это? А это?
      Из  всех  фигур двойник определил две:  треугольник  и
круг, а из всех цветов различал только красный. Даже зеленый
ромб  у  него  тоже  оказался  красным.  Вывод:  деградация,
близкая  к  абсолюту,  к усредненной россиянской  массе,  но
нельзя  исключить  и  симуляцию, в которой  кто-кто,  а  сам
Иванцов достаточно поднаторел.
     - Прекрасно, - похвалил он. - Теперь давайте побеседуем
на отвлеченные темы. Значит, как вас зовут, не помните?
      -  Никак не зовут, - буркнул двойник. - Похмелиться не
даете, а спрашиваете.
      -  Об  этом  позже... Но без имени нельзя, неприлично.
Давайте пока условно называть вас Владимиром Евсеевичем.
       Запомнили?  Владимир  Евсеевич  Громякин.  Повторите,
пожалуйста.
      У  двойника фамилия не вызвала никаких ассоциаций,  он
послушно произнес:
     - Громякин Владимир Евсеевич.
     - Сколько вам лет, Владимир Евсеевич?
     - Не знаю.
     - Вы женаты или холостой?
     - Не знаю.
     - Вы мужчина или женщина?
     - Не знаю.
     - В какой стране живете?
     - Не знаю.
     - Как вас зовут?
     - Громякин Владимир Евсеевич.
      В стеклянных очах ни единого проблеска эмоций, мертвый
взгляд,  наполненный смертельной тоской. С таким же  успехом
можно  задавать  вопросы  роботу.  В  то  же  время  Иванцов
чувствовал, что между ними образовался контакт, хрупкий, как
весенний  стебелек. И еще он испытал толчок давно, казалось,
забытого научного азарта. Если двойник притворялся, то делал
это еще более искусно, чем он сам недавно в хосписе.
      -  Владимир Евсеевич, извините, покину вас на минутку.
Вышел  в  соседнюю комнату. Сидоркин сидел хмурый,  а  Надин
блаженствовала  с  сигаретой  в  руке.  При  его   появлении
воскликнула:
      - У вас получится, Анатолий Викторович! Я же говорила,
все  получится. Вы очень умный. Не то что я,  дура.  Иванцов
спросил у майора:
       -   Может,  налить  ему  стопочку?  Любопытно,  какая
последует  реакция.  Нам в хосписе иногда  давали  спиртное.
Причем перед ответственными процедурами. Помнишь, Надя?
      -  Мне  не давали, - взгрустнула Надин. - Зато  каждая
мразь норовила изнасиловать.
      -  Медленно работаете, - сказал Сидоркин. -  Уже  пора
загружать.  Не  упускайте  фактор времени.  Иванцова  уязвил
наставительный тон.
     - Почему бы вам не взяться за дело самому?
      -  Извините, - стушевался Сидоркин. - Беру свои  слова
назад.  Все  нервы, будь они прокляты. Насчет  спиртного  не
знаю. Решайте сами. А что это даст?
        -    Алкоголь   высвобождает   реакции,   притупляет
бдительность. Я должен быть уверен, что он не хитрит. Бывшие
интеллигенты порой способны на чудовищные мистификации. Знаю
по собственному опыту.
      Сидоркин  любовно перебирал на столе ампулы,  нарядные
коробочки, склянки.
     - Не проще ли вколоть какой-нибудь активизатор? Варягин
для  начала  рекомендовал вот это,  смотрите  -  "Амузонин".
Новейшее  психотропное средство, разработанное в  Пентагоне.
Специально для третьих стран. Для изгоев.
      -  Не  ребячьтесь, Антон. Где гарантия, что от  вашего
препарата он не замкнется?
     - Хорошо... Надюша, будь добра...
      Надин  слетала на кухню и вернулась с чашкой  водки  и
маринованным  огурчиком на блюдце. С этим угощением  Иванцов
вернулся  к  двойнику. Тот сидел на стуле в той же  позе,  в
какой Иванцов его оставил: руки безвольно опущены на колени,
туманный взгляд устремлен в пространство.
      -  Прошу,  Владимир Евсеевич, угощайтесь.  Натуральная
кристалловская.
