акт с "Эль-Кахиром".
Ему нужны только те, кто оказался у него  в  заложниках.  Нет,  не  Надежда,
потому что он убил ее. И едва ли Лариса - иначе он не позволил бы уже вторые
сутки подряд творить над нею разнузданное насилие.  По  сути  дела,  целы  и
невредимы пока только Марьяна и Санька...
   Санька! Вот ответ. Как и предполагала Надежда с самого начала, все дело в
Саньке. В его жизни. Цена ей, конечно, побольше, чем какой-то там контракт -
даже и баснословный. Один, что ли, такой контракт у Виктора? Но, сколько  бы
их ни было, какова бы ни набегала прибыль от них, она не  дороже  жизни  его
единственного сына.
   Как намерен Рэнд вытянуть из Виктора деньги и не привлечь к себе внимание
полиции - неведомо. Марьяна слишком мало знает о делах Хозяина. Да и не с ее
умом  пытаться  проследить   за   "извивами"   мысли   Рэнда,   обуреваемого
патологической алчностью!
   Надо думать лишь о том, что ей необходимо знать.  Например,  о  Санькиной
жизни. Кажется, он в безопасности. И,  кажется,  не  только  до  завтрашнего
утра. И еще можно подумать о своей жизни...  которая  неразрывно  связана  с
Санькиной.
   Получается, она должна бога благодарить за  то,  что  в  силах  облегчать
Санькины припадки. Да и за  эти  самые  припадки,  выходит,  должна  господа
благодарить...
   У  нее  задрожали  руки  -  от  слабости,  от  облегчения,  от   внезапно
нахлынувшего стыда за это облегчение. И тотчас появился  страх:  ни  в  коем
случае нельзя допустить, чтобы Рэнд догадался, о чем она думает.  Какова  бы
ни была подноготная поступков  Рэнда,  пусть  не  подозревает,  что  Марьяна
пытается постигнуть их смысл. Пусть лучше пребывает в уверенности,  что  она
вообще не способна думать!..
   Она взглянула на Рэнда и заметила, что он смотрит на ее дрожащие руки.
   Марьяна спрятала руки за спину, надеясь, что он зафиксирует это движение,
решит, будто она стыдится своего страха... И, кажется, Рэнд поверил.
   - Будешь умницей - останешься жива, - сказал он. -  Все  только  от  тебя
зависит, можешь мне поверить!
   -  Но  я  же  ниче...  -  Марьяна  осеклась  -  дверь  за  спиной   Рэнда
распахнулась, и в комнату ворвался возбужденный Салех.
   - Рэнд! Скорее! Их...
   Рэнд повернулся на каблуках. Его кулак  молниеносно  взлетел  вверх  и  с
чавканьем врезался в челюсть не успевшего увернуться Салеха. Араб вылетел  в
коридор. Ключ в замке  скрежетнул,  как  скрежещут  зубы  -  яростно,  кроша
эмаль...
   Марьяна прижала руки к груди, пытаясь отдышаться. Но сейчас  было  не  до
прошлых страхов!
   Почему Рэнд ударил Салеха? Наказал за пакостные намеки? Или... или за то,
что Салех чуть не проболтался? Что он хотел сказать?
   "Скорее! Их..."
   Марьяна кинулась к окну, однако там густо топорщился кустарник  да  мерно
пощелкивали по бетонной дорожке каблуки  охранника.  Она  подошла  к  двери,
приникла ухом, изнывая от беспокойства. И вдруг вывалилась в коридор, потому
что дверь сначала медленно поддалась, а потом так  резко  распахнулась,  что
Марьяна только чудом удержалась на ногах.
   Мгновение   она   недоверчиво   смотрела   на   четырехгранный    брусок,
выдвинувшийся из замка. Рэнд, а может, Салех - кто-то из них очень торопился
закрыть замок, а потому не прижал как  следует  дверь.  Ну  да  -  Рэнд  был
взбешен, Салех - напуган. И тут же оба  со  всех  ног  бросились  туда,  где
какое-то "скорее"...
