еле сдержала вскрик, быстро положила книгу на  столик,  но  несколько
страниц перелистнулись, и ее глаза воровски потянулись к еще более  страшным
словам:
   "Глядеть на родные лица в упор - и не  быть  замеченным;  слышать  голоса
близких и не быть в состоянии окликнуть  их  в  какое  страшное  горе  может
окунуться душа!"
   Спроси кто-нибудь Марьяну, о чем болит душа ее отца  перед  смертью,  она
еще вчера сказала бы: наверное, о несправедливости свершившегося, о  боли  и
страхе. Теперь же страшная книга  открыла  ей  истину:  он  думал  о  вечной
разлуке, которая ни им, ни любимыми непреодолима. Никогда...
   А Марьяна с мамой думали только о том, как бы отдалить  наступление  этой
разлуки.
   Все деньги уходили на лекарства. Так скудно в семье еще не жили.
   Стипендия Марьянина была никакая, да и ее то и дело задерживали - так же,
как и мамину зарплату библиотекаря. Если бы не  Борис,  Марьянин  поклонник,
работавший в аптеке, вообще пропали бы. Но и Борис не мог  до  бесконечности
тратиться на дорогущие лекарства. Марьяна нахватала бы репетиторских уроков,
однако все студенты-инязовцы ударились в репетиторство,  конкуренция  царила
жесточайшая.
   Каких-то десять-пятнадцать часов в месяц, по десять тысяч час - это  было
одно тьфу. Хоть иди торговать в коммерческий ларек по ночам!
   Марьяна обзвонила знакомых: не устроит ли кто-то студентку на  тепленькое
местечко? Не везло просто клинически. Только Алка  Романова,  одноклассница,
подала руку помощи.
   Конечно, это была не та  рука,  которую  Марьяна  приняла  бы  с  большой
охотой. Все десять лет, что они вместе учились,  Марьяна  привыкла  считать,
что Алка - типичная веселая дура, которая только и думает  о  парнях,  ну  а
разговоры ведет исключительно о баксах. Она кое-как, чудом, свалила экзамены
на аттестат - и поразила всю школу, поступив на только что открывшийся юрфак
университета, самое престижное местечко, первый в городе  коммерческий  вуз.
Учитывая, что родители ее перебивались случайными заработками,  общественное
мнение решило единодушно: Алка завела любовника -  "нового  русского",  либо
вышла на панель, либо выиграла  в  "Лотто-миллион".  Конечно,  Марьяна  тоже
ломала, голову над этой улыбкой фортуны, однако каково же было ее изумление,
когда Алка добродушно предложила ей разделить удачу:  пойти  в  помощницы  к
Золотой Лисичке.
   - Мало не покажется, - сверкала она  подновленной  фарфоровой  улыбочкой,
сменившей прежнюю, щербатенькую. - От нас только что ушла одна девка - вышла
за того французика, знаешь, который на  "Радио-Европа"  работал?  Отнюдь  не
бесприданницей ушла! А вдвоем нам трудно, кто-то третий непременно нужен.
   Деньги лопатой будешь грести!
   - А какая работа? - осторожно спросила Марьяна.
   - Фотографировать.
   - Что, в фотоателье, что ли? - разочаровалась Марьяна, которая аппарата в
руках не держала.
   - Ну, можно и так сказать, - хмыкнула Алка, - и во время  ее  дальнейшего
повествования Марьяна ни разу не закрыла изумленно разинутого рта.