      Двойник  вылакал  чашку, как  воду,  сладко  захрустел
.#c`f.,, но в глазах ничего не отразилось.
     - Как пошла? - улыбнулся Иванцов доверительно.
     - Мало, - сказал двойник.
      -  Ладно,  позже добавим... Давайте продолжим  беседу.
Итак,  вы  ничего про себя не помните, кроме  того  что  вас
зовут Громякиным.
     - Я и этого не помню. Но раз вам приятно...
     - Хотите, расскажу, кто такой Громякин?
     - Зачем?
      -  Разве  вам неинтересно знать про себя  еще  что-то,
кроме фамилии?
     - Неинтересно.
      Двойник  отвечал с натугой и, скорее всего, вообще  не
стал  бы  разговаривать,  если бы не  боялся.  Его  страх  -
следствие первичной санитарной промывки мозгов в "Геракле" -
тоже  хорошо знакомый Иванцову, еще не источившийся до конца
из вен, заключался в смутном ощущении, что когда спрашивают,
надо быстро отвечать, иначе будет больно, очень больно.
     - О-о, Громякин - большой человек, известный политик. У
него  много  власти,  много денег, всего  много.  Народ  его
уважает,  прислушивается  к его словам.  Он  его  учит  уму-
разуму.
      -  Это  я, что ли? - спросил двойник - и его  невинное
замечание опять вызвало у Иванцова сомнение: не надувает ли?
Тем  более  синюшные  губы двойника  тронула  едва  заметная
усмешка, дрогнули хищные ноздри.
     - Конечно, вы, Владимир Евсеевич. Но пока, к сожалению,
не  совсем. Есть самозванец, который мешает вам вернуть свое
истинное  лицо.  Чтобы  его  разоблачить,  потребуется  ваша
помощь.  Самозванец силен, с ним не так-то легко справиться.
Понимаете, о чем я говорю?
     Первый раз в пустых глазах отразился намек на мысль.
      -  Не  хочу никого разоблачать. Оставьте меня в покое.
Дайте водки. Больше ничего не надо.
      -  Вам  нечего  бояться, Владимир Евсеевич.  Вы  среди
друзей. Водки вы уже выпили. Целую чашку. Куда же больше...
     - Тогда отведите, где я был раньше.
      -  А  где  вы были, Владимир Евсеевич? На заседании  в
Государственной Думе?
      -  В чулане. Там тепло. Хочу спать. Неужели жалко  еще
чашечку?
      Иванцов пошел на уступку, разговор буксовал, никак  не
входил в русло намеченной схемы. Важнее всего на этом  этапе
вызвать у двойника доверие, а того уже чуть ли не трясло  от
страха.   Вероятно,  мозговая  санация  задела  его  психику
глубже, чем показалось вначале. Но все-таки контакт  был,  и
то хорошо.
      -  Владимир  Евсеевич, - произнес  Иванцов  как  можно
мягче.  -  Обещаю, здесь вас никто не обидит. И вы  получите
свою  водку. Но сперва выслушайте внимательно, хотя то,  что
скажу,  может  показаться неприятным. Этот  ваш  однофамилец
узурпировал все ваши права. Он живет припеваючи, как  сыр  в
масле катается, а вас превратил, прошу прощения, в животное.
Отобрал даже память. Вы же не хотите навсегда остаться никем
(  ничем,  без биографии, без семьи, без собственного  дома?
Иными  словами,  без  всякого  будущего.  Без  человеческого
будущего. Хотите или нет?
     Двойник сморщился в жалобной гримасе:
     - Зачем вы мучаете меня? Дайте водки или усыпите. Трубы
горят.
      - Про трубы вы уже говорили. Ничего у вас не горит.  И
никто вас не мучает. Напротив, я хочу помочь, указать путь к
спасению... Самозванец действовал, разумеется, не в одиночку
-  главное  зло  не  в нем. У него могучий помощник,  эдакое
исчадие ада по фамилии Ганюшкин. Вам что-нибудь говорит  это
имя?
     - Ничего не говорит.
      -  Прекрасно. Тогда поверьте на слово. В  руках  этого
человека, образно говоря, ключик от вашей души. Надо забрать
это  ключик.  Кроме вас, никто это не сделает. А  вы  можете
сделать. И сделаете. После этого у вас будет столько  водки,
сколько пожелаете. Море разливанное.
