дило что-то странное. Девушка была мне чужой.
Ни  дочь, ни любовница - никто. Но я был почти счастлив, что
она рядом.
      Электронная слежка в хосписе, разумеется, продолжалась
и  ночью,  но если удастся добраться до калитки  и  обмануть
собак,  если  калитка  не  мираж  и  гвоздодер,  который   я
прихватил  с  собой, поможет ее открыть,  то  возникал  шанс
(маленький!)  вырваться на волю. За  забором  -  необозримые
леса, река, дороги. Там русская земля. Двух человечков,  как
две песчинки, она легко укроет в своих объятиях.
     - Главное, собаки, - сказал я. - Фокс меня пропустит, а
тебя нет.
     - Хочешь уйти один?
      - Надо что-то придумать... Как ты вообще относишься  к
собакам?
     - Я не боюсь собак, я боюсь людей.
      -  Может, взять тебя на руки, и тогда он решит, что ты
мертвая? Собаки не трогают мертвых.
      -  В  отличие  от людей, - усмехнулась Надин.  -  Люди
пожирают  мертвечину  с огромным аппетитом,  не  правда  ли,
Анатолий Викторович?
      -  Не  умствуй,  малышка, не время...  Кстати,  мы  не
встречались в прежней жизни?
     - Встречались, и не раз. Скоро вы вспомните.
       Хороший  разговор,  вполне  уместный  перед   дальней
дорогой.
     Мы бегом одолели освещенную стометровку до можжевеловой
`.i(fk. Фоке будто поджидал нас, степенно выступил из  тьмы,
громыхнув цепью. Я заранее приготовил треску.
      -  Привет,  дружище... это всего лишь мы. На,  покушай
сладенького.
       В   полумраке   круглые  собачьи   глаза   слюдянисто
поблескивали.  Он  понюхал  угощение,  укоризненно   покачал
башкой  и  подозрительно взглянул на Надин.  Девушка  стояла
неподвижно, свесив руки вдоль туловища.
      - Не сомневайся, старина, - заспешил я с объяснениями,
-  Она  такая же, как я. Невольница. Ну да, мы хотим смыться
отсюда. Здесь нам очень плохо. Ты же знаешь, как это бывает.
Ты  хороший,  интеллигентный пес,  у  тебя  своя  голова  на
плечах. Пропусти нас, пожалуйста.
     Фокс слушал внимательно, Надин фыркнула:
       -   Пообещай   заплатить,  Анатолий  Викторович.   За
беспокойство.
      Овачар  глухо  заворчал  и  повел  носом.  Надин  -  о
мужественная  душа!  -  спокойно протянула  руку  и  шагнула
вперед.  Ее  руку  пес понюхал и лизнул. Я  был  ошарашен  и
смущен. Такого не могло быть, чтобы милые собачки не  напали
на чужака, да еще среди ночи. Или Надин не чужая?
      -  Не  то, что ты думаешь, - сказала она. - Просто  он
чувствует, что во мне нет коварства. Собаки умнее нас.
     - Ладно, пойдем потихоньку.
      Прижавшись друг к дружке, мы осторожно обогнули Фокса,
который демонстративно отвернулся. Возможно, ему было стыдно
за свою противоестественную доброту.
     Через минуту очутились у калитки, и она была точно такя
же,  какая  виделась издали или мерещилась: черная  решетка,
подвешенная  на медных штырях. Надин осветила  фонариком  на
замок,  а  его  и  не  было. Калитку  yдерживал  в  закрытом
положении  обыкновенный засов. Я потянул  за  штырек,  и  он
выскользнул из паза, промасленный.
     - Чудеса какие-то, - пробормотал я в растерянности.
      Мы  одновременно оглянулись. Никто не бежал к  нам  со
смирительной рубашкой, не свистел в свисток - и сигнализация
молчала.
     - Да, - согласилась Надин. - Что-то тут не так.
     - Тебе страшно?
