г дружке,
крутились, вертелись - и вдруг упулились в четыре глаза.
     - Слышь, мужик, бабками не богат?
     - Чего надо?
     - Отстегни стольник. Завтра вернем.
      Тусклые,  наглые,  чуток  подкуренные,  почти  детские
глаза.  Тщедушные  тельца гарантированных белобилетников.  В
кармане у каждого по кастету либо заточке. Петрозванов отдал
им три десятки, хотя, возможно, честнее было взять щенков за
шкирку  и  стукнуть лобешниками. Но он не мог себе позволить
даже малейшего шума.
      -  Мало,  братан, - огорчились пацаны. - На пузырь  не
хватит. Да не сомневайся, отдадим. Сяку знаешь?
     - Вы при нем, что ли?
      -  Ну  да... Ну не совсем... Ну типа того...  Дай  еще
полтинник, не жлобись.
      -  Для  Сяки ничего не жалко, - уверил Петрозванов.  -
Извините, хлопцы, сам сегодня на мели. Вот все, что  есть...
-  отлил  из  горсти  в  горсть серебра,  сокрушенно  развел
руками.
     Пацаны переглянулись.
     - Соточку примешь?
      -  Нет,  -  отказался старлей. - Кроме пива,  организм
ничего не принимает.
     Сопляки удивились искренне.
     - Надо же, а с виду впитой.
       -   Был  когда-то,  -  пригорюнился  Петрозванов.   -
Внутренности все отбиты ментовскими сапогами.
      Пацаны  посуровели,  придвинулись  ближе.  Завязывался
хороший   разговор,   который  мог   вылиться   в   приятное
знакомство,   но  судьба  распорядилась  иначе.   В   дверях
заведения обозначились двое мужиков, и тем же верхним чутьем
он  сразу  определил, что по его душу. Рослые,  поджарые,  в
строгих  костюмах и при галстуках, похожие на близнецов.  По
тому,  как рассеянными взглядами сфотографировали публику  и
какой   обманчиво  расслабленной  походкой  пересекли   зал,
направляясь  к  стойке бара, Петрозванов опознал  и  другое:
коллеги, скорее всего, из каких-нибудь смежных спецслужб. Но
не   бандиты.   У   тех   совсем  иная  повадка,   показушно
агрессивная,  а  у  этих осторожная, волчья.  Уселись  перед
барменом   Володей,   но   ничего   заказывать   не   стали,
пошушукались,  и  один, лет тридцати и  по  званию,  похоже,
повыше  Сергея,  слез  с "вертушки"  и  прямиком  почапал  к
Петрозванову. Подошел, сухо произнес, не глядя в глаза:
     - Потолковать надо, земеля.
     - О чем, друг?
     - Не здесь же.
     - А где?
     - Давай выйдем на двор.
      Встретились  все же глазами, и Петрозванов  не  увидел
ничего,   кроме  скуки,  в  желудевых  зрачках   незнакомца.
Понятно, человек при исполнении. Сергей не почуял опасности.
Это  была  его  первая и самая главная, роковая  ошибка.  Не
почувствовал опасности ни умом, ни сердцем.
     - Хоть намекни, о чем базар?
     - А то не догадываешься? О твоем дружке, о чем еще?..
      Пацаны  притихли  и  выглядели как щенки,  застигнутые
врасплох матерым хищником. Только что волоски на макушке  не
"ab +( дыбом.
      Петрозванов с сожалением отставил недопитую кружку, на
треть там еще было.
     - Ладно, если надо... Почему не выйти?
      На  дворе  парило. В ноздрях першило от надвигающегося
дождя.  Улица  хорошо  освещена. Петрозванов  вышел  первый,
посланцы  следом. Остановились, закурили все трое. Прикурили
от зажигалки Сергея.
      -  Туда  пойдем, - указал один на котельную в  глубине
дворика.
      Петрозванов  знал,  что  на дверях  котельной  пудовый
замок. Поинтересовался:
     - За лоха держите, парни?
