Половина  лица  вместе с глазом  словно  залита  алой
краской. Повинился смущенно:
      -  Извини,  лейтенант,  все же подловили...  Вижу,  на
каталке везут больного, чин чином...
       -  Ничего,  -  успокоил  Петрозванов.  -  Это  первая
ласточка. Приноровишься еще...

                             ***

       Иванцов  гордился  собой.  Без  специальных   знаний,
практически  на  голом  энтузиазме ему удался  поразительный
научный эксперимент. Может быть, все-таки помогло то, что он
сам  еще  отчасти  находился в плену хосписных  видений.  Во
всяком  случае  новоявленный  лидер  партии  Громякин  важно
расхаживал  по квартире, покрикивая на подвертывающихся  под
руку  Сидоркина  и  Надин - и разговаривал  исключительно  в
соответствии со своим новым статусом. Сидоркина он  принимал
за  своего  пресс-секретаря,  Надин  за  полюбовницу,  а   к
Анатолию  Викторовичу относился как к  товарищу  по  борьбе,
временно  переметнувшемуся в оппозицию. На него  было  любо-
дорого  смотреть.  Он проделывал и говорил  такие  вещи,  от
которых  Надин,  забыв  обо всех своих горестях,  заливалась
колокольчиком.  Правда, перед ней возникла небольшая  личная
проблема,  но  она  вышла  из положения  с  честью.  На  все
предложения  Громякина удалиться с ним в укромный  уголок  и
заняться  своими  прямыми обязанностями,  в  ужасе  округлив
глаза, отвечала, что придется немного потерпеть.
      -  Почему?! Отвечай, потаскуха! - грозным Громякинским
голосом требовал ответа двойник.
      -  При  муже не могу, - пищала и указывала пальцем  на
хмурого Сидоркина.
     - Разве он тебе муж? С каких пор?
     - Обвенчались на Красную горку, Владимир Евсеевич.
     - Без моего разрешения?
     - Вы были в Ираке, Владимир Евсеевич. Он меня хитростью
взял.
     Двойник оборачивался к Иванцову:
     - Что посоветуешь, Толян?
      -  Потерпи,  Володя, - сочувствовал Иванцов.  -  Скоро
другого секретаря сыщем.
      -  Бред  какой-то, - ворчал двойник. -  С  собственной
любовницей нельзя потешиться из-за какого-то говнюка.
      Обладая единственной и незамутненной извилиной, он был
доверчив,  как  дитя. Угрожающе взглядывал на Сидоркина,  но
тот отвечал смиренной улыбкой.
     Двух суток не прошло, а представление разыгралось не на
шутку:   игровой  ход  внушения  придумал  будто  по  наитию
Иванцов.   Впрочем,  какое  наитие...  Он  отталкивался   от
россиянской  действительности,  где  все  призрачно,  зыбко,
нетвердо и словно понарошку. Сидоркин не одобрял это  метод,
считал  его  ненадежным.  Ему  представлялось,  что  пожилой
ученый  должен употребить что-нибудь более основательное  из
научного арсенала, но результат был налицо. За двое суток из
сырого   материала   возник  политик  Громякин,   мало   чем
отличающийся  от  прототипа. Однако ближе к  вечеру  Иванцов
опять  завел речь об этической стороне дела. Уведя Сидоркина
на кухню, сказал:
     - Посмотрите на него, Антон, это же нормальный человек.
     Сидоркин сразу его понял, коротко отрезал:
     - Зомби.
     - Нет, не зомби. Такое же страдающее существо, как мы с
вами.
       -   Я  не  страдающее...  Чего  вы  хотите,  Анатолий
Викторович? Чтобы я его отпустил? Да его тут же  загребут  в
ментовку, а оттуда обратно в хоспис. Коррупция.
      -  Может  быть. в хосписе все же лучше, чем в  могиле?
Сидоркин  поежился:  он  давно не имел  тесного  контакта  с
интеллигентом  совкового замеса, воспитанным  на  литературе
девятнадцатого века. Испытание оказалось непростым.
      -  Анатолий Викторович, надо где-то раздобыть имитатор
голоса - вот проблема. А вы озабочены какой-то ерундой. Сами
же  понимаете,  наш Громяка не сможет стать  человеком.  Его
стерилизовали.  Как и его побратима из Думы. Только  разными
способами.
     - Не скажите, еще какие бывают чудеса... Неужели нельзя
сделать, чтобы он уцелел?
      -  Можно. И цена недорогая. Жизнь ваших детей, жены  и
ваша  собственная.  Мою с Надин я не считаю,  это  уж  вроде
отсевка.