     - Немного. А тебе?
      -  Черт его знает. Я ведь уже прошел несколько  этапов
генной перестройки и не могу отличить реальность от видения.
Вполне возможно, все это нам только снится.
     - И сад, и ночь, и калитка?
     - И многое другое... Смешно...
     - Что смешно?
      -  Если птицу долго держать в клетке, а потом отворить
дверцу, она будет вести себя точно как мы сейчас.
      Надин  вложила свою руку в мою, и ее тепло  одурманило
меня.
      -  Какие глупости! - заметила презрительно,  -  Ты  же
видишь, я из плоти и крови. Никакой не мираж.
      -  Это  ничего  не значит, - уверил я. Чтобы  убедить,
Надин  прижалась и подставила губы. Наш второй  поцелуй  был
%i% натуральнее, чем первый днем.
      -  Что  ж,  пойдем. - Я с сожалением оторвался  от  ее
нежного  рта.  -  Но если что-то случится, не  пугайся.  Это
всего лишь эксперимент.
     - Понимаю, - кивнула она.
      Случилось  вот  что. Калитка отворилась  с  мелодичным
скрипом,  и мы, взявшись за руки, прошмыгнули через  нее.  Я
успел поднять глаза к звездному небу, вдохнуть полной грудью
свежий  воздух,  но  в ту же секунду раздался  металлический
щелчок, вспыхнул электрический свет, и мы обнаружили себя на
пороге   просторного  помещения,  заполненного   хохочущими,
кривляющимися людьми. Им было над чем потешаться. Мы с Надин
по-прежнему держались за руки, но на нас ничего не было:  ни
комбинезонов,  ни трусиков - оба голенькие,  как  в  баньке,
зато в правой руке я сжимал гвоздодер, а у Надин в пальчиках
был черный фонарик. Девушка растерялась, а я нет, потому что
сразу  догадался,  что это галлюцинация.  Среди  глумящейся,
визжащей  толпы различил несколько родных лиц, несовместимых
с этим местом: Оленька и Виталик, наряженные в Деда Мороза и
Снегурочку,  Мария  Семеновна  с  бледным  отрешеным  лицом,
словно  покойница,  могучая  Макела  -  и  даже  бывший  мой
начальник  по институту, профессор Сидор Астахович Пресняков
собственной    персоной,   с   мобильником.   Заправлял    в
разномастной компании главный врач хосписа Герасим Остапович
Гнус, да и все помещение представляло собой не что иное, как
огромную  операционную, заполненную всевозможным медицинским
оборудованием,      включая      аппарат      искусственного
кровообращения.
      Надин  выронила фонарик и испуганно шагнула назад,  но
наткнулась не на калитку, а на обыкновенную плотно  запертую
дверь.
      -  Держи себя в руках, - посоветовал я. - Это  сон.  Я
предупреждал.
      - Какой сон? - не поверила она, - Погляди на эти хари.
Они чересчур живые.
     - Да, живые... И все равно это сон.
      - Тогда давай проснемся... Разбуди меня, пожалуйста! Я
невольно  залюбовался  ее  грациозным  телом  с  золотистыми
крупными сосками на полных грудях.
      -  Невозможно, девочка. Мы полностью в их власти. Надо
смириться. Стой спокойно.
      От толпы отделился Герасим Остапович, подошел поближе.
С опаской глядел на мой гвоздодер.
      -  Поздравляю, Иванцов. От всей души поздравляю. Вы  с
честью     выдержали    последнее    испытание,    посрамили
сомневающихся.
     - Рад стараться, доктор.
       -   Но   впереди  самый  трудный  этап:  молекулярная
перестройка.  И тут, знаете ли, наука наукой, но  вы  должны
помочь.  Никакого  внутреннего напряжения, никаких  побочных
эмоций... Не угодно ли попрощаться со своими близкими?