   Марьяна взглянула в  манящую  глубину  неосвещенного  коридора  и  только
сделала шаг, как кто-то зашаркал за поворотом. Она даже оскалилась с  досады
- и тут же мысленно стукнула себя по лбу. Что, уже бежать собралась? Одна?..
А Саньку забыла? И далеко бы ты убежала - без разницы, с  ним  или  налегке?
Удача твоя - незапертый замок -  случайность,  причем  мимолетная.  В  любое
мгновение тот, кто топчется за углом, заглянет сюда - и... И что? Пристрелит
при попытке к бегству?  Ведь  может  статься,  твои  домыслы  о  возможности
остаться в живых - совсем не обязательное условие в игре Рэнда!  Но  неужто,
неужто нельзя воспользоваться мгновением свободы?!
   Она оглянулась - и увидела высокое, в рост человека, окно почти  рядом  с
дверью.
   Припав к стене, чтобы не заметил чей-нибудь острый глаз с улицы,  Марьяна
осторожно, бочком приблизилась и, вытянув шею, вгляделась сквозь стекло.
   Оно выходило во двор. Вот  ворота  -  закрыты,  рядом  стоит  серебристый
"Патрол". Рэнд ходит вокруг, с явным неудовольствием пиная колеса.  Покрышки
жалеет, что ли? Хотя... с чего это Марьяна взяла, будто Рэнд недоволен?!
   Вот он вскинул голову - луч фонаря над будкой охранника (ох,  уже  совсем
вечер, уже и фонари зажгли!) упал на его лицо, и у Марьяны вскачь  понеслось
сердце при виде буйной радости, исказившей черты  Рэнда.  Он  рванул  задние
дверцы фургона - просто так, голыми руками рванул!  -  и  они  распахнулись.
Рэнд мгновение постоял, алчно вглядываясь во что-то, невидимое Марьяне. А ей
бесконечным, мучительным показалось это мгновение - до  того,  что  пришлось
сердце руками зажать. Что он видит там, этот волк? Какую чует добычу?..
   Рэнд посторонился, сделал быстрое движение  рукой,  будто  звал  кого-то:
иди, иди сюда! И поспешно посторонился, когда из  машины  вывалилось  чье-то
тело.
   Вылетело  оно  стремительно  -  могло  показаться,  будто  человек  хотел
выскочить, но споткнулся и рухнул вниз лицом, да так, что не смог подняться.
Но уже в этом полете видно было: нет, не человек. Именно тело -  безвольное,
мертвое...
   Рэнд подошел, носком башмака приподнял голову.  Уронил.  Пнул  в  щеку  -
голова мотнулась.
   Махнул рукой - из машины выбрались два араба и вышвырнули второе тело.
   Рэнд и  его  голову  пнул  башмаком.  Хлопнул  в  ладоши:  давайте,  мол,
третьего...
   - Витька... - прошелестела Марьяна. - Виктор, Женечка!..
   Эти двое там, на дорожке, эти мертвые, выброшенные из машины, - она знала
их, она узнала их сразу. И теперь остановившимися глазами следила за  возней
внутри "Патрола".
   Третьего не вышвырнули - выволокли  под  руки.  Голова  его  моталась  из
стороны в сторону. Русая голова, влажные от крови и пота кудрявые волосы.
   Марьяна с такой силой зажала рот, что ощутила соленый кровавый привкус.
   Все поплыло перед глазами. Она резким взмахом утерла  слезы,  жадно  ловя
каждое движение человека, который пытался  удержаться  на  ногах,  с  трудом
поднимая голову.
   Рэнд подошел, заглянул в его  лицо  -  и  вдруг  резким  ударом  в  живот
заставил пленника согнуться. Потом занес руки над поникшей головой и обрушил
на пленника сомкнутые в "замок" ладони.
   У Марьяны подогнулись ноги. Она упала на колени  в  то  самое  мгновение,
когда Григорий рухнул на тела убитых.