   Золотая Лисичка приводила клиентов.  Нет,  она  не  пачкалась  о  немытых
качков и этих, в малиновых пиджаках, у которых пальцы  веером.  Клиентура  у
нее была отборная: все больше обкомовские  и  райкомовские  ребятки,  теперь
плавно перелившиеся в коммерческо-демократические структуры,  фирмы,  банки,
однако, в отличие от настоящих "новых русских", не отучившиеся  блюсти  свою
репутацию. По словам Алки, знакомства у Золотой Лисички были преобширные,  а
поскольку она отличалась редкостной красотой, мужики летели к ней  как  мухи
на мед. Лисичка приводила клиентов на квартирку, которую снимала  специально
для этих целей, но дело обставлялось так, будто  подружка  (Алка,  например)
просто дала ей ключ от  своей  хаты.  Тут  Лисичка  ложилась  с  клиентом  в
постель. Алку иногда приглашали принять участие, но это  уж  по  настроению.
Сама-то она довольно спокойно относилась "к этим глупостям",  в  отличие  от
Лисички,  которая  от  души  любила  свою  работу  и  трудилась   с   полной
самоотдачей, получая не только материальное, но и моральное удовлетворение.
   Клиент расплачивался с Лисичкой, благодарил за доставленное  удовольствие
- а через пару деньков получал пакет  с  фотографиями,  которые  можно  было
смело публиковать на обложке любого порнографического  журнала.  Клиент  был
заснят со всеми подробностями, а лицо  его  фантазерки-партнерши  разглядеть
оказывалось невозможно.
   Дальнейшее понятно... Лисичка, надо сказать, никого  за  нос  не  водила:
честно выкладывала негативы в обмен на золотые  безделушки  -  желательно  с
бриллиантами, ибо свято верила в пословицу, что бриллианты -  лучшие  друзья
красавиц. И еще одну мудрость, по словам Алки,  свято  исповедовала  Золотая
Лисичка: уберечься от  всех  житейских  неприятностей  в  нашем  причудливом
государстве можно, только имея  -  нет,  не  кругленький  счет,  ибо  всякий
местный банк может  в  одночасье  лопнуть,  а  до  какого-нибудь  "Лионского
кредита", в случае чего, просто не доберешься, - имея  банку-трехлитровочку,
доверху полную золотыми штучками. И  тогда  все  в  жизни  будет  совершенно
тип-топ.
   Судя по Алкиным рассказам, Лисичкина заветная  баночка  уже  должна  была
переполниться, да и подельницы ее не бедствовали, так что у  Марьяны  имелся
прямой резон обучиться фоторемеслу.
   - Ну, еще, может, и случится  перепихнуться  когда-нибудь,  хотя  Лисичка
обычно всю нагрузку на себя берет, - пояснила Алка. - Нравится ей это дело!
   С трудом обретя власть над отвисшей  челюстью  и  вытаращенными  глазами,
Марьяна отказалась от Алкиной любезности со всей возможной вежливостью.
   - Наше дело - предложить, ваше дело - отказаться, -  без  обиды  фыркнула
Алка и канула в ту  же  Лету,  откуда  ненадолго  вынырнула,  чтобы  смутить
Марьянину душу, и надолго смутить!
   Перед новым, 1995 годом врачи единогласно уверяли, что январь Корсаков уж
точно переживет, ну а там - сколько бог даст. И это было так мало  -  и  так
бесконечно много! То есть еще целый месяц дозволялось ждать  чуда.  Тридцать
дней надежды: всякое может случиться!..
   Пока что случилось только одно: в Дивееве  внезапно  померла  мать  Ирины
Сергеевны. Еще пятнадцать лет назад, после смерти мужа, поселилась  она  при
монастыре  -  в  ту  пору  пока  не   ставшем   местом   светского   модного
паломничества, а прозябавшем в забвении и бедности.
   Деваться некуда: матушку в последний путь надо проводить, хотя  бы  одной
Ирине Сергеевне. Корсаков,  понятно,  с  места  двинуться  не  мог,  Марьяна
осталась при нем, а Ирина Сергеевна отправилась в путь: отпевать рабу  божию
Антонину должны были первого января, так что, хочешь не  хочешь.  Новый  год
Корсаковым выпадало встречать поврозь.
   Марьяну, конечно, приглашал Борис или хоть в гости напрашивался, да какие
уж тут гости...