      Пока  мы разговаривали, толпа зевак притихла.  Старший
наставник Робентроп с шумом высморкался на пол, что было ему
несвойственно  как  чистоплотному  арийцу.  Макела  плакала.
_понец  Су  Линь что-то нашептывал на ухо моей жене,  что-то
видно, утешительное: Манечка вдруг заулыбалась.
      -  Нет, не хочу, - сказал я. - Долгие проводы - лишние
слезы.
      -  Напрасно,  -  огорчился Гнус, -  Доведется  ли  еще
свидеться?
     - Ничего. Переживу как-нибудь.
      - И то верно... Извольте эту железяку. Больше о вам  -
хе-хе - ни к чему.
      Я передал ему гвоздодер, и Герасим Остапович обратился
к Надин:
       -  А  вам,  мадемуазель,  посоветую  брать  пример  с
Иванцова. Побольше, как говорится, оптимизма. Видите,  какой
он  рассудительный? Уверяю, ему пришлось труднее,  чем  вам.
Все-таки бывший интеллигент. Знаете, как они дрожат за  свою
шкуру?
      -  Подонки!  -  низким  голосом  ответила  Надин,  как
плюнула. - Со мной этот номер не пройдет.
      - Не пройдет - и не надо, - беспечно отозвался Гнус. -
Мы  здесь  все руководствуемся главной заповедью Гиппократа.
Не навреди... Что ж, Иванцов, пожалуйте на процедуру.
      Я  успел  обменяться взглядом с Надин, но в леденцовых
глазах   ничего   не   увидел,  кроме  застывшего   угрюмого
бешенства.   Зрители  расступились,  и   Герасим   Остапович
проводил меня к операционному столу, куда я взгромоздился  с
помощью  санитаров.  От бьющих в глаза  люминесцентных  ламп
хотелось  зажмуриться.  Опять  датчики,  электроды,  игла  в
вену...  Я  безмятежно  улыбался  склонившемуся  надо   мной
доктору.  Копна  его черных спутанных волос свесилась  вниз,
крысиные глазки пытливо щурились.
     - Нигде не жмет, не давит?
     - Спасибо, все хорошо.
     Сбоку просунулся узкоглазый Су Линь.
      -  Герасим,  не ошибись. Хозяин злой, как  черт.  Рвет
мечет.
      -  При  чем  тут я, любезный Су? Мое мнение  известно.
Черного  кобеля  не отмоешь добела. Всеобщая стерилизация  -
вот ключ к проблеме.
      -  Не  тебе  решать, Герасим. Твое дело -  медицинское
обеспечение.  Прежняя  партия почти вся  загноилась.  Не  по
твоей ли вине?
      -  Ах  вот  оно  что?! - Герасим Остапович,  увлекшись
спором,  в  рассеянности прижал скальпель  к  моему  уху.  -
Гнусная  инсинуации. Матрица из Петербурга была бракованная.
Вы знаете это не хуже меня.
     - Почему я должен знать?
      -  Потому  что  участвовали в выборке.  И  читали  мою
докладную,  где  я  обосновал  свои  возражения.   Питерские
поставки  вообще  некондиционны и во всяком  случае  требуют
затяжной   консервации.  Тем  более  когда   речь   идет   о
воспроизводстве гомо экономикус. Климат, историческая аура -
там  все другое. Тамошний интеллигент еще жиже, неустойчивее
нашенского,  столичного.  Повторяю,  единственное   разумное
решение  -  стерилизация. Тотальная стерилизация  по  методу
Jупера-Шапенгеймера.  Как  в Зимбабве.  Японец  скривился  в
досаде:
      -  Это все теории. Надоело, честное слово. Я смотрю на
вещи  трезво: еще одного облома хозяин не простит. Чего  зря
базарить? Вживляй чип - и будем, как говорится, посмотреть.
      -  Только не надо валить на меня вину за общий бардак.
Удивительная бестактность.
