атики упростили даже относительность, выведя одну универсальную
методику расчета для всех: от цивилизаций Ареала до первобытных племен
людоедов, которые только начинают подсчитывать черепа съеденных соседей.
Выглядит эта методика примерно так:
  Дано:
  1. Цивилизация Х.
  2. Представления о вселенной цивилизации Х:
  - как о макрокосмосе,
- так и о микромире.
  Найти: границу сверхвеличин.
  Решение: берется последняя неделимая универсальная микросоставляющая. Это
может быть какой угодно кирпичик мироздания, пусть даже абстрактная
монада. Хорошо, если это атомы, на худой конец кварки. Хуже, если
иксовитяне уже расковыряли кварк или до сих пор наивно полагают, что
мироздание состоит из земли, воды и древесины. Хоть это и личное, интимное
дело каждой цивилизации, атом все-таки как-то привычнее, роднее... Одним
словом, после выявления универсальной микросоставляющей высчитывается так
называемый макрообъем; именно то максимальное пространство, которое
умещается в понимании иксовитян на данный момент. Но не фантазийный (как у
некоторых), а гипотетически предполагаемый, физически не противоречивый,
хотя бы немножечко пощупанный, аналитически очевидный и логически
доказуемый. К примеру, цивилизация Х уже слетала на Луну, запустила
спутники на Марс и Венеру, точно подсчитала количество планет в Солнечной
системе, увидела в телескоп пару звездных скоплений в галактической
спирали покруче, чем солнце, и даже вычислила их химический состав, но
пока еще не обратила внимание на то, что за пределами галактики мироздание
не кончается. Прекрасно. По границе этой галактики и будет проходить
граница математического подсчета. Теперь осталось лишь путем обычного
умножения (там, где это можно) и сложения (там, где умножить нельзя)
определить количество микросоставляющих в макрообъеме. Это число и будет
являться границей сверхвеличин по версии Х.
  Разумеется, у звездочета под небесной твердью оно будет несравнимо
меньшим, чем у практикующего навигатора. И математику порой достаточно
одной этой величины, чтобы судить об уровне развития цивилизации. Для
нормального же существа это не критерий, и практическое применение
свехвеличин весьма условно, по крайней мере, в гуманитарных аспектах.
  Но математики не есть нормальные существа, и сомнительность практической
выгоды не есть обстоятельство, способное их образумить. Даже на прямой
арифметической линейке они сумели обнаружить смысл, нормальному существу
непонятный. Так же как Евклиду показалась бы непонятной геометрия
Лобачевского. Оказывается, за критической границей на сверхбольших
(сверхмалых) величинах нормальная арифметика становится ненормальной:
линейка перестает быть прямой, счет поступательным, а элементарная
математическая операция оказывается невыполнимой. Сразу оговорюсь, что наш
привычный цифровой ряд подобным опытам не подвергался, и я не имею
возможности привести конкретный пример. Для цивилизаций Ареала исходная
формула Х+1 не характерна (то есть ряд, когда к каждому порядковому числу
прибавляется единица и получается следующее). Здесь чаще всего
последовательность образуется с помощью формулы, "ключа" числового ряда.
Если моделировать теорию на наших "математических" возможностях, то Х+2-2
на сверхвеличинах перестанет равняться Х, то есть будет искажена сама
логика счета.
  Кому пришла в голову идея проверить это опытным путем - история стыдливо
умалчивает. Могу предположить, что на этот эксперимент автор потратил
времени больше, чем НИМ на открытие АПС-фактора. Но, так как всякое
титаническое усилие в любом случае обязано чем-нибудь увенчаться, именно
здесь и возникло концептуально новое толкование мадисты как некоего
числа-фикс, которое убегает от трудолюбивого исследователя с той же
скоростью, с которой исследователь к нему продвигается, тем самым
обозначая собой предел познания на данный конкретный момент.
  Математики тут же сцепились между собой относительно логики подобных
умозаключений: одни доказывали, что относительность сверхвеличин сама по
себе вещь относительная, и если у одного аборигена-иксовитянина после
триллиона начинает троиться в глазах, то его сосед по парте может решить
эту задачу без осложнений. Другие доказывали что-то из области влияния
психики на построение математических расчетов; третьи уверяли, что репа не
растет ботвой вверх; четвертые пророчествовали вселенский апокалипсис. Но
все они в конце концов возвращались к общему знаменателю, будучи уверены в
том, что наконец-таки нащупали мадисту и вот-вот примутся за ее
теоретическое обоснование.
  В астарианской истории мадистологии математическая версия почему-то
рассматривается как частный случай "фигурной", полностью смоделированной с
аритаборской философской геометрии. Не буду спорить, им виднее.