     Договорить не успели: из комнаты раздался женский визг.
Когда  пришли,  застали любопытную сценку. Двойнику  удалось
заманить  девушку за платяной шкаф, и той  было  уже  не  до
смеха.   С  самыми  серьезными  намерениями  и,  похоже,   с
недюжинной силой и сноровкой он срывал с нее остатки халата.
Сидоркин оттащил его, ухватив поперек туловища, и швырнул на
кровать.
      -  Как не стыдно, господин Громякин! Насиловать  чужую
жену на заседании фракции...
      -  Где  вы видите заседание, где?! Кто вы, собственно,
такой?
      Сидоркин  не  мог  не признать, что профессор  добился
поразительного  успеха: перевоплощение было  полным.  Больше
того,   несчастный  зомби  походил  сейчас  не   только   на
знаменитого  Громякина  (тут,  конечно,  внешность),  но  на
любого   крупного   демократического  деятеля,   наглого   и
двуличного, как крысенок. Майор уселся напротив  кровати  на
стул,   решив   по   горячим   следам   провести   последнее
экзаменационное  собеседование. Взглядом пригласил  Иванцова
присоединиться. Обернувшись к Надин, бросил:
      -  Ты  тоже  хороша,  голубушка.  Прикройся  хотя  бы.
Громякин  блудливо стрельнул глазами, с кровати  не  вставал
без  разрешения: еще в "Геракле" в его бедный  мозг  вживили
чип  непротивления. На начальном этапе это была обязательная
процедура,  проводившаяся по личному распоряжению Ганюшкина.
После  электронной  инъекции каждый  минуту  назад  здоровый
человек  приходил к глубокому осознанию своего  ничтожества,
как если бы несколько часов подряд просидел у телевизора.
       -   Позвольте  мне,  -  сказал  Иванцов.   -   А   вы
контролируйте. Надеюсь, у меня получится натуральнее.
     - Пожалуйста, - согласился Сидоркин.
      Надин  умчалась  в  ванную привести  себя  в  порядок.
Сидоркин  угрюмо  за  ней проследил.  Это  была  его  вторая
проблема,  наравне  с  отсутствием имитатора.  При  странных
обстоятельствах  развивался  их  роман  и  оттого   приобрел
признаки  шизофрении. В самом прямом смысле.  Такого  с  ним
прежде не случалось. Когда просто смотрел на нее, бывало,  в
a%`$f%  вонзалась игла и становилось больно, как при ножевом
ранении.  Ее  приглушенная речь со  множеством  нюансов,  ее
желтые волосы, ее зеленоватые глаза-леденцы - весь ее  облик
поражал  несоответствием реальности. Эту  женщину  откуда-то
прислали, чтобы его помучать. Мучение заключалось в том, что
в  любой  момент  она могла исчезнуть, как фантом,  умереть,
вылететь  в  форточку,  и тогда с его  сознанием,  вероятно,
произойдут необратимые перемены.
      Сам  Сидоркин  был  реальным человеком,  женщин  давно
изучил  и на цвет, и на вкус, часто в них влюблялся,  и  его
любовь,  как у всех элитников, несла в себе элемент  скрытой
воинской   дисциплины.   Никто  из   возлюбленных   не   мог
пожаловаться на его равнодушие или недостаток инициативы,  с
Надин  было  по-другому. Трепеща в его объятиях, она  словно
отсутствовала,  но упрекала в этом его самого.  "Любимый,  -
шептала  угасающим голосом, - ну где же ты? Я тебя не  вижу,
не  слышу, не чувствую!" Это при том, что он упирался  рогом
из последних сил, не жалея себя, от зари до зари.
      Сидоркин  знал, что полюбил, но не понимал  кого.  Его
личный  счет к магнату рос ото дня ко дню, и это  тоже  было
связано  с  Надин.  В  хосписе  ей  что-то  повредили,   она
пыталась,  но  никак  не  могла очеловечиться,  стать  снова
нормальной бабой. Она так боялась его потерять, что не спала
третьи  сутки подряд. Он заставил ее выпить горсть  таблеток
из  тех,  которые  получил от Варягина, голубых  и  зеленых,
способных усыпить отряд гремучих змей: Надин только еще пуще
разохотилась.  Их ночные беседы напоминали кошмар  на  улице
Вязов. К примеру, она вдруг начинала умолять:
     - Дай мне яду, любимый, и покончим с этим сразу.
      - С чем с этим? - уточнял он, хотя заранее знал ответ.
И она знала, что он знает.
      -  Не  с  жизнью,  конечно. От яда  не  умирают.  Зато
постараюсь  освободиться. Как можно любить  того,  кто  тебя
убил?
