порядочную  девушку  не на что пивом  угостить  У  тебя  что
стряслось-то, Надь?
      Я  оказалась в затруднительном положении.  Не  хотела,
опасалась  откровенничать по телефону. Для тех, кто  торгует
людьми,  как сигаретами, поставить на прослушку  квартиру  -
плевое  дело. Вроде того как сигнализацию на тачку. Они  это
наверняка   проделывают  со  своими  сотрудниками.   И   это
правильно, надо же следить, чтобы мошка, владеющая  хотя  бы
малой информацией, не ускользнула в щелку.
     - Антон, давай встретимся.
     - Сейчас?
     - Нет, лучше завтра.
     - Говори, где и когда.
      Я  попыталась интонацией передать ему предостережение.
Он должен понять, если хороший агент.
     - Помнишь, где познакомились?
     - Ага. На всю жизнь зарубка.
     - Давай там же в восемь вечера.
     Он понял, похоже, улыбнулся в трубку:
     - Про неуловимого Джо помнишь старый анекдот?
     - Нет.
     - Он неуловимый, потому что на хрен никому не нужен. До
завтра, принцесса.

                             ***

      Мосла  обещали забрать из конторы. Вреда  от  него  не
было,  он  тихо  сидел в углу, но стоило кому-нибудь  войти,
даже  своим - бухгалтерше или секретарше Вадюше, - вскакивал
на  ноги  и  с  печальным  клекотом, широко  раскинув  руки,
закрывал  меня  своим телом. От прежних  воплощений  у  него
сохранилось  только  чувство  повышенной  опасности.  Зыркал
#+  ' ,( из угла, как вороненок из дупла. Хорошо хоть молча.
Разговаривать по собственной инициативе он как бы разучился,
но  на  любой  обращенный к нему вопрос отвечал разумно.  На
меня  его  присутствие  действовало  удручающе,  но  попытка
вытурить  его  прогуляться  окончилась  неудачно.   Он   так
перепугался,  как  если бы увидел наставленный  пистолет,  а
потом   натурально   расплакался.  Пришлось   утешать,   как
маленького.
      -  Мосолушка, голубчик, ну чего ты, в самом деле. Утри
сопельки. Ведь для твоей же пользы. Погляди, какая погода на
улице. Купил бы себе мороженого, посидел в парке...
     - Разве я мешаю госпоже?
     - Не мешаешь, конечно, нет, - соврала я. - Но нельзя же
так  сидеть  целый  день без всякого занятия.  С  ума  можно
сойти!
     Мосол отвечал трагически:
      -  Если  мешаю, убей своей рукой, за счастье почту!  В
пустых    очах   мученический,   влажный   восторг.    Самое
удивительное,  что  Зинаида  Андреевна  и  Вадюша-Танюша  не
замечали  произошедших  с  ним  перемен.  У  бухгалтерши   я
спросила:
      -  Вам  не  кажется,  Зинаида Андреевна,  что  господи
Шатунов немного приболел?
      - С похмелья они все одинаковые, - ответила строго.  -
Обожрался паленой водяры, вот его и ломает.
      Вадюша,  косясь  на притихшего Мосла,  вспыхивал,  как
маков  цвет,  и на мой вопрос, не находит ли он в  поведении
Геннадия  Мироновича  чего-то  необычного,  ответил   вообще
загадочно:
     - Что вы. Надежда Егоровна. Я об этом даже и не мечтаю.
В   конце  концов  я  позвонила  Вагине  (теперь  она  легко
обнаруживалась   по  любому  номеру),  и   та,   внимательно
выслушав,  пообещала прислать перевозку.  Уточнять,  что  за
перевозка, я не стала.
     К концу дня у меня осталась одна забота: ускользнуть из
конторы незамеченной. Чем бы это ни грозило. Я знала, что на
мою машину (красный "Фольксваген") поставлен маячок (прежний
Мосол предупредил), а также двое бычар неотлучно дежурили  у
подъезда  "Купидона" и сопровождали меня, куда бы ни  пошла.