     Скальпель дернулся в его руке и отсек кусочек мочки, но
я  не  пикнул.  Боли не чувствовал, действовала многодневная
наркотическая     заморозка.     Надвигалось      абсолютное
сумасшествие.  Я  уже не надеялся уберечь крохотные  крупицы
рассудка,  забившегося  глубоко под ребра.  Разумеется,  они
извлекут  его  и оттуда. Сдаваться тоже не собирался.  Чутье
подсказывало,  что  спектакль  в  самом  разгаре  и  занавес
опустится  еще  не скоро. Страстный поцелуй Надин  горел  на
губах.   В   каком-то   высшем   смысле,   обездвиженный   и
обесточенный,  утративший человеческий облик,  я  был  почти
счастлив,  ощущая  приближение великой,  прежде  недоступной
истины.  Шла крупная игра, и мне повезло сделать в ней  свою
маленькую ставку.
      -  Чего,  Иванцов?  - Герасим Остапович,  по-видимому,
заметил  что-то  необычное в моем взгляде.  -  Чего  мычишь?
Обосрался, что ли?
      -  Напротив,  доктор.  Вторую  неделю  запор.  Спасибо
западной фармакологии.
     Гнус обернулся к японцу:
      - Прекрасный экземпляр. Редчайшая невосприимчивость  к
болевому воздействию. Таких у меня еще не было.
      Японец  вяло улыбнулся и сдвинул рычажок  на  аппарате
искусственного дыхания:
     - Счастливого полета, кролик.
      Голова наполнилась будто сухой ватой, вата заискрилась
-  и  мир исчез. Я попытался догнать самого себя на огромной
траектории падения, но не смог.

                        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
                        ДЕВИЦА НАДИН

                    1. НА БЕРЕГАХ АНТАЛИИ

      Привычка  ржать  по любому поводу у меня  от  батюшки.
Жаль,  нет  его  на  свете. Сражен спиртом "Роял".  Молодой,
пятидесятилетний.  Жить  бы и  жить,  а  он  взял  и  помер.
Стечение   роковых  обстоятельств.  Он  работал  в  "ящике".
Совпало  так,  что закрыли тему, связанную  с  оборонкой,  и
одновременно  потекли  в Москву реки спирта,  дешевого,  как
молоко.   Сердце   у  папочки  было  легкое,   веселое,   но
сверхнагрузок не выдержало. С непривычки. Прежде он почти не
пил  -  и  вдруг размотал на полную катушку. Первый же  удар
свалил  его  в  могилу.  Едва успел попрощаться.  Напоследок
пошутил:  "Эх, доченька, не довелось поглядеть, как  станешь
миллионершей..."
      Миллионершей я не стала, но бедствовали мы с  матушкой
недолго. Правда, поучившись в институте всего годик,  быстро
a,%*-c+ , что это лишняя обуза. И как еще оказалась права! В
прошлом  году Гарик Рахимов, с которым мотались  на  Канары,
для  смеха  подарил  мне диплом, в котором  указано,  что  я
окончила ВГИК и являюсь режиссером, актрисой, а заодно и топ-
моделью. Вот и все высшее образование.
      Старикам трудно, а я, при моих внешних данных, в рынок
вписалась  шутя, как шар в лузу. У стариков предрассудки,  у
нас их нет. Мы выросли свободными людьми в свободной стране.
Выбор  огромный: хочешь - иди на панель с прицелом подцепить
богатенького иностранца и упорхнуть в забугорный рай, хочешь
-  делай карьеру в какой-нибудь торговой фирме, если  язычок
хорошо  подвешен и грудки торчат, хочешь - вообще ничего  не
делай,  затаись  и  жди,  когда по сотовой  трубке  позвонит
принц.  Я  научилась совмещать, для меня  подходит  и  то  и
другое   и   третье,   и  еще  пятое,  десятое.   С   полной
ответственностью могу сказать: до примитивной проституции не
опустилась, хотя... Матушка, разумеется, осуждала мой  образ
жизни  ("Ах,  что бы сказал отец!"), но тоже  понимала,  что
проживешь, нищета заест, а она у меня дамочка балованная. Мы
теперь как две добрые подружки и каждого очередного лоха,  с
которого   собираюсь   снять  сливки,   вместе   всесторонне
обсуждаем.   Я  прислушиваюсь  к  ее  мнению.   Да,   иногда
приходится  давать какому-нибудь борову,  от  которого  души
воротит, но это редко, когда уж совсем припрет.