   Михаил Алексеевич, впрочем, храбрился.  Потребовал  чин  чинарем  накрыть
стол возле его постели, поставить лучшую посуду, бокалы богемского хрусталя.
   Марьяна даже развеселилась от этого подобия праздника.
   Но вот что выяснилось уже часу в десятом вечера: в доме нет  шампанского!
И хоть, конечно, Михаил Алексеевич вообще  об  алкоголе  думать  забыл,  ему
загорелось поднять в новогоднюю полночь бокал с шампанским. Вынь да положь!
   Марьяна, ругая себя за недосмотр, поцеловала отца,  сказала,  что  сейчас
вернется, и собралась пробежаться по  ближним  коммерческим  лавочкам.  Отец
слабым, но строгим голосом окликнул ее уже от дверей,  велел  переодеться  -
вместо нарядного платья, на которое она накинула шубенку, - толстый свитер и
шерстяные рейтузы, да накинуть шаль вместо  тоненького  шарфика,  да  теплые
носки в сапоги.
   Марьяна не предполагала, что  выйдет  такая  задержка,  но  все  же  отца
послушалась, а на прощание вошла в спальню: показаться.  Корсаков  обвел  ее
любящим взглядом - когда у него вот так  лучились  глаза,  Марьяна  начинала
отчаянно надеяться, что все же свершится  необыкновенное  чудо  жизни!  -  и
сказал:
   - Главное, ты его выпить не забудь потом! Бери полусладкое!
   Затем он устало откинулся на подушки, а Марьяна  выбежала  за  дверь.  На
лестнице ее как ознобом пробрало: к чему это сказано? - но  размышлять  было
недосуг.
   Метрах в ста от их дома, на площади Свободы, кучковались  один  к  одному
"комки", которые, невзирая на неурочный час, рьяно ковали деньги, однако,  к
огорчению Марьяны, шампанское нашлось только в одном: словно в насмешку, это
оказался "Брют" - кислятина, которую Корсаковы терпеть не могли.
   Марьяна взглянула на часы. Пол-одиннадцатого.  Есть  время  катнуться  до
площади Минина, а уж коли там ничего не отыщется, сгодится  и  "Брют":  ведь
главное, чтобы было чем выстрелить в  потолок!  На  всякий  случай  она  его
купила, чтобы уж не возвращаться, если ничего не найдет.
   Мимо полз почти пустой троллейбус, и Марьяна вскочила в него.  "А  может,
обойдемся "Брютом"?"  -  мелькнуло  в  голове,  когда  проехали  поворот  на
Ковалиху, но тут же вспомнились слова отца о полусладком,  и  она  поплотнее
уселась на холодном, скользком сиденье.
   Троллейбус тащился, будто полудохлый червяк, но  наконец-то  добрался  до
площади. Народ двинулся на выход, но водитель открыл только переднюю дверь и
провозгласил:
   - Приготовьте билеты для проверки!
   Марьяна привычно потянулась, чтобы  снять  с  плеча  ремешок,  да  так  и
ахнула. Выскочив из дому впопыхах, ненадолго, она прихватила только  кошелек
да целлофановый пакет, а сумку  свою,  где  в  косметичке  лежал  проездной,
оставила дома. Дойдя до водителя, протянула тысячу.
   - Проснулась? - недружелюбно глянул он и отстранил Марьяну,  пропуская  в
дверь старуху, которая демонстративно тыкала  ему  пенсионное  удостоверение
прямо в лицо:
   - Нашел время проверяловку устраивать!
   - Давай гуляй, бабка! А ты штраф готовь.
   - Да ладно придираться.  Я  на  прошлой  остановке  вошла,  -  попыталась
схитрить Марьяна, но водитель грубо осадил ее:
   - Не ври! Я видел, ты на Свободе влезла. Штраф, ну!