                                  Глава 17


  Возвращаясь в ЦИФ, Матлин еще питал некоторые иллюзии на благополучное
развитие сюжета. Альба возвращен в заповедник Гренса с полной амнезией по
поводу последних событий. Лучше нельзя было себе представить. Лишь
хроническая моральная усталость, которую Матлин переносил хуже физических
перегрузок, не позволяла ему предаться эйфории. Но в технопарке его
встречал Ксар. А Ксар с добрыми вестями никого встречать не выходит.
  - Прежде чем увидеть его, спустись в лабораторию. Я кое-что покажу, -
сказал он. - Кстати, устроил бы ты мне встречу с Кальтиатом.
  На лабораторном столе в мутной подсветке была аккуратно разложена одежда
Альбы с управляющим жилетом-биопротектором. Альба привыкал к нему дольше,
чем к своему новому местожительству, не понимая, почему, задержав дыхание,
он не начинает задыхаться, а при низкой температуре - не может замерзнуть.
Но, привыкнув, наотрез отказался расстаться с протектором, даже если в нем
не было нужды.
  Все системы жилета работали в "человеческом" режиме, одежда не имела
признаков повреждения, и Матлин не мог понять причины беспокойства. Ксарес
же был в абсолютном недоумении:
  - Я не могу определить срок... - признался он, - протектор был новым, но
анализ показывает, что ему многие миллиарды лет. Или же он работал в поле
антигравитанта.
  - Как Альберт?
  - Идеальное состояние организма.
  - Кальтиат остался в зоне Хаброна. Суф уже отправился за ним. Не знаю,
сколько это займет времени...
  - Мне-то все равно, я могу подождать, но ты имей в виду...
  - "Анализ" не мог ошибиться?
  Ксарес красноречиво поглядел на своего оппонента.
  - Сделай свой анализ. Немецкий язык знаешь хорошо?
  - Какой язык?
  - Немецкий. Ты не ослышался.
  - Откуда я могу его знать?
  - Да, - расстроился Ксарес, - Гренс был прав, ты любопытен только до
"железа". - Он вытащил из недр лабораторного стола антикварную книгу, одну
из тех, что Суф когда-то привозил с Земли, вероятно, совершая набеги на
букинистическую лавку. А так как готический шрифт его отчего-то особенно
завораживал, немецких изданий в этой коллекции оказалось большинство. -
Это руководство по психиатрии, - объяснил Ксар. - Мне нужны твои
комментарии, а еще лучше, если ты сделаешь собственный перевод.
  Феликс безропотно принял книгу, но не смог перевести даже ее заголовка.
  - Меня удивляет, - произнес он, - почему вы все, начиная с Кальтиата и
кончая ЦИФовскими лаборантами, относитесь ко всему происходящему так,
будто это всего лишь упражнение для бестолкового Матлина. Будто всем,
кроме меня, заранее все понятно. Какую такую связь ты увидел между
возрастом протектора и симптомами шизофрении?
  - Ты не прав, - ответил Ксар, - а потому бери словари и отправляйся
работать.
  - Ведь ты перевел бы это сто раз, пока меня ждал.
  - Я так и сделал.
  - И что?
  - Твое человечество - ты и разбирайся.
  Против такого аргумента Матлин возражать не привык. Он осторожно
перелистал страницы, прикинул, сколько драгоценного времени придется на
них положить, и постарался как можно быстрее смириться с неизбежным. Ибо
столь же драгоценное время Ксара, отпущенное на уговоры и убеждения, к
тому времени исчерпалось.
  - Сейчас я быстренько схожу к Гренсу, пока у него не пропало желание со
мной откровенничать...
  - Нет, - возразил Ксар, - сейчас ты пойдешь читать книгу. Я лично приму у
тебя экзамен по человековедению, прежде чем ты снова полезешь на гору.