Но на моей стороне был фактор внезапности. До этого вечера я
ни  разу  не пыталась избавиться от опеки. В начале седьмого
обратилась к Геннадию Мироновичу:
     - Мосолушка, милый, есть для тебя важное поручение.
      Вор в законе с радостным курлыканьем выполз из угла на
середину комнаты.
     - Приказывайте, госпожа!
     С большим трудом мне удалось растолковать, что ему надо
отвлечь  топтунов.  Конечно, я сильно  его  подставляла,  но
ничего другого не придумала.
     - Ты их знаешь, да, Мосолушка? Гарик и Махмуд. Хорошие,
правильные  пацаны. Может, немного поколотят, но не  сильно.
Ступай, голубчик, не тяни.
      Бедный  головастик пыхтел от усердия, пытаясь  понять,
чего  я от него хочу, и все норовил облобызать мою туфлю.  Я
+ a*.". взъерошила его волосы.
      -  Послушай  еще  раз. Выйдешь на улицу,  подойдешь  к
Махмудику, он возле моей машины толчется, и скажешь:
      "Ах  ты,  козел  вонючий, мать твою..."  Они  на  тебя
кинутся,  ты  только не обороняйся. Ты же  не  боишься  двух
качков?
      -  О  госпожа!  Если они тебе не нравятся,  почему  не
сделать  проще?  Возьму пушку и пристрелю  обоих.  Чтобы  не
маячили.
     - Не надо. Они мне не нравятся, но не до такой степени.
Просто попугай их, Мосолушка. Чтобы не наглели.
      В окно я наблюдала, как он выскочил на улицу, подбежaл
к  черноликому  Махмудке,  но по  пути,  похоже,  забыл  все
наставления.  Говорить ничего не стал, а без  затей  съездил
громиле  по уху. Рука у Мосла тяжелая, привычная к расправе:
Махмудик, не ожидавший нападения, отлетел, как кегля.  Мосол
взялся  волтузить  его  ногами, как  у  них  принято,  через
несколько  секунд к ним присоединился, как я и рассчитывала,
вспыльчивый  Гарик,  с  лету повис у  Мосолушки  на  плечах.
Следить за дракой дальше не было времени.
     Подхватив сумку, я быстро покинула офис и вышла во двор
через  пожарную дверь, от которой заранее приготовила  ключ.
Да  она обычно и не запиралась, через нее вывозили мусор. По
переулку почти бегом вылетела на шоссе и - вот удача! -  тут
же остановила частника на белой "Волге".
      Тот  же ночной клуб "Ниагара" и, кажется, тот же самый
бармен за стойкой, усатый, бритоголовый, узкоглазый...  Зато
Антона  Сидоркина  я  словно увидела  впервые.  Симпатичный,
скромный   мальчик  лет  тридцати  с  небольшим,  узколицый,
темноглазый,  с чистой, как у девушки, кожей, с  застенчивой
улыбкой, никакой показушной придурковатости. Интеллигент  из
хорошей семьи. Может быть, преуспевающий бизнесмен. С первой
же  минуты я усомнилась в том, что он секретный агент. Разве
они  такие бывают? Глаза добрые, внимательные. В принципе  я
не  верю  в  мужскую доброту. Характер у них у  всех  обычно
неустойчивый,  подвижный, а добрые они или злобные,  зависит
исключительно от женщины, которая ведет их по жизни.
      В  полупустом  баре  мы расположились  за  столиком  в
глубине.  Сидоркин принес для себя кружку пива, а  для  меня
фруктовый  коктейль  с  капелькой рома.  Еще  орешки  и  сыр
рокфор.
     - Ты выглядишь усталым, - сказала я.
      -  Есть маленько, нагрузки большие, организм не всегда
справляется.