   Марьяна, оглянувшись, увидела, что, кроме них двоих, в  троллейбусе  уже,
никого нет. Обреченно открыла кошелек:
   - И сколько?
   - Десятку.
   - Что? Десять тысяч?! - Она ткнула  пальцем  в  надпись  на  стекле:  "За
безбилетный проезд штраф 8 тыс. руб.". - Ты что же, неграмотный  или  забыл,
что здесь написано?
   - Это я трафарет не успел заменить, - бесстыже ухмыляясь, пояснил  шофер.
- Инфляция, ставки поднимаются! Гони червончик.
   Унижаться перед плюгавеньким троллейбусным  властелином  не  хотелось,  и
Марьяна промолвила с высокомерной откровенностью:
   - Пожалуйста,  возьми  с  меня  сейчас  только  восемь  тысяч,  иначе  на
шампанское не хватит.
   - Шампанское! - взвизгнул водитель. - На шампанское ей не хватит! Да я не
могу бутылку пива на Новый год себе купить, а тут -  на  шампанское!  Отдашь
штраф или нет?
   - Нет! - огрызнулась Марьяна.  -  Говорю  же,  возьми  сейчас  восемь,  а
остальные я тебе или кому-нибудь из твоих коллег здесь, на  этой  остановке,
хоть завтра передам. Или, если не веришь, запиши мой телефон...
   - Ах ты, блядешка! - протянул он почти миролюбиво.  -  Вот  как,  значит,
мужиков заманиваешь, дешевка!
   Он сунулся в  кабину,  чем-то  там  щелкнул,  запер  за  собой  дверь  и,
проскользнув сквозь передние створки, удалился прочь от троллейбуса.
   Какое-то время Марьяна переваривала бессмысленное,  но  оттого  не  менее
гнусное оскорбление и не сразу  осознала  пугающую  реальность:  водитель-то
сбежал, а двери-то закрылись!
   Она в этом троллейбусе заперта. Заперта!
   Примерно  через  полчаса  Марьяна  окончательно  оставила  свои   попытки
выбраться на свободу: разжать двери ей было не под силу. В троллейбусе остро
пахло шампанским: хотела разбить стекло бутылкой, да проклятая  выскользнула
из варежек и, ударившись о поручень, разлетелась вдребезги, обрызгав Марьяну
с ног до головы. Этот злополучный "Брют"! И почему не дотумкала подарить его
шоферу?
   Отпустил бы тогда наверняка!
   Время близилось к полуночи, и Марьяна уже перестала верить, что  водитель
одумается, спохватится, вернется за нею. Сначала надеялась: ну должен же  он
отвести машину в парк. А потом предположила: вдруг он живет поблизости и ему
прямо с утра на линию? Проще сразу из дому ехать. Троллейбусу за  ночь  ведь
ничего не сделается, а на Марьяну ему  явно  плевать.  То  есть  он  все  же
появится, наверное... но никак не раньше пяти утра, в лучшем случае!
   Марьяна сорвала голос, зовя на помощь, однако улица будто вымерла.
   Безжизненно темнели окна пединститута и закрытой на  ремонт  "научки".  В
Центре крови, конечно, свет горел, но ни там,  ни  в  доме  около  остановки
криков Марьяны услышать не могли:  рядом  орал-грохотал  киоск  звукозаписи,
обитатели которого, судя по всему, намеревались встретить Новый год прямо на
рабочем месте.
   Люди смеялись, поздравляли друг друга, поднимали бокалы с  шампанским,  и
никому на свете  не  было  дела  до  Марьяны,  которая  замерзает  в  темном
троллейбусе.
   А отец? Как там отец?! Она до крови  прикусила  губу,  зажмурилась...  И,
господи, наверняка мама звонила из Дивеева, а он ведь подойти к телефону  не
может, так что мама теперь там с ума  от  волнения  сходит,  будто  ей  мало
смерти бабушки!