   Рэнд усмехнулся,  потом  что-то  сказал.  Из  "Патрола"  выскочили  двое;
подхватили Григория под  руки  -  голова  его  повисла,  ноги  цеплялись  за
бетонные плитки, - потащили в глубину сада. Марьяна всматривалась до рези  в
глазах и смогла разглядеть какое-то низенькое строение. Не то флигель, не то
гараж, не то еще что-то. И еще она  увидела,  как  прибежал  Салех  с  двумя
огромными черными пластиковыми мешками в  руках.  Через  минуту  их,  уже  с
мертвым грузом, поволокли вслед за Григорием.
   "Патрол" заехал за дом. Рэнд и Салех куда-то  ушли.  Площадка  под  окном
опустела, а Марьяна все так же стояла на коленях, впившись зубами в  ладонь,
и смотрела, смотрела неподвижным взглядом на серые фигурные  плиты,  которые
чередовались с пластами ухоженной изумрудной газонной травы.
   Конечно, Марьяна и предположить  не  могла,  что  ее  страшная  клятва  -
отомстить водителю троллейбуса  -  окажется  совершенно  невыполнимой.  Этот
Пашка Пахалов будто в воду канул  или  сквозь  землю  провалился.  В  отделе
кадров  троллейбусного  парка  твердили  одно:  уволился.  Хозяйка  квартиры
(Марьяне удалось раздобыть адрес, по которому Пашка снимал  комнату,  и  дом
оказался у черта на куличках, в Подновье,  а  вовсе  не  у  площади  Минина)
уверяла: съехал, не заплатив. В это Марьяна охотно поверила.
   В адресном бюро  Пахалова  Павла  Батьковича,  неведомого  года  и  места
рождения, не нашли: может быть, он и не  прописывался-то  никогда  в  Нижнем
Новгороде! Словом, след мерзавца затерялся, и Марьяне,  похоже,  приходилось
опустить руки. А она не могла. Эта неутоленная жажда мести стала  частью  ее
жизни. Выпадали дни, когда она ненавидела Пашку до дрожи, до  боли  во  всем
теле, чувствовала себя как человек с содранной кожей. Почему-то в такие  дни
она не сомневалась: он где-то рядом, где-то близко. А иногда это болезненное
чувство притихало, Марьяна даже сама себе дивилась. Она рассказала обо  всем
Борису.
   Тот ужаснулся, посочувствовал, даже вместе с Марьяной  ходил  в  адресный
стол.
   Это было еще до их свадьбы. Ну а после нее  он  только  брови  вскидывал,
когда  Марьяна  начинала  сокрушаться,  что  их  с  Пашкою  пути  никак   не
пересекутся. Это мимическое движение означало: "Да брось ты свои глупости!"
   Она почти бросила: все-таки жизнь шла,  и  не  найдешь  столько  времени,
чтобы каждый день ездить по семнадцатому  маршруту!  Это  была  единственная
зацепка: именно в семнадцатом троллейбусе ехала Марьяна в ту ночь. Она снова
и снова бросала на стол судьбы эту карту  -  но  толку  не  было.  Карта  не
выигрывала.
   Конец  зимы  и  весна  прошли  у  Марьяны  в  сплошной  круговерти.   Она
приспосабливалась к новой жизни в доме Виктора. Приспособилась, отчасти даже
свыклась с нею - и знакомое нетерпение вновь стало овладевать ее душою.
   У Марьяны, конечно, были выходные  -  она  проводила  их  на  семнадцатом
маршруте. Пахалов опять  был  где-то  близко  -  она  это  чувствовала  всем
существом своим!
   ...От площади Свободы она проехала в Кузнечиху, до конечной остановки,  и
отправилась в обратный путь. Мимо плыли кварталы  новостроек,  серое  уныние
которых было щедро украшено тополиной  зеленью.  Марьяна  смотрела  в  окно.