     - Там человечек ждет, он все объяснит.
     - Что за человечек?
     - Какая разница? Про твоего дружка сведения имеет. Если
тебе, конечно, важно.
     Собеседник цедил слова лениво, без всякой эмоциональной
окраски,  и  Сергей окончательно утвердился: свои,  коллеги,
сыск.  И  загоняют ни кого-нибудь другого, а его самого.  Их
двое,   и   если,  допустим,  в  котельной  третий,  ничего,
посильно. В любом случае у Петрозванова не осталось  выбора.
Приманка солидная, поневоле потянешься. Он пошел за ними,  и
это  была  его вторая ошибка, вытекающая из первой.  Тут  уж
ничего не попишешь. Он должен услышать, что им известно  про
Сидоркина.
       Замок  висел  на  двери,  но  декоративно.  Один   из
сопровождающих снял его без ключа, разведя дужки. Внутри,  в
душном  помещении, на три четверти загроможденном трубами  и
котлами,  горело электричество. В дальнем углу  за  щербатым
столом,  накрытым клеенкой, сидел пожилой  мужчина  с  седой
бородкой  клинышком и забавным хохолком на узкой тыковке.  В
облике  этого  человека не было ничего угрожающего,  он  был
скорее клерком, чем громилой, если бы не гримаса отвращения,
прилипшая  к  нижней  губе. Эта неприятная  гримаса  как  бы
сообщала любому, встретившему его взгляд: "Ну что, засранец,
вот тебе и кобздец! Не отвертишься, падаль!"
      В  котельной он был не один: с ящиков у стены поднялся
детина  монголоидного типа, ростом под потолок, с разворотом
плеч,  как у трактора, и это было уже серьезно. У детины  на
лбу  было написано, что он веников не вяжет, и усомниться  в
этом мог кто угодно, но не Петрозванов, который понимал толк
в  мужской  силе. Сзади проскрежетал засов, и сопровождающий
подтолкнул его вперед, довольно грубо. Но это уже  не  имело
значения. Сергей понял, что влип основательно и что в  такой
обстановке кто первый начнет, тот и кончит. Охранник  словно
прочитал  его мысли и, чтобы не оставлять иллюзий,  обхватил
за   туловище  и  необыкновенно  ловко  извлек  пистолет  из
подмышечной  кобуры.  И  вторично  подтолкнул,  так  что  он
оказался в двух шагах от стола.
     - Не врубаюсь, - обиделся Петрозванов. - Что за комедию
вы затеяли, господа? Вроде культурные люди с виду.
      -  Сейчас  узнаешь, какие мы культурные.  -  В  улыбке
бородатый   обнажил   десны,   отчего   гримаса   отвращения
/`%"`   b(+   al  в  какой-то  скорбный  свиток  прегрешений
человеческих: ничего подобного Сергею видеть не  доводилось.
-  Значит,  так, старлей. Шутки в сторону. От тебя требуется
только  небольшая информация. Выкладывай, где прячется  твой
баклан, и расстаемся по-доброму. Или... Ну, сам знаешь,  как
это бывает.
     Петрозванов, совершив все мыслимые и немыслимые ошибки,
вдруг теперь ощутил ледяное спокойствие.
      -  Интересное  кино, - сказал он.  -  Это  вы  обещали
сказать, где он. Если, конечно, мы говорим об одном и том же
человеке.
      - Об одном, об одном... О твоем майоре. Все-таки ты не
совсем  в  теме,  старлей.  Повторяю.  Сдай  Сидоркина  -  и
разойдемся.  Другого выхода у тебя нет.  Очень  важные  люди
заинтересованы. Их нельзя кидать. Они не поймут.
      -  Зачем важным людям Сидоркин? Он обыкновенный  опер,
такой же, как я. Мелкая сошка.
     - Вот это не твоего ума дело, опер.