     В соседней комнате что-то грохнуло, как если бы тяжелая
книга  упала  с  полки.  Двойник испуганно  вскинул  голову,
словно потревоженный в зарослях зверь.
      -  Не  отвлекайтесь, - успокоил его Иванцов. -  Все  в
порядке. Это мыши бегают.
     - Какие мыши? Зачем мыши?
       -  Владимир  Евсеевич,  сосредоточьтесь,  пожалуйста.
Сейчас  принесу водки. Только ответьте, вы готовы  выполнить
мою просьбу?
     - Какую просьбу?
      -  Пойти к Ганюшкину и забрать то, что принадлежит вам
по праву. Свою личность.
      На  слух  Иванцова прозвучало убедительно, но  двойник
отреагировал  неадекватно: безвольно обвис  на  стуле,  руки
уронил между колен. Смотрел затравленно.
      - Не знаю, чего вы добиваетесь... Мне не нужна никакая
личность. Дайте водки - и я усну.
      Иванцов внутренне содрогнулся: давно ли он сам  был  в
положении  человека с оскопленной душой, а сейчас  выполняет
роль  палача. Так жизнь и играет людьми, как пешками, одного
ставит  сверху, другого валит наземь; и по какому-то подлому
закону  тот,  кто  оказывается наверху, обязательно  норовит
унизить того, кто внизу. В этом человек уподобляется  зверю,
но стократ превосходит его в изощренности.
      -  Хорошо,  Владимир Евсеевич. - Иванцов  поднялся.  -
Сейчас вы утомлены, вам трудно рассуждать здраво. Вернемся к
этой теме после отдыха. А пока подумайте, пожалуйста, вот  о
чем. Представьте, что произошло чудо, вы не пожилой человек,
утративший  память,  с дрожащими поджилками,  а  только  что
народившийся младенец. Агу-агу-агу! Можете представить?
     - Ну и что? Тогда дадите водки?
      -  Водки  я  и так дам... По-вашему, какое может  быть
желание у новорожденного? Самое главное, единственное.
     - Глупости какие-то...
     - Пусть глупости. Сделайте мне приятное. Я вам водки, а
вы мне приятное. Договорились?
      Оставил  двойника в растерянности,  вышел  в  соседнюю
комнату. Надин встретила его восторженным возгласом:
      -  Гениально, Анатолий Викторович! Еще немного - и  он
наш.
      -  Ничего подобного, - отмахнулся Иванцов. -  Пустышку
тянем.  Ему  до  зомби,  как нам  с  вами  до  райских  кущ.
Повторяю,  без  гипноза  не  обойтись.  И  потом,   у   меня
подозрение, что он валяет дурака. Все он прекрасно помнит.
     Сидоркин возразил:
      -  Какая разница, помнит или не помнит? Для нас важно,
чтобы  сделал дело. Вы должны убедить, что это  для  его  же
пользы. Иначе ему хана.
      -  Да  ему  так и так хана, но он не в том  состоянии,
чтобы цепляться за жизнь.
     - Откуда вам известно?
     - Вижу. У него в глазах смерть. Они стеклянные.
      -  Ну и что? Я по-простому сужу. Нет человека, который
чем-нибудь да не дорожил. Не жизнью, конечно. Жизнь как  раз
пустяк, это понятно. Но что-нибудь обязательно есть. Штука в
том,  что человек иногда сам не знает, что ему дорого.  Зато
коли увидит это перед собой, потянется - тут его хоть голыми
руками бери.
      Иванцов посмотрел на майора с уважением: он сам  думал
точно так же.
     - Что же это, по-вашему, может быть?
      -  Да что угодно. Для одного рюмка водки, для другого,
для  большинства - денежки. Для Наденьки вон -  любовь.  Для
среднего  обывателя главное, чтобы его оставили в  покое,  в
душу не лезли. Да мало ли что. Но непременно есть.
     - Для тебя, Антон, значит, любовь не главное? - холодно
уточнила Надин.
      -  Ступай,  малышка, заряди еще дозу. Клиент  ждет,  -
уклончиво ответил Сидоркин.
     Двойник раскачивался на стуле, обхватив голову руками.