     - Не хочу убивать.
      - Но ты же только этим и занят, любимый. Ему приходило
в  голову,  что если еще дня два они проведут все  вместе  в
этой  квартире, то здесь останется лишь один здравый человек
- двойник депутата Громякина.
     - Приступим, - бодро объявил Иванцов. - Итак, милейший,
назовите свои позывные.
      Услышав  кодовую  фразу, двойник посуровел,  напрягся,
выпрямил  спину. Ответил самоуверенным басом и, если  бы  не
трусливый блеск в глазах, казался бы почти вменяемым.
      -  Громякин я, Владимир Евсеевич. Председатель партии.
Друг Хусейна.
      - Большая у вас партия, Владимир Евсеевич? Много ли  в
ней членов?
     - Море.
     - Какую программу поддерживаете?
      -  Либеральную, какую еще... Всех коммуняк под ноготь.
Они народ в лагерях гноили. Двести пятьдесят миллионов.
     - Вы женаты, Владимир Евсеевич?
       -   Однозначно.   Дети  имеются.  По  вероисповеданию
e`(ab( -(-.
     - Сколько вам лет?
     - Пятьдесят четыре.
      Иванцов  переглянулся с Сидоркиным и перешел  к  более
трудным вопросам. К профилактическим.
     - Владимир Евсеевич, как вы относитесь к нашим западным
друзьям?
      -  Воши.  Под  ноготь вместе с коммуняками.  У  России
только два друга - армия и флот.
      Вернувшаяся  Надин  захлопала  в  ладоши,  и  Громякин
снисходительно ей поклонился:
     - За базар ответишь, поняла, тварь?
       -  Не  отвлекайтесь,  Владимир  Евсеевич,  -  Иванцов
наслаждался триумфом естествоиспытателя и в этот  миг  забыл
обо  всех  прежних неприятностях и даже о том, что  жить  им
всем, возможно, осталось с гулькин нос. Его Галатея, хотя  и
с перекошенным от напряжения лицом и с пустым взглядом, была
прекрасна.
       Сидоркин  это  тоже  понимал,  одобрительно   хмыкал.
Погрозил кулаком Надин, чтобы не озорничала. Девушка присела
в сторонке, с сигаретой в руке, с пепельницей на коленях.
      -  Итак, - продолжал Иванцов, - западные соседи нам не
друзья, и никто не друзья, но тогда скажите, пожалуйста, как
вы понимаете слово "бизнес"? Вы же бизнесмен, верно?
     - Однозначно.
     - Вы владеете акциями, ценными бумагами, недвижимостью?
     - Коммерческая тайна, - с достоинством ответил двойник,
ловя  во  взгляде  допросчика одобрение,  которое  было  ему
дорого, смягчало страх, поселившийся в больной душе.
       -   Мимика,   -   заметил   Сидоркин.   -   Надо   бы
подкорректировать.
     Двойник отозвался мгновенно и высокомерно:
     - Этого - уволить. За хамство.
      Надин  хрюкнула  от восторга - и Иванцов  окончательно
разомлел.  Удивительный  результат,  удивительный!  Кажется,
пошел процесс самообучения.
      -  Мимика - ерунда, Антон, поверьте. Главное -  смысл,
логическое соответствие образу... Что, попробуем дальше?
     - Конечно, - кивнул Сидоркин. - Дальше - больше.
      -  Владимир Евсеевич! - Иванцов чуть повысил голос,  и
двойник  вжал  голову  в  плечи,  словно  ожидая  удара,   -
Соберитесь, голубчик. Еще минутку... Кто такой Ганюшкин?
       С  двойником  произошла  чудовищная  метаморфоза.  Он
дернулся,   как   от  тока,  посерел,  в  глазах   вспыхнули
голубоватые  сигнальные огни. Яростно  жевал  губами,  будто
челюсть слиплась. Наконец выдавил с трудом:
     - Сука позорная! Он меня кинул!
     - Каким образом, Владимир Евсеевич?
      -  Обещал,  падла,  два лимона в откат,  а  наколол  в
половину.
     - За что откат, Владимир Евсеевич?
     - За политическую поддержку "Дизайна". Правильно?
      - Абсолютно... И что в таких случаях принято делать  с
кидальщиком? По законам бизнеса?
      Из  серого  двойник стал зеленоватым,  вроде  покрылся
плесенью.   Сказалось  колоссальное  напряжение  на   уровне
гипофиза.  Огни  в глазах потухли, уходил накал.  Обреченно,
тихо пробормотал:
     - Давить гнидяру, как таракана. Мочить в сортире. После
этого  последнего усилия блаженно откинулся на спину и через
секунду захрапел.