      Петрозванов  тянул  время, косясь  на  монгола.  Этот,
безусловно,  самый  опасный. Но и те двое,  сзади,  тоже  не
подарок. Ситуация совершенно проигрышная, а виноватых нет.
      - Сейчас ничем не могу помочь, - Петрозванов незаметно
сдвинулся  с  места,  -  но  при  взаимном  уважении   можем
договориться. На определенных условиях...
      Он  не  успел  договорить и не успел  поставить  блок.
Непонятно,   какой  знак  подал  бородач,  но   на   затылок
обрушилась   будто  чугунная  гиря  и  монгол   одновременно
засветил  каблуком  в  пах.  Счет  пошел  на  мгновения,   и
Петрозванов  постарался использовать их с  толком,  пока  не
вырубился.  Он  сделал то, чего они не ждали. Не  повернулся
назад  и  не напал на монгола, а обрушился грудью  на  стол,
ухватил  бородатого  за  уши и едва  не  вывернул  башку  из
грудной  клетки, но ему не дали довести прием  до  победного
конца.  Показалось, на мгновение вознесся в воздух, воспарил
и тут же растянулся на полу, расплющенный стопудовой плитой.
      Когда  очнулся,  обнаружил себя  сидящим  у  стены  со
спеленатыми  руками  и  ногами. По всей  видимости,  времени
прошло немного: бородач еще жалобно скулил, пытаясь вытянуть
шею.  Теперь он выглядел безмерно опечаленным чем-то. Монгол
массажировал   ему   позвоночник,  а  один   из   бойцов   с
сосредоточенным видом наполнял шприц из белого пузырька.
       -   Эй!  -  позвал  Петрозванов,  радуясь,  что  язык
повинуется.  -  Мы так не договаривались.  Вы  что,  хлопцы,
чокнутые, что ли?
     Бородач зафиксировал, на нем удрученный взгляд:
     - Все, старлей, доигрался. Теперь тебя никто не спасет.
Пожалеешь, что родился. Давай, Митяй, коли.
      -  Слушаюсь, босс. - Боец подступил к нему со шприцем,
задрал рукав.
     - Сыворотка правды? - уважительно уточнил Петрозванов.
     - Она самая, - ответил бородач, - Сейчас распоешься как
миленький.
      С  первого раза фельдшер в вену не попал и со  второго
тоже.  Петрозванов делал неуловимые перекатывающие  движения
*(abln.  Тот  позвал  товарища на помощь.  -  Закрепи  руку.
Озорует, сволочь.
      - Зря лекарство переводите, - прогудел Петрозванов.  -
Если бы я чего знал, и так бы сказал.
      - Для всех было бы лучше, - заметил бородач. Следующие
слова   Петрозванов  услышал  уже  через   блаженную   одурь
наркотика.  Горячая волна, словно огненный ток,  прокатилась
по  телу,  сердце гулко забилось, мозг зажил самостоятельной
веселой   жизнью.   В  "Варане"  проводили   тренировки   на
противостояние   подобным  препаратам,   но   теоретические.
Практическим приемам его учил Сидоркин, который  знал  много
полезных  вещей  неизвестно откуда. Первым  делом  следовало
сосредоточить   сознание  на  каком-то  конкретном   образе,
ухватиться за него, как за дерево, и не отпускать,  пока  не
иссякнет  воздействие наркотической волны.  Он  не  придумал
ничего  лучше, как вызвать в воображении снежно-белые  груди
прекрасной  Элины,  к  которой нынче  собирался  попасть,  и
приникнуть к ним губами. Образ удался впечатляющим и  ярким:
мужское естество отреагировало мгновенной судорогой. На губы
слетела мечтательная улыбка.
      -  Поплыл, стервец, - произнес голос над ним. -  Можно
приступать, босс.
     Бородач озабоченно спросил:
     - Не перестарался, Митяй? Что-то больно много вкатил.
       -  Не  беспокойтесь,  Денис  Иванович.  Минут  десять
продержится.