      Я  не стала уточнять, какие именно нагрузки испытывает
его  организм,  но мне было хорошо сидеть  с  ним  за  одним
столом в уютном баре. Чувство покоя разлилось, как тишина, и
это   было   странно.  Я  даже  забыла  все  свои  приемчики
обольщения,  которые  уважающая себя охотница  за  мужчинами
пускает  в ход автоматически. Как-то неожиданно размякла.  Я
не обманулась в своих воспоминаниях. Кем бы он ни был, но он
был   таким,  каким  я  надеялась  его  увидеть:  спокойным,
трезвым,  сосредоточенным,  доброжелательным.  И   от   него
исходила   чарующая  аура  зверя.  В  нем  ощущалась   некая
./`ob-.abl,  не  зависящая от обстоятельств. Увы,  наверняка
где-то  есть другая женщина, которой он принадлежит и  возле
чьей  кровати  стоят его домашние тапочки.  Не  может  быть,
чтобы   такой   мужчина   остался   неоприходованным.   Хотя
представить Сидоркина в ночных шлепанцах было трудно.
     - Антон, не буду лукавить, мне нужна твоя помощь.
     - За тобой кто-то гонится? Опять азеры?
      -  Мне не до шуток. Дело очень опасное, даже не  знаю,
как начать.
     - А почему выбрала меня?
      Я  посмотрела на молодого человека через хрусталь.  Мы
провели  вместе  двадцать минут, но уже  перестали  замечать
окружающее.  Это морок хорошо мне знакомый. Он  знаком  всем
мальчикам   и   девочкам  и  в  старые   времена   назывался
влюбленностью. Первый шаг к неизбежной близости.
      -  Пока  ты был в ванной, я заглянула в твои  карманы.
Прости, время лихое. Всегда лучше подстраховаться.
      -  Ну  и  что? - В его голосе не было осуждения,  и  я
немного успокоилась. Трудное признание позади.
     - Ничего. Нашла удостоверение.
     - Не понял. Какое удостоверение?
     - Антон, ну пожалуйста... Я знаю, кто ты.
     - И кто же?
      Я  оглянулась по сторонам: две-три парочки шушукались,
двое  пожилых мужчин степенно тянули пиво, о чем-то беседуя,
бритоголовый  батыр за стойкой заученно,  как  в  вестернах,
протирал бокалы тряпочкой - на нас никто не смотрел.
      -  Ты  - агент государственной безопасности, вот  кто.
Может, это теперь по-другому называется. По-другому, да?
      Сидоркин  бросил в рот орешек, отпил  пива.  Улыбаясь,
сказал:
      -  Фантазия у тебя богатая, Надин. Ладно, допустим,  я
агент этой самой безопасности. Как бы она ни называлась. А У
тебя,  выходит,  дело  государственной  важности.  За  тобой
охотится иностранная разведка. Моссад или Интеллижен сервис.
Обидно, Надь.
     - Почему обидно?
      Он  еще  выпил  пива и загрустил. Губки  надул,  лобик
наморщил. Мне неудержимо захотелось нырнуть с ним поскорее в
постель.  Я вдруг вспомнила, как пахнет шерстка  у  него  на
груди. Как осенняя травка на лугу. Господи, да что же это со
мной? Скоро стану копией Ляки. Что годы и страдания делают с
бабенкой...
      -  Обидно, Надь, потому что рушатся иллюзии. Думал  ты
правда  соскучилась, встретимся по-людски,  выпьем  закусим.
Потом... А вместо этого какой-то агент, какие-то разборки. И
что характерно, со мной это не в первый раз.
     - Что - не в первый раз?
      - Женщины всегда с кем-то путают. Доходит до смешного.
Представляешь, одна дамочка спутала с Киркоровым.  Всю  ночь
уговаривала спеть "Зайка моя".
       -   Антон,   прекрати,  поссоримся.  Я  сама   видела
удостоверение.