      -  Эй!  -  позвал  Иванцов. - Заказ  прибыл,  Владимир
Евсеевич. Прошу.
     Во взгляде двойника вспыхнуло вдохновение.
     - Я придумал, - сказал он.
     - Что придумали, голубчик?
      -  Какое желание у младенца, если бы он был  не  я,  а
Громякин. Или наоборот.
     - Какое же?
     - Вернуться в материнскую утробу.
      -  Что  ж,  -  одобрил Иванцов, - желание достойное  и
разумное. Я сам к этому стремлюсь.

               10. СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

      Ганюшкин провел в хосписе "Надежда" выходной. Он часто
ловил себя на мысли, что только здесь по-настоящему отдыхает
душой.  Испытывая те же чувства, какие, вероятно, испытывает
Господь  Бог,  озирая свои творения, любуясь  ими.  Сколотив
огромный   капитал,  имея  неограниченную  власть   в   этой
зачуханной стране, лишь в хосписе он реально ощущал  пределы
a".%#. могущества, ибо создал модель мира, принадлежащую ему
целиком.  Пусть  на  ограниченном  пространстве,  пусть  еще
несовершенную,  зато  ни  одно дыхание  не  зарождалось  без
согласования  с  его  царственной  волей.  Понимая  это,  он
старался  быть  добрым  и осмотрительным  правителем.  Кроме
того,  хоспис  снимал,  разрешал  философское  противоречие,
иногда   удручающее  магнатов  его  уровня:  как  совместить
деньги,    являющиеся   средоточием   низменных,   греховных
инстинктов,    с    тонкими    и   возвышенными    духовными
устремлениями?  Именно хоспис, воплощающий идеал  житейского
благоустройства,   давал  неограниченные   возможности   для
бескорыстных творческих порывов.
       Когда   генерал  Могильный  доложил   о   встрече   с
отмороженным  майором  и  о том,  что,  по  всей  видимости,
действительно  в  верхах  существует  сговор,  грозящий  его
бизнесу, он пришел в ярость, словно был беременной женщиной,
которой  собираются сделать принудительный аборт. Не сдержал
эмоций, замахнулся на генерала кулаком:
      -  Старый  дурак,  почему не  приволок  его  за  уши?!
Могильный печально ответил:
     - Силы уже не те. Гай Карлович. Опасался, как бы он сам
меня не пристукнул.
     - Невелика потеря, - буркнул магнат.
      Но, поостыв, пораскинув мозгами, пришел к выводу,  что
горячиться  не  следует. Не первая зима  на  волка.  Если  в
Кремле  плетется очередная интрига и если бедовый  майоришка
каким-то  чудом заполучил ценную информацию, то разумнее  ее
купить, чем вытягивать из проходимца клещами. Тем более  что
от клещей тому все равно не спастись.
      В хоспис приехал утром и, расположившись в собственных
покоях,   первыми   принял  Завальнюка  и   Гнуса,   здешнее
начальство, директора и главного врача. Как обычно, нагрянул
без  предупреждения - и несколько минут наслаждался  ужасом,
светившимся  на  лицах  этих  двоих.  В  хосписе   не   было
нормальных  людей, ни среди пациентов, ни  среди  персонала,
все  были  хоть  немного переделаны под общую  колодку,  что
вполне  соответствовало великой идее  мировой  глобализации.
Директор   Завальнюк,   взятый  из  тюремных   надзирателей,
подвергся  незначительной корректировке,  его  психика  была
изменена  лишь  в  том  ключе,  что  на  самом  деле  он  не
Завальнюк,  а  житель Чикаго мистер Николсон,  присланный  в
Россию  для  оздоровления нравов, но об этой тайне  не  знал
никто, кроме него, двух-трех человек из начальства хосписа и
Ганюшкина,  и не должен узнать, ибо в противном  случае  его
могли  привлечь  к  ответственности за  нарушение  визово-го
режима.  Доктор Гнус в прошлом работал начальником отделения
в  знаменитых Ганнушках, считался классным специалистом, был
автором  двух  учебников по психиатрии, но  после  частичной
стерилизации  левого  полушария мнил себя  незаконным  сыном
Ганюшкина,  что чрезвычайно забавляло магната:  по  возрасту
доктор был старше его на десять лет.