      Короче,  живи и радуйся, но с оглядкой. В том  смысле,
чтобы  не проколоться. Свободной женщине в свободной  стране
все  же  грозят  две  большие  опасности,  коих  она  должна
избегать: пуля в башку и зараза в кровь. Но если тщательно и
постоянно соблюдать меры предосторожности, можно уберечься и
от   того   и   от  другого.  Надо  заметить,  от   "заразы"
прогрессивное  человечество  не  придумало  более   надежной
зашиты,   чем  простая  резинка  с  двойной  прокладкой.   К
сожалению, полной гарантии она не дает. Мне долго везло,  но
однажды   все-таки   влипла.  Один   черненький   бизнесмен,
ненасытный,    кстати,   кобель,   наградил-таки    каким-то
загадочным  микробом,  неопасным,  но  удивительно   цепким.
Понадобилось  три  курса мощнейших антибиотиков,  чтобы  его
заглушить.   Кроме   резинки,  надо  твердо   придерживаться
правила:  на  работе никогда не напивайся и не  обкуривайся,
чтобы  не попасться на уловки некоторых сладкоежек, жаждущих
исключительно  "чистого  секса".  От  таких   лучше   вообще
отделываться сразу под любым благовидным предлогом.
      Теперь  о  главном,  об отморозках.  Избежать  с  ними
встречи нельзя, особенно если вращаешься в столичной тусовке
на  высоком уровне, но падать в обморок тоже не надо,  когда
попадаешь  к  ним в лапы. Отморозки такие же  люди,  готовые
платить за свои желания, но только с обостренным восприятием
радостей жизни. Их беда в том, что они сами часто не  знают,
чего хотят. Больше всего их среди кавказцев и узкоглазых, но
там  же  иногда крутятся такие бешеные бабки,  что  поневоле
рискнешь.  Пуля - это метафора. С красивыми самочками,  если
опростоволосятся,   обходятся  попроще:  либо   разбрасывают
кусками  по  помойкам, либо - в прорубь.  С  отморозками,  с
беспредельщиками,  есть ряд табу, ни в  коем  случае  нельзя
-  `ch bl. Первое в этом иске: не динамь! Никогда никого  не
динамь.  Даже  если  очень хочется. Даже если  кажется,  что
можно  взять  денежщ  просто так, без отработки.  Даже  если
имеешь  дело  с  что ни на есть чайником из  всех  чайников.
Важен  навык.  Как  бы ни было тошно - не динамь!  Один  раз
обойдется,  второй, а на третий все равно  обломишься.  Могу
привести кучу печальных примеров, да не хочу заводиться. Кто
знает, о чем речь, тот поймет без примеров.
      Второе: держи дистанцию и никогда не втягивайся  в  их
дела.  Чем  бы  ни  манили.  У  тебя  свой  товар,  ты   его
предлагаешь  хотите берите, хотите нет, - и это  твоя  игра.
Все остальное - не твоя. Все остальное тебя не касается. Тут
действует   старый  закон:  кого-ток  увяз  -  всей   птичке
пропасть.  Говорю об этом так горячо потому, что  один  раз,
как  с  микробом, обожглась крепко, едва ноги унесла. Причем
не   на   отморозке   -   на  родном  отечественном   бизике
комсомольского  закваса, на фирмаче.  Витя  Скоморохов,  гад
ползучий!  И  чего  простить себе не могу, подзалетела,  как
дура,  на  старой  совковой сказке  о  любви.  Поверила  его
бредням,   да   и  как  не  поверить...  Обхаживал,   холил,
двухкомнатную  квартиру  снял на Плющихе.  Стихи,  сука,  по
пьяни читал наизусть, образованная падла. А слил по-подлому,
как  шлюху  стодолларовую. Наладил  к  немцам  с  гостинцем.