     Лиц Петрозванов не различал, все дымилось вокруг, кроме
Элиных   грудей,   но  звуки  доносились   громко,   крупно,
отчетливо, вливались в уши будто через динамик.
      -  Как  твоя  фамилия? - услышал вопрос, обращенный  к
себе;  при  этом из вязкого дыма как изображение, прорвавшее
помехи,  вынырнули  два тусклых глаза и  губа,  напоминающая
мохнатую бородавочку.
      - Петрозванов Сергей Вадимович, - отозвался охотно,  с
желанием сделать приятное допытчику.
     - Звание?
     - Старший лейтенант.
     - В каком подразделении служишь?
     - Опергруппа "Сигма", особый отдел.
     - Сколько тебе лет?
     - Двадцать шесть.
     - В каком году родился Эйзенхауэр?
      -  В одна тысяча восемьсот семьдесят первом. Наступила
пауза,  во время которой прекрасная Элина попыталась  отнять
грудь,   и   Петрозванов  резко  сжал   зубы,   почувствовав
горьковато-сладкий привкус во рту.
      - А ну не балуй! - одернул незнакомый голос, и тяжелая
рука отвесила ему подзатыльник. Бородатый продолжил допрос.
     - Кто твой лучший друг?
     - Антон Сидоркин, кто же еще? Это все знают.
     - Давно его видел?
       Петрозванов  напрягся,  вспоминая.  Самое   страшное,
непростительное - огорчить бородатого неверным ответом.
      -  Шесть  дней назад. Или восемь. Простите,  точно  не
/.,-n.
     - Какая с ним связь?
      Петрозванов  ощутил, что приближается  момент  истины.
Крепче  ухватился  за  бока Элины,  нырнул  носом  в  теплую
ароматную белизну.
     - Отвечай, собака! Какая связь?
      -  Не  серчайте, добрый господин... Он сам  звонит  по
необходимости.
     - Где он сейчас?
      Петрозванов  испытал толчок несказанного горя  оттого,
что приготовился соврать.
     - В Европе, - отозвался едва слышно.
      -  Врешь, сучонок! Как он может быть в Европе, если мы
знаем,  что  он  в  Москве? Говори  правду,  только  правду.
Повторяю вопрос. Где прячется Сидоркин?!
      -  Он не прячется. - Петрозванов заплакал, ощущая, как
тело  Элины сжимается, уменьшается, иссякает, превращаясь  в
шерстяной клубок. - Он всегда на виду. Кого хотите спросите.
Я не вру. Я никогда не вру, добрый господин...
      Он  чувствовал,  что  засыпает,  и  понимал,  что  это
равносильно  смерти.  Спящий он им не  нужен.  Он  им  нужен
говорящий.   Спящего  не  пожалеют.  Они  и  говорящего   не
пожалеют,  но  у  говорящего есть шанс  очухаться.  Действие
карбонада  не  вечно. Главное, удержать Элину,  не  дать  ей
выпасть  из  рук.  Она тоже над ним потешается,  но  это  из
другой оперы. Это ее любовные игры, чересчур затейливые  для
его  прямого  солдатского  чувства.  Он  не  котенок,  чтобы
гоняться за шерстяным клубком.
      -  Прекрати, - одернул подружку. - У нас всего  десять
минут.
     - С кем разговариваешь, Сережа? - почти ласково спросил
бородатый.
      -  С  Элиной. - Петрозванов понял, что выдал  себя,  и
испугался еще больше.
     - Кто такая Элина?
      -  Это  большая тайна, господин. Я не трепло, но  вам,
конечно, откроюсь. Элиночка - супруга Фраермана. У нее груди
как пики Эльбруса. Хотите потрогать?
     - Значит, майор скрывается у Фраермана, да?