   Сердце так заболело от горя, от бессильной злобы, что Марьяна зарыдала  в
голос. Ее платочек уже превратился в ледяной колючий комок, не вытиравший, а
больно царапавший щеки, и Марьяна яростно смахнула слезы  ладонями,  которые
сразу застыли. Слава богу, хватило ума послушаться отца, одеться теплее,  не
то уж точно отморозила бы себе все что можно!
   Скорчилась  на  сиденье,  натягивая  на  колени  короткую  шубку.  Сейчас
погреется, отдохнет немного и опять начнет  кричать,  стучать...  Да  неужто
отец не почует, что она в беде, неужто не подаст ей помощь?! Только как?..
   И вдруг увидела его совсем рядом. Лицо у  отца  было  такое  изможденное,
страдальческое, что Марьяна снова заплакала -  тихонько,  жалобно.  И  вдруг
земля под ногами затряслась, словно они с отцом стояли на огромных качелях и
эти  качели  то  поднимались,  то  опускались,  причем  Марьянин  край  едва
вздымался над землей, а Корсаков взлетал все выше,  выше,  так  высоко,  что
почти касался голубой  звезды,  вспыхнувшей  в  небе  ослепительно-внезапно,
будто звезда эта наконец дождалась своего часа и теперь  хотела,  чтобы  вся
Вселенная ее увидела.
   - О! О!.. Звезда! - вскричала Марьяна, рванулась к ней - и  ощутила,  что
падает, падает... на пол троллейбуса.
   Суматошно вскочив, огляделась.
   Да ведь  она  заснула!  Только  во  сне  бывают  светлые  чудеса,  а  явь
по-прежнему кошмарна: ночь, стужа, нечеловеческий голос ревет о  братце  Луи
из музыкального ларька, а на часах... Господи, помилуй! На часах полночь!
   Марьяна кинулась к двери  и  ударилась  в  нее  с  такой  силой,  что  на
мгновение застыла оглушенная. И не поверила себе, вдруг услышав:
   - Эй? Тут кто-то есть?
   Марьяна была так ошеломлена, что какое-то мгновение не могла вымолвить ни
слова. Наконец собралась с силами:
   - Помогите! Выпустите меня!
   Собственный голос, слежавшийся  в  теплой  глубине  горла  и  пропитанный
слезами, показался чужим, пугающим полубасом.
   В ту же минуту в дверь просунулись две  большие  руки  в  черных  кожаных
перчатках, на которых тускло блеснул отсвет фонарей, и вцепились в створки.
   Потянули в стороны... двери простуженно  заскрипели,  а  потом  медленно,
томительно  медленно  повернулись  на  шарнирах,  образовав   щель,   вполне
достаточную, чтобы в нее мог протиснуться человек.
   Марьяна завороженно глядела на  этот  путь  к  свободе,  не  веря  своему
счастью, пока голос снаружи не окликнул ее с некоторой долей раздражения:
   - Да ты там спишь, что ли, мужик? У меня ведь руки, а не домкрат!
   Марьяна ринулась вперед и вылетела на улицу, как пробка из бутылки,  едва
не сбив с  ног  своего  спасителя,  который,  поймав  ее  налету,  изумленно
протянул:
   - Батюшки! А я думал - там парень! Потянул носом -  от  Марьяниной  шубки
остро несло шампанским:
   - Гуляем помаленьку?
   Глаза его весело поблескивали, и голос был добродушный, не обидный. Да  и
как можно обидеться на человека, который спас тебе жизнь?
   - Это я хотела стекло высадить бутылкой, да уронила, - пояснила  Марьяна,
передергиваясь от еще не изжитого ужаса. -  Вы  мне,  можно  сказать,  жизнь
спасли! Дай вам бог здоровья!
   - Да кто тебя сюда посадил? - удивился спаситель.