     - Мистер Николсон, - обратился он к директору, разрешив
обоим  сесть. - Давайте говорить начистоту. Какого наказания
вы заслуживаете?
     - Расстрела? - вскинулся директор.
      -  Ну  зачем  же... Расстрел - наказание  несерьезное.
Можно  придумать что-нибудь поинтереснее. Давайте спросим  у
господина Гнуса. Он все-таки врач. Герасим, как полагаешь?
     Гнус злобно взглянул на директора, с которым у них были
натянутые отношения. Они часто спорили, кто из них  главнее,
и нередко дело доходило до потасовки.
      -  Чего мудрить, босс? Посадить на кол посреди  двора.
Пусть  больные  порадуются. Положительные стрессы  -  лучшее
лекарство.  При  расщеплении  личности  смех  действует  как
наркотик.
      -  Хорошая мысль... Но скажи, дорогой Гнусяра, сам ты,
значит,  ни  при чем? Никакой ответственности за случившееся
не несешь?
     От ласкового хозяйского голоса доктор побледнел, черные
влажные кудри вздыбились.
      -  Отец,  не  гневайся, не виноват я. Я  предупреждал,
предупреждал...  Он  девку  в  наложницы  взял.   Не   давал
поставить на конвейер. Она дикая, дикая.... А он, а он!..
      -  Это  правда,  мистер Николсон?  Извольте  отвечать.
Чувствуя себя в ловушке, директор пошел ва-банк.
      -  Когда он правду говорил? Да он и не знает, что  это
такое.  Он же псих. И с девкой сам спал. Хоть кого спросите.
Су  Линь  подтвердит. Он ее на процедурах трахал. Никого  не
пропускает, гад. Ему что мужик, что баба - один черт. Он  же
в Ганнушках работал, там все такие.
       От  столь  наглого  обвинения  Герасим  Остапович  на
мгновение  оцепенел,  потом, выставив  вперед  растопыренные
клешни, с криком: "Не верь ему, папа!" - черным буром  пошел
на директора, пытаясь ухватить за горло. Бывший тюремщик дал
достойный  отпор, навесив нападающему две  блямбы  правым  и
левым  хуком. После чего Герасим Остапович, сопя  и  потирая
рожки на висках, как ни в чем не бывало вернулся в кресло  и
затих.
       "Куртуазная"  жанровая  сценка  доставила   Ганюшкину
удовольствие, но он укорил подчиненных:
      -  Как  не стыдно, господа! Интеллигентные люди,  один
наполовину американец, а ведете себя как сявки... Хорошо,  с
девкой  понятно,  но  как мог удрать социолог?  Насколько  я
понимаю,  он  был  в  нулевой стадии?.. Герасим,  я  к  тебе
обращаюсь.
      -  Научный феномен, отец. Как раз пишу об этом  статью
для  "Московского  вестника".  Все  упирается  в  менталитет
россиянского  интеллигента. У них у всех двойное  дно,  а  у
этого   оказалось   тройное.  Он  так  искусно   симулировал
кретинизм,  что обманул даже приборы. Каюсь,  здесь  отчасти
мой недосмотр. Не провели дополнительную активацию мозжечка.
     - А вы что думаете, господин Николсон?
      - У него нечем думать, - успел вставить Гнус. - Бревно
тюремное.
      - Я, ваше сиятельство, думаю, побег организован не без
участия этой гниды, которая выдает себя за вашего сына.  Как
только поганый язык поворачивается!
     - Каким образом он участвовал?
      -  Вы  же слышали... Профессору потакал, вел в щадящем
режиме,  девку драл в процедурной. Не удивлюсь, если  был  с
ними  в  сговоре. Я написал в докладной. Мое  мнение  такое.
Если  хотим  застраховаться  от  подобных  инцидентов,  надо
поменять главного врача. А этого - в распыл.
      -  Господин  Николсон,  вы  ведь  лично  беседовали  с
новобранцем из крематория?
      -  Беседовал,  ваше сиятельство. Как со  всяким  вновь
прибывшим.
     - И вас ничего не насторожило? Завальнюк бросил быстрый
взгляд на врача.
      - Ещ