Потом рядом кто-то закряхтел. Она  увидела  бабулю  с  палочкой  и  поспешно
вскочила, освобождая место. Бабуля начала умащиваться  со  своей  негнущейся
старой ногой, негромко призывая на голову Марьяны божье благословение.
   Наверное, в тот день открылась прямая связь  с  господом,  а  может,  он,
господь, был неравнодушен именно к просьбам этой бабули, считал себя в долгу
перед ней за больную ногу. Неведомо, что случилось в небесах в тот  миг,  но
Марьяна вдруг ощутила, что у нее остановилось  сердце,  ибо  она  увидела...
увидела Пашку Пахалова!
   Прошло два с  половиной  года.  Марьяна  никогда  не  отличалась  хорошей
зрительной памятью: даже бывших одноклассников своих,  встречая  на  улицах,
узнавала не тотчас. Вдобавок, тогда была ночь, и Пашка был одет  в  какой-то
облезлый  малахай  и  худую  курточку.  И  злоба  искажала   его   тощенькую
физиономию...
   Можно было усомниться, однако Марьяна  не  усомнилась  ни  на  миг:  этот
плюгавенький человечек в линялой футболке с портретом  Клинтона,  в  дешевых
мешковатых джинсах и грязных кроссовках - именно тот, кого она так  долго  и
безуспешно искала.
   Пассажиров  в  троллейбус  набилось  довольно  много,  все   "тусовались"
туда-сюда, пробираясь кто к выходу, кто на освободившиеся места, и Марьянины
маневры осуществлялись вполне успешно: до того успешно, что она  подобралась
к Пашке достаточно близко, чтобы вцепиться в него и заорать:
   Только вот что орать? Попался? Или еще что-нибудь?
   И тут судьба расщедрилась настолько, что подсунула ей ответ прямо-таки на
блюдечке с голубой каемочкой.
   Пашка  Пахалов,  до  того  отрешенно  глазевший  в  окно,  вдруг  шмыгнул
вороватым взглядом по лицам пассажиров, а потом...  потом  Марьяна  увидела,
как  рука  его  скользнула  в  карман  пиджака  высокого  мужчины,   который
покачивался рядом с Пашкой. Мужчина с таким  увлечением  штудировал  газету,
что ничего не видел и не слышал, а тем более не  чувствовал,  как  вороватая
рука лезет за его бумажником.
   "Держи вора!" - хотела закричать Марьяна, однако троллейбус тормознул так
резко, что Пашка пролетел мимо своей  жертвы,  пролетел,  аккуратно  опустив
бумажник обратно в отвисшие глубины кармана.
   Ротозей заспешил к выходу, провожаемый двумя разочарованными взглядами  -
Пашки Пахалова и Марьяны.
   Впрочем, оставалась  надежда,  что  Пашка  повторит  попытку,  и  Марьяна
забилась в уголок, поближе к поручням. Надежно укрывшись за спиной  высокого
парня, она не выпускала из поля зрения Пашкины шаловливые ручонки.
   А они, как назло, оставались в бездействии...
   Может быть, Пашка  два  раза  в  одном  троллейбусе  не  воровал.  Может,
неудачная попытка вовсе отшибла охоту повторять. Так или  иначе,  он  стоял,
индифферентно глядя в окно, повиснув на поручне  и  похлопывая  себя  другой
рукой по ляжке.
   "А ведь он может выйти на любой остановке! И что мне делать потом?!"
   План родился мгновенно. Сунув руку в сумку, Марьяна  достала  кошелек  и,
прижимая его к бедру, рьяно принялась пробираться к средней дверце,  путь  к
которой лежал как раз мимо Пашки. Рядом с ним у Марьяны  вполне  естественно
подвернулась нога. Толкнув Пахалова, она буркнула извинение,  но  через  два
шага остановилась и схватилась за сумку. Открытую, разумеется.
   Нарочно охнув, чтобы стоящие рядом  обратили  на  нее  внимание,  Марьяна
принялась рыться в сумке, причитая:
   - Кошелек! Где мой кошелек?