   Разговоры были некстати, но Марьяна чувствовала, что этот  человек  имеет
право получить от нее какое-то объяснение. И, нетерпеливо  приплясывая,  она
выложила всю свою печальную историю.
   Не дослушав, спаситель выдернул из сугроба кейс и, открыв его на коленке,
протянул Марьяне темную бутыль:
   - Сейчас вы шампанское вряд ли где-нибудь найдете, так что держите.
   Вот.
   Она отшатнулась, изумленная и подарком, и этим вежливым "вы", на  которое
спаситель вдруг перешел, но он чуть ли не  силком  сунул  бутыль  с  золотой
этикеткой ей в руки:
   - Берите, берите! У меня еще две в кейсе, нам с друзьями вполне хватит.
   Это вам не кисленький "Брют", а кое-что  поинтересней:  "Губернатор".  Не
пробовали? Как раз полусладкое.
   - Спасибо вам не знаю какое! - пробормотала Марьяна. - Я сейчас заплачу!
   Он усмехнулся, вглядываясь в ее заплаканное, утомленное лицо:
   - Представьте, что я  Дед  Мороз.  А  деньги  лучше  на  очередной  штраф
приберегите. А может, вас вообще проводить, а то вы что-то качаетесь?
   - Спасибо, не на...
   Она не  договорила,  ибо  почувствовала,  что  "качка"  сейчас  обернется
катастрофой.  Бедный,  измерзщийся  организм  вконец  взбунтовался,  терпеть
больше не было сил. Марьяна резко повернулась и  кинулась  в  подворотню,  в
глухую тень забора, напрочь позабыв о том, что слово  "неприлично"  когда-то
входило в ее лексикон.
   Путаясь в одежках, с ужасом представила, что  будет,  если  ее  спаситель
последует за ней, но он только  рассмеялся,  а  потом  снежный  наст  громко
заскрипел  под  его  шагами:  он  уходил,  и,  когда  Марьяна  выбралась  из
благословенных сугробов, улица была пуста.
   Марьяна глянула на часы и увидела, что на них все еще ровно двенадцать.
   "Праздничную полночь можно и задержать", - вспомнились слова из  любимого
"Мастера и Маргариты". Нет, вряд ли. Просто часы остановились. Но все  равно
- надо спешить! И, прощально погрозив кулаком своей  камере  пыток,  Марьяна
кинулась бежать по Варварке, воображая, какая рожа будет у этого  мерзейшего
водителя, когда он вернется - а пленницы в  троллейбусе  нет!  И  там  полно
осколков! И несет шампанским!
   И, главное, штраф-то она так и не заплатила.
   К дому Марьяна долетела, словно на крыльях. Из  всех  окон  бил  свет,  и
деревья у стен, чудилось, ежились, исхлестанные этими жгучими лучами.
   Привычным взглядом нашла свой балкон. Отцовское окошко тихонько  мерцает,
как бледный фонарь светляка: горит лампа над изголовьем.
   Ворвалась в квартиру, лязгая ключами.
   - Это я! Ты не спишь? Переволновался? Не представляешь, что со мной было!
Называется, жадность фраера сгубила! - кричала Марьяна, расшвыривая  сапоги,
кидая на пол шубу с шапкой.
   Схватив за горлышко неожиданный трофей и взлохматив  смятые  волосы,  она
ворвалась к отцу, но ноги ее подогнулись, и Марьяна села прямо у порога.
   Постель была вся разорена, простыни сбиты, подушки,  одеяла  валялись  на
полу. Отец распростерся в странной, изломанной позе. И на его  лице  застыло
то же самое измученное, страдальческое выражение, которое она видела в своем
сне.
   Марьяна спала и видела сон, а ее отец в эту минуту умирал. Эта смерть  ей
снилась! Да за что, за что же судьба так злобно с нею обошлась?
   Она коротко, пронзительно вскрикнула - и зажала рот рукой.  Господи,  как
тихо было, мертвенно тихо! Не с