  "Еще один шизофреник, - думал сердитый Матлин, топая к себе в особняк, -
уж не снюхались ли они с Гренсом во время моего отсутствия? Что-то они мне
оба подозрительны. Ничего, я всем поставлю диагноз!" Он поднялся на второй
этаж, смахнул со стола толстый слой пыли, разложил словари вокруг
руководства по психиатрии и устроился работать.


                                  Глава 18


  Как и предполагал Ксар, терпения Матлина надолго не хватило. Спустя
несколько дней он устремился на гору с такой прытью, что препятствовать
ему было бессмысленно, и Ксар свое невмешательство сумел оправдать лишь
одним универсальным правилом техники безопасности практикующего
фактуролога: аборигены должны разобраться между собой самостоятельно,
любое участие навредит. Единственное, что его успокаивало и вселяло
надежду, что бестолковый Матлин самостоятельно догадался не использовать
на территории заповедника ни Перру, ни коротонные лифты, а накануне
серьезного разговора решил-таки пройтись ногами по грунту, чтобы
максимально приземлить свои макрогалактические намерения. Матлин же при
этом руководствовался своим корыстным интересом - не позволить
биолаборантам потешаться над его проломанным черепом, если Гренс окажется
не в духе и нападет из засады, исключить из употребления все, что может
вывести из себя неуравновешенного собеседника, прежде чем он выйдет из
себя сам. Перра, как ни странно, была доминирующим раздражителем, и ее
присутствие в заповеднике Гренс чувствовал всегда, на любых ярусах, даже в
глубоком сне. Впрочем, тем же самым чутьем Гренс улавливал все, что
казалось ему инородным в природе, к которой он причислял себя и к которой
наотрез отказывался причислить своего бывшего школьного товарища.
  Матлин имел сверхзадачу застать Гренса врасплох, чтобы тот не успел
запастись красноречием. С этой целью он добросовестно отмахал пешком
нужное количество километров и преодолел длительный подъем. Но все
напрасно. На пне у тропы, ведущей к усадьбе, Гренс дежурил пятые сутки
подряд, ожидая его с минуты на минуту, изредка поглядывая на небо. И,
узрев, наконец, фигуру Матлина, выплывающую из низины, ничуть не
растрогался.
  - Посмотри, на кого ты стал похож, - проворчал он, - выглядишь как
двадцатилетний пацан. Ни стыда ни совести. К своему возрасту надо уметь
относиться с уважением.
  - Чтобы с уважением относиться к своему возрасту, - ответил Матлин, - мне
не обязательно корчиться от радикулита и спотыкаться о бороду.
  Гренс пригладил свою бороду шершавой ладонью и еще раз осмотрел гостя с
ног до головы, будто просвечивая рентгеном, не спрятал ли он за пазуху
телогрейки пару увесистых камней.
  - Идем, - сердито скомандовал он и направился к дому.