     Сидоркин остался доволен экзаменом. Только уточнил:
       -   Вот  эта  его  лексика...  Вы  уверены,  Анатолий
Викторович, что она... соответствует?
      -  Именно  так  они общаются между собой,  -  успокоил
Иванцов. - Не сомневайтесь, Антон, доводилось наблюдать. Все
органично.  Естественно, с добавлением  матерка...  Нет,  вы
скажите,  каков все-таки молодец! За два дня из  ничего,  из
маленького  росточка,  развился  до  оптимального  состояния
рыночника.
     - Гениально! - отозвалась Надин.

                        12. КОРОБОЧКА

       Кличка   у   него   была  Дуремар.  Звали   Филимоном
Сергеевичем.  Кроме  того,  в  определенных  кругах  он  был
известен  под  прозвищем Тихая Смерть и  по  имени  Магомай.
Человек неизвестного происхождения, неопределенного возраста
и  невыразительной внешности, но все же  не  европеец  и  не
славянин,   а,  скорее,  южанин,  может  быть,  с   примесью
итальянской   или  албанской  крови.  Даже   для   нынешней,
обновленной  под  Америку,  обретшей  наконец,   по   словам
президента,  твердые моральные принципы Москвы  его  явление
было чрезмерным, внушающим трепет.
      Ганюшкину  порекомендовали его побратимы из кавказской
диаспоры,  и  он  пригласил  его  к  себе  из  человеческого
любопытства. У Дуремара была безупречная репутация. Он не то
чтобы  не  знал  осечек, но (так уверяли) достиг  наивысшего
совершенства в своем ремесле. Дважды приговоренный к  высшей
мере и оба раза казненный, он сидел перед Ганюшкиным в офисе
на Ленинском проспекте и забавно посверкивал круглыми, как у
кролика, глазенками. Хозяин предложил на выбор вино, коньяк,
водку,  но необычный гость согласился лишь на чашечку  кофе.
Объяснил так:
      - Когда есть большой заказ, господин хороший, я вообще
не  пью  и  не  ем. Говею. Из уважения к клиентам.  Они  это
ценят.
      -  Заказ приличный, - подтвердил Ганюшкин. - Сразу  на
три персоны.
     - Будут какие-нибудь особые пожелания?
     - Что имеете в виду, дорогой Магомай?
      -  Как же... Некоторые предпочитают несчастный случай.
Либо  наоборот, чтобы побольше шуму. Очередность, опять  же.
Аспектов много, все влияет на цену.
      "Черт побери! - с умилением подумал Ганюшкин. - Да это
же    философ".    Сталкиваясь   с    детскими    глазенками
необыкновенного  существа, он испытывал мистическое  чувство
тайного  родства. И уже прикидывал, не плюнуть  ли  на  этот
#`%! -k) заказ (в конце концов Могильный сам справится, хотя
вторичный прокол со старлеем заставлял всерьез задуматься  о
соответствии  старика занимаемой должности) и не  отдать  ли
команду, чтобы киллера повязали на выходе из офиса  и  сразу
отправили  в  хоспис.  Коллекция тамошних  типов  пополнится
замечательным  экземпляром...  И  в  то  же   время   что-то
подсказывало  Ганюшкину, что этого  не  следует  делать.  Во
всяком  случае, так демонстративно. Кроме родства, он ощущал
повышенную опасность, как возле заряженного трансформатора с
потрескивающими батареями.
      -  Очередность  -  это, пожалуй...  Сперва  чекиста  в
больничке  доделай. После - майора. Но того еще надо  найти.
Мои службы совсем перестали мух ловить.
     - Могильный? - живо вскинулся Дуремар.
     - Знаете его?
      -  Генерала  можно объединить с майором.  С  небольшой
переплатой.
     Ганюшкин усмехнулся:
       -   Значит,  пересеклись  пути-дорожки?  Ах,  Филимон
Сергеевич, а вы, я вижу, горячий человек. Обид не забываете.
     Киллер шутливого тона не принял.
     - Личная обида ни при чем, - пояснил с серьезной миной.
-  Важно  соответствие  вещей. Ваш  генерал.  Гай  Карлович,
однажды нарушил хрупкое равновесие, которое удерживало  меня
в  мире.  Это  было  давно.  Я был мальчиком,  увлекающимся,
чистым. Изнасиловал девочку, в которую влюбился. Сегодня это
пустяк,  а  в те времена считалось преступлением.  Могильный
упек  меня  в тюрьму, хотя я пытался объяснить ему,  что  он
поступает не правильно. Нельзя разрушать гармонию чужой души
из-за служебного рвения. Из тюрьмы я вышел другим человеком.