      -  Что  вы,  они даже не знакомы. Фраерман  -  большой
человек,  мы  для него все пешки. Он на нас  и  смотреть  не
захочет.  У  него деньжищ немерено. Вилла  в  Ницце,  дом  в
Лондоне.   Еще  много  кое-чего.  Ему  сам  Борис  Абрамович
покровительствует.  Для  него мы  с  вами  навроде  кучеров.
Запрячь и ехать. Больше вам скажу...
      Очередной  подзатыльник сильно его тряхнул,  но  помог
сбросить   сонливость  даже  лучше,  чем  недержание   речи.
Мучители заговорили между собой. Петрозванов прислушивался с
ехидной  ухмылкой. Мял белые груди Элины, которая  перестала
притворяться клубком. Чувствовал, что выигрывает. Им его  не
взять.
      -  Денис Иванович, может, вправду не знает? - произнес
голос.
     Бородатый ответил:
      -  Может, и так. Или ваньку валяет. Если еще одну дозу
вкатить, как думаешь, Митяй?
     - В отключку уйдет или сдохнет. Не сдюжит.
      -  Тогда  давай-ка подвесим на блоки. Иногда дедовские
способы оказываются самыми надежными.
     - Вырубится сразу, Денис Иванович.
      -  Какая  разница? Попытка не пытка. А что с  ним  еще
делать? Все равно списывать. Поднимай, Ахмет.
       Пока   обсуждали  его  судьбу,  Петрозванов  проделал
упражнения по методу Фролова (эндогенное дыхание), пустил по
клеткам   волну   углекислого  газа.   Потусторонний   морок
отступил,  мысли  прояснились - и он был готов  к  действию.
Времени  оставалось ровно столько, сколько  им  понадобится,
чтобы  вздернуть его на тросах. Но они обязательно ошибутся.
Кому  захочется тащить наверх мешок с песком? Так  и  вышло.
Чертыхаясь, монгол распутал веревки на запястьях. Поднял его
на  руки,  как  ребенка, и перенес на бетонную  площадку  за
котлами.   Сквозь  сощуренные  веки  Петрозванов   разглядел
свисающий  с потолка железный крюк. Ага, подвесят  за  ноги,
как барана.
      Помощники  пыхтели  сзади: на  узком  пространстве  не
развернуться, монгол занял его целиком. Горячо дышал в  ухо.
Потом  перевернул вниз головой и дернул к потолку,  стараясь
зацепить  ножным  узлом  за  крюк.  Дальше  медлить  нельзя.
Болтаясь  мертвым грузом в его руках, Петрозванов  осторожно
нащупал под холщовой тканью брюк гениталии монгола, переслал
мощный  импульс  в  пальцы  и  раздавил  их  в  горсти,  как
спичечный  коробок.  Взвыв, монгол  уронил  его  на  пол,  и
Петрозванов  едва  успел спружинить  и  встать  на  карачки.
Монгол,  вслепую  шатаясь, загораживал проход,  и  это  дало
старлею   несколько   секунд,  чтобы   распустить   веревку,
стягивающую  щиколотки.  Из сидячего  положения  он  ринулся
вперед, боднул богатыря головой, завалил и по нему,  как  по
мосту,  перескочил  в  помещение. Теперь  успех  зависел  от
скорости,  цель простая и понятная - прорваться к двери.  Но
бойцов  не  застал врасплох, у обоих в руках  пушки,  оба  в
пружинном  состоянии,  готовые к  стрельбе,  хотя  почему-то
мешкали.  Решали  мгновения, и если  бы  Петрозванов  был  в
нормальной  форме,  он сумел бы их использовать,  но  подлое
лекарство все еще тормозило реакцию. Тыльной стороной кулака
смел  с  ног  бородатого, нанеся ему  непоправимое  чeрепное
увечье,  уклонился  от ноги одного бойца,  но  перед  вторым
нехорошо, неопрятно открылся. Услышал гулкий хлопок выстрела
и  почувствовал, как свинцовая пчела впилась в мякоть бедра.