  Альба лежал на кровати, закутавшись в одеяло, и рассматривал потолок. В
какой-то момент, Матлин сам не понял почему, этот молодой человек сильно
напомнил ему Али: взгляд, манера валяться на кровати, выражение лица... Он
не на шутку растерялся и не сразу нашел что сказать, несмотря на то, что
всю дорогу только и делал, что строил план разговора.
  Он взял табурет и устроился возле кровати. Альба съежился, будто перед ним
был не Феликс, а шестирукий Кальтиат, в каждой руке которого по смертному
приговору.
  - Я ничего не помню, Феликс.
  - Ты в состоянии ответить на пару вопросов? - спросил Матлин, стараясь
сохранять спокойствие.
  - Какие могут быть вопросы? - психанул Альба. - Я же сказал, что ничего не
помню. Отрежь мою голову и отнеси на рентген, если не веришь.
  - Почему ты не сказал о зеркальных видениях? С какого возраста они
начались?
  Альба резко обернулся к нему, вскочил с кровати и замер.
  - Зеркальные видения?..
  - Почему ты сразу об этом не рассказал? В связи с чем они были в первый
раз? В детстве... Вспомни.
  - Причем здесь видения? Что произошло? Почему ты говоришь об этом?
  - Со мной тебе не обязательно симулировать психическое расстройство. Лучше
побереги силы и подумай, как я могу тебе помочь.
  - Нет, - Альба снова упал на кровать и натянул на голову одеяло.
  - Оставь его в покое, - вмешался Гренс, - сейчас же отойди от него. - И,
силой вытолкав Феликса из комнаты, аккуратно прикрыл дверь. - Сядь, сделай
мне одолжение. Посиди молча пять минут, не задавая вопросов.
  Феликс повиновался и позволил усадить себя у печи в кабинете Гренса,
несмотря на то, что, казалось, полжизни отдал бы за то, чтобы нырнуть в
ледяное озеро.
  - Ты имеешь представление о том, какой ты кретин? - начал Гренс.
  - Давай переходи к делу, - поторопил его Матлин.
  - Нет, ты даже представления не имеешь...
  - Не тяни время...
  - Это мое время, - взревел Гренс, - сколько мне отмерено - все мое и, уж
поверь, у тебя его гораздо больше. Так что заткни свой фонтан и
приготовься выслушать все, что я намерен тебе сказать. Здесь я буду
решать, сколько времени на что потратить.
  Пока дребезжали стекла в оконной раме, Феликс дал себе зарок - не
произносить ни единого звука, пока его об этом не попросят. Но моментально
забыл об этом, как только стекла дребезжать перестали и в интонации Гренса
вернулась привычная, слегка театральная задушевность.
  - Я не спрашиваю, по какой дурацкой системе ты изучал его в Аритаборе,
потому что мне это не интересно. Я не спрашиваю, что показали твои
идиотские приборы, потому что мне противно... Я даже не спрашиваю, что ты
понял из всех своих никчемных опытов, потому что знаю, что ты ни черта не
понял, иначе бы не приперся сюда. Я хочу знать только одно, как ты,
двадцать лет слоняясь по информатекам своего бесподобного Ареала и будучи
лучше меня знакомым с аритаборским моделированием, так и не узрел главного
корня и сути всех вещей: то, что ты пытаешься понять и открыть для себя
здесь, давным-давно смоделировано на Земле. Смоделировано так просто, что
понятно тупому фактуриалу. - Гренс убедительно похлопал себя ладонью по
макушке и стащил с полки толстую тетрадь в льняном переплете. - Тебе же
надо погрузиться в сплошные достоверные факты... У тебя сорняк в земле не
прорастет, пока не получит своей теории прорастания. Ты разучился доверять
глазам, ушам, интуиции, наконец. - Он устроился напротив Матлина и
развернул тетрадь. - Я жалею, что не показал тебе это в прошлый раз. Я
жалею, что запретил Голли даже начинать с тобой разговор об этом.
  - Это стихи? - удивился Матлин.
  Но Гренс захлопнул тетрадь и отодвинулся вместе с табуретом на такое
расстояние, чтобы Матлин не смог подглядывать.
  - Я записал все, что запомнилось. Не важно, если где-то в рифму за ним не
попал. Важно то, что ты не увидел в нем главное, то, что должен был
увидеть сразу, а теперь ни один прибор тебе это не объяснит.
  "Определенно, - отметил про себя Матлин, - они с Ксаром против меня
скооперировались". Гренс развернул тетрадку и нацепил на нос очки.

  Слишком поздно в глухом экстазе
На слепую судьбу пенять,
Без помойки моих фантазий
Как ты сможешь меня понять?

  Я попробую, если хочешь,
Оправдать чужие грехи, -
Если раны не кровоточат,
Слишком поздно писать стихи.

  Если раны не кровоточат,
Хоронить меня не спеши.
  Ты не знаешь, как гибки и прочны
Оголенные нервы души.

  - После этого стихотворения я решил...хватит. Пора Феликсу открывать глаза
на происходящее. К тому же есть у меня подозрение, что это посвящено тебе.
Но начнем с раннего, - Гренс вернулся к началу тетради.

  Свет отраженья гаснущих зеркал -
След темноты вселенского броженья,
Того луча, который ты искал
В безумной траектории движенья,
Чтобы его узнать наверняка,
Чтоб увязать с житейскими делами
Затмение сплошного потолка
Над ускользающими зеркалами.

  - Ты хотел знать, что это за зеркальные видения? Узнаешь, когда научишься
думать собственной головой. Не сможешь не узнать. Зеркальные образы
преследуют его всюду. Вот хотя бы, если взять страницу наугад... Это, если
не ошибаюсь, его посвящение матери.