Что-то во мне перегорело. Я перестал писать стихи.
      -  Это когда Борис Борисыч служил в Пензе? - Давненько
Ганюшкин не получал такого удовольствия от разговора  -  где
же ты раньше был, Дуремар?
     - Точно так... Возглавлял райотдел. Таким образом, мы с
ним отчасти земляки.
     - Почему отчасти?
      -  По  материнской  линии. Батюшка  у  меня  неземного
происхождения. Разве вам неизвестно?
      - Неизвестно, но я догадывался, - Гай Карлович свирепо
крутанул   носярой,   отчего   у  киллера-философа   ответно
взметнулась  кверху  тонкая  рыжая  бровка.  -  Извините  за
нескромный   вопрос,   милейший  Магомай,   но   зачем   вам
понадобился  заказ на генерала? Ведь это,  я  понимаю,  дело
чести. Семейное дело.
      Киллер  улыбнулся покровительственно, и это тоже  было
приятно Ганюшкину.
      -  Моя работа, уважаемый Гай Карлович, требует полного
самопогружения,  отказа от многих вредных  привычек.  В  том
числе  от  мелких человеческих страстишек.  Контракт  -  это
одно, эмоция - другое. Нельзя путать божий дар с яичницей...
Кстати,  Гай Карлович, двух людишек вы обрисовали, а  третий
кто?
      Магнат уже не сомневался, что встретил человека  новой
d.`,   f((,  человека  из  светлого  россиянского  будущего,
причем,  трогательная  подробность, он явственно  чувствовал
встречное влечение.
      Третий,  кого  он хотел предложить, был мелкопоместный
украинский банкир Лева Жук, который недавно явился в  Москву
неизвестно  зачем  и  вдруг  взял  и  напакостил  Ганюшкину.
Шустряком  оказался.  В  Московском  правительстве  у   него
нашелся родич, законсервированный еще с партийных времен,  с
его  помощью Жук нагло въехал на чужую территорию  и  как-то
ловко  перехватил  пару  крупных  строительных  подрядов   у
"Дизайна".   Ганюшкин   через   адвоката   сделал    наглецу
официальное уведомление: дескать, денежки положи, где  взял,
а  сам убирайся на свой Крещатик, чтобы духу твоего здесь не
было.   В  ответ  зарвавшийся  банкирчик  прислал  по  факсу
издевательскую   депешу,   где  переврал   известную   шутку
президента о равенстве всех россиян перед законом.  Ганюшкин
понял,  что  имеет  дело  с  финансовым  отморозком  (их   в
россиянском  бизнесе - как вшей в тифозном бараке),  поэтому
решил, раз уж подвернулся случай, слить и его заодно.
       Дуремар   принял   информацию  благосклонно.   Достал
калькулятор,  пощелкал перед носом Гая  Карловича  и  назвал
цену: за все про все пятьдесят штук зеленых. И добавил:
      -  Половину хотелось бы авансом, уважаемый.  Ганюшкина
цена  не огорчила, он согласился бы на более крупный гонорар
ради   знаменитого   знакомства,   но   в   соответствии   с
обязательным ритуалом возразил:
     - Не много ли, дорогой Филимон Сергеевич?
      Киллер  убрал  калькулятор,  допил  остывший  кофе.  В
детских  глазах  на  мгновение  блеснуло  адское  пламя,   и
Ганюшкин инстинктивно протянул ладони, чтобы погреться.
      -  В принципе я не торгуюсь, - сказал Дуремар. - Но из
уважения  к вам... Понимая сомнения... Действительно,  товар
бросовый:   два  мента,  банкир...  Но  ведь  энергоносители
подорожали, Гай Карлович. Впрочем, хотите дешевле...
      С  обиженным  лицом он начал подниматься,  и  Ганюшкин
поспешил его успокоить:
      -  Ну  что  вы, Филимон... Это уж я так, к слову.  Тем
более,  насколько я знаю, твердой таксы на эти услуги вообще
не существует.
     - Почему же... Такса есть на все.
      - Неужели? - Ганюшкин заинтересовался, - И сколько же,
к примеру, стоит моя голова? В порядке шутки.
      -  По  рангу  члена правительства, - охотно  просветил
киллер.  -  Где-то в пределах четвертака. В  зависимости  от
дополнительных условий. Но не больше.
     - Как? - не понял Ганюшкин. - Дешевле ментовских?
      -  Скидка за престижность. У нас черная работа дороже.
Профессиональный парадокс. По с