      - Конечно, видела. Зачем же их продают на любой вкус в
,%b`.?  Какой  дурак  нынче выйдет на улицу  без  ксивы?  По
Москве  шмонают, ищут террористов. Нет документов,  получишь
пулю в лоб, и не спросят, как зовут.
     - Значит, ты не агент?
     - По-честному?
     - Да.
     Важно приосанился.
      -  Для тебя готов быть кем угодно. Хоть самим Феликсом
Эгмундовичем. Давай выкладывай, что за беда?
      Ему  не  удалось меня обмануть, напротив. Он вел  себя
так,  как  и  должен вести настоящий шпион. Не хватало  еще,
чтобы  он признался случайной подружке в роковой оплошности.
За  это начальство по головке не погладит, наверное,  у  них
там  дисциплина  - ое-ей! К тому же мне все  равно  деваться
некуда. Понизив голос, рассказала все, что могла, начиная  с
Анталии.   Фирма  "Купидон",  Вагиночка,  Громякин,   клоны,
подруга  детства Иванцова, "Дизайн-плюс" - и прочее, прочее.
Уложилась  в десять минут. Сидоркин не перебивал  и,  только
когда  закончила,  отправился к стойке, сказав,  что  должен
немедленно выпить. Промыть мозги от этой чертовщины.
      Чертовщина, да. Я тоже это поняла, пока молола языком.
Особенно дико про клонов. Но, как и Антон, я знала, что  нет
такой  мерзости,  которая  органично  не  вписалась   бы   в
московскую реальность.
      Антон  принес  графинчик  водки  и  закуски.  Я  ждала
приговора.  Как  он  решит, так и будет.  Если  не  поможет,
вернусь я в "Купидон" и буду делать что прикажут. Пока я  им
нужна, не тронут. Откровенно говоря, после Эмиратов смерти я
не  боялась, но страсть как не хотелось стать измененной.  К
призеру,  как  Мосолушка. Страшно подумать... Был  уважаемым
членом  общества,  вором в законе,  бизнесменом  -  и  вдруг
превратился  в пресмыкающееся. Вся моя гордыня,  доставшаяся
от  спившегося папочки, бунтовала. Понятно, в  Москве  полно
измененных, куда ни плюнь - попадешь в зомби, но я не хотела
быть  одной из них. Уж лучше простая, незатейливая смерть  в
проруби или под ножом мясника.
       Сидоркин  выпил  водки,  пожевал  колбаски,   закурил
сигарету  - и все молча. Я его не торопила. Спешить  некуда.
Смотрела  на  него  с  горечью:  ну  почему,  почему  мы  не
встретились хотя бы несколько лет назад, когда я еще не была
пропащей? Могли бы пожениться, нарожать детей, купить  домик
в  деревне. Я работала бы художником-декоратором, как когда-
то  мечтала,  а он ловил бы террористов - или кого  они  там
ловят? Главное, в жизни появился бы иной, сокровенный смысл,
который  нынче заменился неукротимой погоней за долларом.  Я
никого  не  осуждаю, осуждать грех, но в ту минуту  прокляла
время,  в  какое меня угораздило родиться. Подлое, как  рожа
Ганюшкина.
     - Турки-то при чем, Надь?
     Я обрадовалась, вопрос конкретный.
      -  Как  при  чем?  Канал сбыта. Туда сплавляют  товар.
Клонов, рабов. Наверное, каналов много, просто меня посадили
на этот.
     - С Гуревичем хорошо знакома?
     - Лякин муж, - подтвердила я, - Клевый дядька. А Ляка -
сволочь. Подставила меня.
     - Надь, скажи по совести, тебе чертики не снятся? Ты не
чокнутая? В смысле крыши.
      -  Что же такое! - взорвалась я, но тихо, без шума, не
привлекая  внимания.  - Не веришь, что  ли?  Думаешь,  лапти
плету? Зачем мне это надо?
      -  Про клонов не верю. Про остальное могу поверить,  а
про клонов нет. Это научная фантастика.