  ...и не клянись, что грешницей была,
Что никогда не будет оправданья
Явлению зеркального стекла
Пред алтарем шального мирозданья.

  Закончив цитату, Гренс подцепил пальцем следующую закладочку.
  - Это я к тому, дорогой мой Феликс, что будь у тебя истинно аналитический
склад ума, тебе бы не понадобилось покидать Землю. А сейчас, что бы ты ни
говорил, вечер поэзии я тебе устрою, даже если мне придется держать тебя
силой. - Он снова погрузился в открытую тетрадь.

  Все ли правильно я услышу
В снежной утренней тишине,
Если голубь ходит по крыше
И стучат часы по стене?

  Мои краски в саване белом
Не рифмуются в вольный стих...
  Что же я натворил, наделал...
  На прозрачных иконах твоих,

  Что немые сугробы снега
Вдруг поклонами полегли
В честь того, кто проклятие неба
Обозвал притяженьем Земли?

  - Объясни мне, философ Аритаборский, почему мальчик, рожденный на Земле,
смог почувствовать это?
  - Почему бы нет? - ответил Матлин. - Что мы понимаем в поэзии? Эзотерика.
  - Эзотерика - это в твоей голове, а здесь - сугубо конкретика, - Гренс
ткнул указательным пальцем в страницу, - для самых скудоумных фактуриалов.
Здесь полная ясность относительно будущего. Твоего будущего в частности.
Слушай.

  Все решено, предрешено,
Разрублено, подожжено
И к потолку подвешено.
  И жизнь - говно, и смерть - говно,
И все, что с ними заодно,
И все, что в них обещано.

  Наблюдая, с каким пафосом Гренс произносит каждое слово, Матлин не
удержался от хохота.
  - Отдай мне тетрадку, я сам почитаю...
  Но Гренс вцепился в нее обеими руками, не допуская даже мысли о том, что
кто-нибудь посмеет осквернить прикосновением его святыню.
  - Постой. Я должен еще кое-что процитировать...
  - Дядя Ло, - Альба приоткрыл дверь кабинета, - наверно, мне стоит
поговорить с Феликсом.
  Ло застыл с тетрадкой в руках, как вор на месте преступления, а затем
виновато сунул ее за пазуху. Только теперь, когда Гренс перестал
мельтешить перед глазами и вышел из кабинета, Матлин заметил, что над
книжными полками появилась примечательная деталь интерьера - живописный
портрет хозяина усадьбы в натуральную величину, с бородой, не помещающейся
в контур картины, и с бешеным взглядом, который он всякий раз адресовал
Голли, если Голли случалось его рассердить.
  - Твоя работа?
  Альба обернулся к портрету и вгляделся, будто вспоминая, доводилось ли ему
такое рисовать.
  - Он не закончен, а дядя Ло уже влепил его в раму.
  Альба выглядел совсем неважно. Он побледнел, повзрослел, похудел и стал,
по крайней мере, выглядеть на свои 19. Оброс, как хиппи, благо, что ни
одного приличного парикмахера за миллиарды световых лет вокруг все равно
сыскать было невозможно. Однако волнистые локоны ему шли, и Матлин с
сожалением вспомнил о молоденькой медсестричке, которая почему-то не
пользовалась расположением своего пациента.
  - Так вот о чем я подумал, - произнес Альберт, усаживаясь на место дядюшки
Ло, - может быть, это, конечно, все не так... мне кажется, все наши
недоразумения начались с портрета. Ты думаешь, я и Али-Латин одно и то же,
с той лишь разницей, что я не обманываю?
  - Ты не прав.
  - Дядю Ло я тоже рисовал по памяти. Он не высидел бы на одном месте так
долго. Но я не знаю, как оправдаться перед тобой? Ведь на Земле иногда
происходят необъяснимые вещи.
  - Это не значит, что мы не должны пытаться их объяснить.
  - Что я должен объяснить тебе?
  - У тебя есть причины не быть со мной откровенным?
  - Но ведь это касается только меня. У каждого человека есть какие-нибудь
причины... у тебя тоже.
  - Не сейчас. Не с тобой. Я сказал, что хочу знать о тебе все и готов
пожертвовать любыми причинами. Спрашивай, если интересно.
  Альба задумался, будто такой ход не был предусмотрен правилами игры; будто
под открытым забралом противника он увидел собственное