   Очевидно, Пашка почуял неладное, потому что двинулся к задней площадке.
   И это было очень кстати, поскольку позволило Марьяне  "обратить  на  него
внимание" и заорать во всю мочь:
   - Вот кошелек! Этот тип его только что бросил! Держи вора!
   На сей раз голос повиновался, и звучал он  столь  безупречно-убедительно,
что весь троллейбус скучился вокруг Марьяны и Пашки, отрезая последнему  все
пути к отступлению. Поднялся невероятный шум, разобрать  можно  было  только
истерические Пашкины выкрики:
   - Это не я! Не брал я ее кошелька, вы что,  одурели?  Она  его  сама  мне
подсунула! Пассажиры захохотали.
   Доступались до водителя. Он остановил троллейбус и вошел в салон.
   Сокрушенно  покачал  головой,  уяснив  ситуацию,  и  Марьяна  перехватила
быстрые взгляды, которыми обменялись водитель и Пахалов.
   - Впрочем, если хотите, -  миролюбиво  обратился  он  к  Марьяне,  как  к
зачинщице, - я могу  изменить  маршрут  на  следующей  развилке.  Поедем  по
первому, минут через двадцать доберемся до отделения, сдадим ворюгу,  а  все
дадут показания.
   Настроение пассажиров переменилось как по волшебству. Тут каждый внезапно
осознал суровую правду: никакой он не свидетель, потому что ничегошеньки  не
видел! Да, кошелек валялся  на  полу,  кудрявая  блондинка  вопила,  заморыш
кричал: "Не я! Подсунули!.." Может быть, и правда - подсунули?!
   И Марьяна поняла, что на ближайшей остановке  Пашка  шмыгнет  прочь  -  и
никакая сила  не  удержит  его,  никто  не  поможет  Марьяне  -  кому  охота
связываться?
   И если прямо сейчас, вот сию же минуту небеса  не  пошлют  ей  на  помощь
своего ангела... "Папочка! - в отчаянии воззвала она из глубины души. -  Это
же тот гад, тот новогодний гад! Ну что же ты смотришь и ничего не делаешь?!"
   - Эй, водила, садись за баранку, - сказал кто-то рядом с Марьяной,  легко
перекрывая голосом  неодобрительный  пассажирский  гул.  -  Никуда  не  надо
поворачивать. Я из милиции и все видел.
   Водила досадливо пожал плечами и вернулся в кабину. Настроение пассажиров
снова изменилось - теперь все сочувствовали Марьяне и сурово осуждали Пашку.
   - Что-то я тебя там не видел, в милиции! - завякал Пашка,  вновь  обретая
дар речи. Марьянин спаситель усмехнулся:
   - А ты что, парад наших войск  принимал?  -  И,  профессионально  заломив
Пашкину руку за спину, подтолкнул того к открывшейся дверце:
   - Шагай, приехали.
   Марьяна, как во сне, потащилась следом. Чья-то  честная  рука  сунула  ей
кошелек - напрочь забытый, он так и валялся на полу троллейбуса.
   С остановки свернули в боковую улицу. И тут Пашка, с которого Марьяна  не
сводила глаз, несколько приободрился.
   - Не пойду дальше, - уперся он. - Хоть бей, хоть стреляй - не пойду, пока
не объясните, за каким чертом вы устроили эту комедию. Кошелька у  чувихи-то
я не брал, вы оба это знаете!
   - Может быть, скажешь, и у того  мужика  в  мятом  пиджаке  не  тащил  из
кармана? - усмехнулась Марьяна.
   Пашка заскрежетал зубами:
   - А, тот, с газетой? Ну, у него не взять просто обидно было. Но  если  ты
такая глазастая, то видела: троллейбус тормознул, и я  добычу  упустил.  Так
или не так?
   - Так, - нехотя кивнула Марьяна.