Убедил,  с  погранцами, дескать, все схвачено, поедешь  вип-
персоной.  Туда  и  обратно, но билет, как  выяснилось,  был
только  в  один  конец. Что за гостинец, Витенька?  Пустяки,
детеныш. Небольшой антиквар и мешочек с побрякушками. Но все
по  эксклюзивной стоимости. Вот тебе авансец в десять  тонн,
оставь мамочке на пропитание. Все по-благородному.
      Я  поехала.  Гостинец  сдала в  Мюнхене,  с  тамошними
пацанами  провела вечерок и очнулась в Эмиратах, в  борделе.
Такую  дозу,  сволочи, вкатили, что, наверное,  целый  месяц
трепыхалась под жирными арабскими тушами, не соображая,  что
со  мной  происходит.  Как выбралась, как  домой  вернулась,
особая   история,   когда-нибудь   расскажу   малолеткам   в
назидание, но не сейчас. Статистика такова: из десяти  б...,
улетающих,  по своей ли, по чьей ли воле, на промысел  в  те
края,  в  живых остается хорошо одна-две. Но  нет  худа  без
добра.  Если  у кого-то проблемы с лишним весом,  нет  лучше
способа  похудеть. Без всяких гормонов. Когда зимним вечером
приползла  домой,  от пятидесяти восьми  килограмм  осталось
сорок, и плюс душа в руинах. Мамочка еле признала, зашлась в
истерике, не чаяла увидеть меня - полгода я странствовала. А
те  десять кусков, Витя Скоморохов забрал на другой  день  в
долг. Ничего, как-нибудь встретимся на московском променаде,
нам есть о чем поговорить.
     Теперь об Анталии. Финиковые пальмы, рощи, экзотические
пейзажи,  ласковое море... Эта поездка стала  в  моей  жизни
переломной.  Я  не  хотела ехать, хандрила  после  Эмиратов,
никак  не могла набрать форму и, чтобы продержаться,  снесла
немного  золотишка  в  ломбард.  Уговорила  отдохнуть   Ляка
Гуревич.  Она  могла  уговорить и мертвого.  Ей  немного  за
сорок, но энергии столько, что хватит на десяток молоденьких
курочек.   За   последний  год  мы  близко   сошлись,   хотя
/.'- *.,(+(al случайно, на тусовке в кинотеатре "Россия", на
присуждении  "ТЭФИ". То есть мы и прежде  встречались,  круг
общения у светских профурсеток тесный, но тут вдруг потянуло
друг к дружке, как магнитом, несмотря на разницу в возрасте.
И ничего лесбийского, чисто духовный импульс.
      Ляка,  Елена Вадимовна Гуревич, по прозвищу Вагина,  в
девичестве  Куропаткина,  была  женщиной  трудной   рыночной
судьбы.  Муж ее, Иван Захарович Гуревич, владелец  несметных
богатств и знаменитого банка "Анаконда", был ее пятым мужем,
и  при этом самым успешным. Из прежних она двоих похоронила,
скорее  всего,  затрахала  насмерть;  одного  подстрелили  в
подъезде,  и  он  умер  у нее на руках, проклиная  казанскую
братву  и  персонально какого-то Федю Покрышкина;  четвертый
пропал  без  вести, уйдя среди ночи в ларек  за  сигаретами.
Банкир Гуревич души не чаял в своей необузданной супруге. До
сих  пор не пойму, чем она его так приворожила. Может, знала
что-то  такое,  о чем никто другой не знал.  По  годам  Иван
Захарович староват для нее, далеко за ш