      -  Ах фантастика?! Да я сама видела. Целые шеренги,  и
все   одинаковые,  как  близняшки.  А  что  они  сделали   с
Мосолушкой, тоже не веришь?
     - Что сделали с Мосолушкой?
      Я  рассказала, он выслушал. Выпил еще водки, я махнула
рюмку  и  задымила,  мы оба выглядели  ошарашенными,  но  он
больше, чем я.
     - Антон, скажи прямо. Можешь помочь?
     - Как, Надь?
     - Вытащи меня оттуда.
      -  О  чем  ты?  Если хоть половина  из  того,  что  ты
рассказала,  правда  -  твоя песенка спета.  Никто  тебя  не
вытащит. Сама же понимаешь.
     Вот и приговор. Как обухом по голове. И он был, конечно
прав. Так же прав, как весенний дождь с грозой, смывающий  с
асфальта   грязь.   Оставалось   извиниться   за   то,   что
побеспокоила  занятого человека, и распрощаться.  Ему  жить,
мне  пропадать  в одиночку. Что заслужила, то  и  получи.  Я
затушила  сигарету  в пепельнице, поправила  прическу.  Жест
неуместный.  Сейчас  на  мне  такая  прическа,  которую   не
поправила.
      -  Что  ж,  Тошенька,  спасибо  за  доброе  слово,  за
сочувствие.  Считай, что ничего не слышал,  а  я  ничего  не
говорила. Позволь расплатиться за выпивку? Это ведь  я  тебя
пригласила,  не  ты меня. - Достала из сумочки  кошелек,  из
кошелька пятидесятидолларовую купюру. - Думаю, хватит, а?
     - Черт его знает, тут цены ломовые.
     - Прощай, секретный агент.
     - Прощайте, сударыня.
      Когда  встала, ухватил меня за руку и ловко вернул  на
место.  В  ту  же  секунду  слезы хлынули  у  меня  из  глаз
неудержимым  потоком,  как  вода  из  прохудившихся  кранов.
Сидоркин,  достав носовой платок, покачал  головой  и  начал
вытирать  краску, растекшуюся по щекам. Я не сопротивлялась.
Его забота нас сроднила.
     - Издеваешься, да? Антон, мне страшно. Спаси меня.
      - Спасти человека может только он сам, - наставительно
заметил  он,  - С помощью поста и молитвы. Так  учат  святые
старцы.
      Невольно  я улыбнулась, по натуре я смешливая,  только
давно забыла об этом. Сидоркин с поклоном подал рюмку водки:
      -  Выпей, краса ненаглядная. Облегчи душу. Я выпила  с
удовольствием. Слезы высохли.
     - Не думай, могу и заплатить, если поможешь. Деньжата у
меня есть.
     - Большие?
      -  Турки  счет  открыли, не веришь?  Вот,  -  показала
пластиковую карточку со штрихкодами. Он ее чуть ли на  зубок
не попробовал.
     - Сильная вещь, - оценил. - Надо проверить, не липа ли.
      - Нет, не липа. Я проверяла. В банкомате сняла пятьсот
баксов. Без проблем.
      - С богатым человеком всегда приятно иметь дело, но  у
меня другое условие.
     - Какое?
      - Если все окончится благополучно, скатаем куда-нибудь
на  недельку позагорать. Третий год собираюсь, все никак  не
получается.
     - Ты же сказал, моя песенка спета?
      -  Иносказательно - да. Но практика часто противоречит
нашим  представлениям  о  ней. Так  написано  у  таджикского
философа Наджилами Али.
      -  Ты очень образованный человек, хотя по тебе никогда
не скажешь, - похвалила я. - ответь, что мне делать?
      -  Пока  ничего. Сиди, работай. Мне больше  не  звони.
Понадобится,  сам  найду, - не успела  я  испугаться,  мягко
добавил:
      -  Ужасно другое. Сегодня нельзя ни к тебе, ни ко мне.