Это  его не остановило. Всей массой, по-медвежьи, подмял под
себя  стрелка,  ломая руку с пистолетом,  и  двумя  прыжками
добрался  до двери. Сдвинуть засов не успел: еще  две  пчелы
вгрызлись  в поясницу, туловище враз онемело и руки  повисли
как  плети. С трудом развернулся, опираясь спиной на  дверь.
Он был доволен: славно поработал. Бородатый и одни из бойцов
в  отключке, могучий монгол черной кучей копошился со своими
раздавленными  яйцами, глухо подвывая, и  лишь  единственный
противник цел и невредим стоял в четырех шагах, подняв  руку
с пистолетом. Петрозванов вспомнил, как его зовут Митяй.
     - Прыткий ты, однако, - похвалил этот Митяй без улыбки.
- Жалко убивать.
      - Не сходи с ума, - сказал Петрозванов. - Дай уйти. Мы
же не враги с тобой. Оба русские офицеры.
      -  Да, не враги, - согласился Митяй. - Но работаем  на
разных хозяев. Или забыл?
      У  Петрозванова  от  нахлынувшей слабости  подогнулись
ноги,  будто им пришлось держать не его собственный  вес,  а
всю котельную. Голова закружилась.
      -  Тогда  стреляй, раз продался. Чего ждешь?  Странная
тень, будто облако, скользнула по лицу Митяя.
      -  Скажи, где майор - отпущу. Слово чести. Петрозванов
засмеялся  из последних сил, чтобы больнее уколоть  подлюку,
до которого не мог дотянуться.
      - Откуда она у тебя взялась, честь-то? Да кабы и знал,
разве  сказал  бы  такой  твари? Не  понимаешь?  Мозги  тоже
продал?
       Митяй   выстрелил  ему  в  грудь,  почти  в   сердце.
Петрозванов  почувствовал, как пуля запуталась  в  ребрах  и
выжгла  там  тесную кровяную пещерку. Он спокойно  улегся  у
двери  и  перестал  дышать.  Но не  умер.  Он  не  собирался
умирать. Это была его последняя уловка.

                             ***

       Борис   Борисович  Могильный  вернулся  домой   после
двенадцати  ночи. Отпустил водителя, велев утром приехать  к
девяти. Не спеша побрел к подъезду, неся на плечах усталость
мужчины  на седьмом десятке, весь день проведшего на  ногах.
Охраны   у   него  не  было.  За  многое  генерал   презирал
победителей,  которым служил последние годы, и  отдельно  за
то, что не решались высунуть носа на улицу, не послав вперед
соглядатаев.  Отчасти  за это их и жалел.  Сколько  же  надо
наломать  дров,  какой взять грех на душу, чтобы  страшиться
собственной   тени?  Особенно  сочувствовал  их   отпрыскам,
которые,  пусть  порченные не праведным богатством,  все  же
оставались  детьми,  наивными и восторженными,  но  даже  до
своих  элитных школ им приходилось добираться обязательно  в
сопровождении натасканных, как ротвейлеры, мордоворотов.
      Ночь  стояла  тихая,  прозрачная,  электрический  свет
причудливо сливался с небесным, звездным сиянием, и  генерал
решил  выкурить на воле лишнюю сигарету, заодно собраться  с
мыслями. Опустился на лавочку под липами и блаженно задымил.
Но  не  успел  насладиться  парой  затяжек,  как  неизвестно
откуда,  а вроде прямо с деревьев, возник мужчина в замшевой
куртке  и,  не спросив разрешения, бухнулся рядом. Могильный
не  насторожился, но поморщился: запоздалый  пьянчужка,  что
ли? Нет, не пьянчужка, не похож. И тут же услышал:
     - Разрешите прикурить, Борис Борисович? Генерал чиркнул
спичкой (зажигалок не любил) - и сразу узнал ночного гуляку.
Вернее,  просчитал.  Слишком часто за  эти  дни  разглядывал
фотогра