   - И потом стоял, как часовой у Мавзолея - руки по швам, так или не так?
   - продолжал Пашка.
   - Так, так, - опять кивнула Марьяна.
   - И тебя в упор не видел, сумку твою не трогал, портмонета не  брал,  так
или не так?
   - Та... - Марьяна осеклась. - Нет, не так!
   - Врешь, сучка! - заорал Пашка. -  Не  знаю,  кто  ты  и  зачем  все  это
устроила, но врешь, врешь, врешь!
   - А, ты не знаешь, кто? - вкрадчивым голосом проговорила Марьяна - и едва
не засмеялась от счастья, что снова смотрит в эти бегающие крысиные  глазки,
но читает в них не злобное торжество, а страх. И в ее власти превратить этот
страх в настоящий ужас.
   Какое, оказывается, восхитительное чувство - освобожденная ярость!
   Пузырится, играет, пьянит, как бокал хорошего шампанского...
   Шампанское! Вот именно - шампанское, из-за которого все началось.
   - Не знаешь, да? Отлично знаешь!
   - Да я тебя первый раз в жизни вижу, - пробормотал Пашка. - Небось  такую
хорошенькую не забыл бы.
   Это он улестить ее старается, с изумлением поняла Марьяна. А  в  ту  ночь
так сладенько не пел. "Блядешка, вот как мужиков  заманиваешь,  дешевка!"  А
теперь хорошенькая?!
   - Забыл! - взвизгнула Марьяна. - Ничего, сейчас вспомнишь!
   Она сделала нетерпеливый жест, и посланник небес, все еще не  выпускавший
Пашкину  заломленную  руку,  послушно  втащил  жертву  в  какой-то   дворик,
окруженный с трех сторон заколоченными на слом домами. К тому же дворик  так
зарос травой, что было ясно: он не проходной и вероятность того, что сюда  в
ближайшее время кто-то заглянет, очень невелика.
   Идеальное место для расправы...
   И Пашка, похоже, это понял, потому что лицо его побледнело.
   - Ты не мент, - пролепетал он побелевшими губами,  оборачиваясь  к  тому,
кто так неумолимо держал его. - Не мент!
   - Разумеется, нет, - фыркнула Марьяна. - Это...
   Она хотела сказать "ангел",  но  решила  не  отвлекать  Пашкино  внимание
всякой мистической чепухой.
   - Да ты не на него смотри, ты на меня смотри! Пашка поглядел на нее, свел
свои пегие бровки - напрягся, стало быть.
   - Это было два с половиной года назад, - медленно проговорила Марьяна - и
вздрогнула, словно тот же озноб пробрал ее и теперь. -  Под  Новый  год.  Ты
тогда водил троллейбус по семнадцатому маршруту, и около одиннадцати  вечера
твоя смена кончалась. Ты остановил троллейбус  на  площади  Минина  и  начал
проверять билеты...
   Она замолчала, перевела  дух,  вглядываясь  в  Пашку  и  пытаясь  понять,
вспоминает ли он хоть что-то. И вдруг глаза его побелели. Марьяна никогда не
видела, чтоб у человека вдруг стали белые, как бумага,  глаза,  даже  зрачки
побелели. Губы у Пашки сделались  тоже  белые,  и  они  слабо  шевельнулись,
издавая чуть слышный шелест:
   - Да ладно... брось! Кто старое помянет... Я же пришел через полчасика, а
тебя уже не было... только разбитая бутылка...
   И Марьяна поняла, что Пахалов ее узнал.
   Да,  похоже,  месть  ее  почти  свершилась!   Наконец-то...   Это   почти
невероятно, что Пашка вспомнил, - однако  вспомнил!  Наверняка  отец  иногда
посылал ему ха-рр-рошенькие сновидения о той ночи, если  у  Пашки  так  явно
подкосились ноги.
   Марьяна медленно покачала головой...
   - Нет, ты через полчаса не пришел. И через час, и через два. Ты  вернулся
только утром, в семь, когда пора было в