Надо поскорее разбежаться.
     Я огорчилась не меньше его, робко предложила:
     - Если тебе не терпится, можно в машине.
      -  Интересная  мысль...  Ладно,  слушай  инструкции...
Говорил  недолго,  и  я все отлично запомнила.  Первый  Урок
конспирации.  Отлетели  беззаботные  денечки  и,   наверное,
никогда  не  вернутся.  Но  все  бабы  полоумные,  и  я   не
исключение.  Его  суровые  наставления  звучали   для   меня
ласково,  как  пожелания спокойной ночи:  "Ляг  на  животик,
Деточка, и болеть перестанет". Я больше не чувствовала  себя
одинокой и радовалась лукавому блеску его сумеречных, темных
глаз,  погружаясь  в  них с головой.  Что  бы  ни  случилось
дальше, за этот вечер я благодарна судьбе.
      Была  еще  ошеломительная поездка по ночной Москве  на
"жигуле".  Забыв обо всем на свете, до одури  целовались  на
каждом  светофоре,  а  то и прямо на ходу,  и  не  разбились
только  благодаря  его высокому водительскому  мастерству  и
цыганскому  счастью.  Я  не знала, что  способна  на  такое.
Поплыла,  как  квашня. Внутри не осталось ни одной  жилочки,
которая  не принадлежала бы ему. Так и парила в невесомости,
пока  не  высадил меня возле Павелецкого вокзала.  Прощались
недолго. Отдышавшись, я спросила:
     - После этого опять скажешь, что не чекист?
     - После чего после этого?
      - Антон, скажи, что любишь меня. Это важно. Мне не так
страшно будет.
      - Не могу, - отозвался самодовольно, - Слишком большая
ответственность.
      Открыл  дверцу и выпустил. А сам рванул с  места,  как
ненормальный,   и   мгновенно  исчез  в  сверкающем   потоке
лимузинов. Сгинул в ночи.

                   8. ПОКОРЕНИЕ ГРОМЯКИНА

      Наказали той же ночью. Примитивно, по-босяцки. Заснула
счастливая,  а  очнулась от резкой боли в  паху.  Попыталась
ворохнуться  -  куда  там... Голову чем-то  замотали,  пасть
заткнули, и на грудь давило, как плитой. Били в основном  по
животу и по бедрам. Но без изуверства. Боль резанула оттого,
что   в  дырочку  чего-то  запихнули.  Потом  выяснилось   -
маленькую пластиковую бутылку от пепси. Поозоровали. И  дали
понять, какое я для них ничтожество.
       Экзекуция   проходила  в  полной  тишине,   и   когда
закончилась,  я  еще  некоторое время  лежала  не  шевелясь,
прислушиваясь.  Негромко  хлопнула  входная  дверь,  загудел
лифт. Я размотала с головы простыню, зажгла лампу у кровати,
общупала  всю  себя - и побрела в ванную.  Потери  невелики.
Лицо  совершенно нетронутое, левая грудь расцарапана,  кровь
на  соске, ну и весь низ живота побурел. Боль стала  ровной,
тянущей, как при воспалении придатков.
      Меня  и раньше, конечно, поколачивали, без этого жизнь
дамы  полусвета не обходится, без пенделей, но в собственной
постели  отметелили впервые. Наверное, это должно  было,  по
замыслу  хозяев,  оказать благотворное  воздействие  на  мою
психику.   То   есть   не   столько  сами   побои,   сколько
сопутствующий антураж. Действительно, без всяких затруднений
проникли  в  запертую квартиру, застали  врасплох  и  вообще
могли сделать что угодно, но даже не изнасиловали, милостиво
обошлись.  Предупредили  по-доброму,  дескать,  знай,   свое
место, тварь, и не рыпайся, не самовольничай. Бутылка  между
нoг  -  знак  особого, почти сакрального презрения.  Что  ж,
спасибо, сэр Ганюшкин! Я все поняла.