о побелки, прежде чем он убедился в
этом наверняка.
  Историю же первого знакомства с младенцем Бочаровым Матлин вспоминал потом
как первый день настоящего безумия и иначе, как безумием, это не объяснял.
Уже переступая порог комнаты, он заподозрил в себе неладное, но что-то
заставило его войти. Потом были глаза... Да, именно с них началось.
Младенец не мог появиться на свет с таким взглядом, если он прежде не
провел миллиарды лет одиночества в материнской утробе. Но стоило ли
взрослому человеку цепенеть от ужаса при виде новорожденного существа, да
еще в присутствии родителей, которые фанатично уверены, что именно они
произвели его на свет? Ребенок посмотрел на дядю Феликса, закрыл глаза и
едва заметно улыбнулся - эта улыбка стоила Матлину несколько седых волос.
  - Али? - прошептал он. Ребенок еще раз улыбнулся.
  - Алик, - подсказала его мама, - мы с Генкой думали назвать его Феликсом в
честь тебя, без вести пропавшего, но раз уж ты жив, здоров, - назвали в
честь деда.
  "Он родился в тот день, когда я вернулся, - подумал Матлин, - возможно, в
тот же час, минуту, секунду".
  - Ничего такого в нем нет, обыкновенный здоровый мальчик, - Лена сплюнула
через плечо и взяла сына на руки. - Нечего его так рассматривать. Женись и
рассматривай своих детей хоть всю жизнь.
  - Ты показывала его врачу?
  - Конечно, показывала. Не пугай меня.

  Безумие Матлина продолжалось два месяца то всплесками эмоциональных бурь,
то приступами апатии. Иногда оно достигало абсолютной потери самоконтроля,
и он метался в своей квартире, как муха внутри оконной рамы, от ощущения
собственной беспомощности. Должна пройти долгая зима, пока хозяева жизни
снова приоткроют форточку, все, что он может сделать сам для себя, -
только ждать и надеяться, что зима когда-нибудь действительно закончится
открытой форточкой, а не мусорной корзиной.
  Спустя два месяца на столе доктора Татарского лежала тайная кассета с
весьма необычными монологами.
  - Понимаете, Борис Сергеевич, тут дело очень деликатное, Гена Бочаров от
волнения слегка заикался и теребил обивку казенного стула, - вас
рекомендовали как очень деликатного и понимающего специалиста. Феликс
большой друг нашей семьи. Я никогда даже не думал ожидать от него плохого.
Но мы с женой... у нас маленький ребенок, вы понимаете? Все это ради него.
  - Разумеется, - Борис Сергеевич подтолкнул кассету Гене и тот быстро сунул
ее в карман, будто это был политический компромат, предлагаемый за большие
деньги, но не находящий покупателя. - Он разговаривает с вашим ребенком
как со взрослым человеком, просит его "уйти" и в этом вы видите опасность?
  - Не знаю, не знаю. Вы не находите, что это какое-то психическое
отклонение? Он постоянно просит его сообщить что-нибудь о судьбе Андрея -
это его школьный товарищ, они исчезли вместе на полгода, и Андрей не
вернулся. Откуда мой двухмесячный сын может знать?.. Но бред Феликса
теперь его занимает больше, чем игрушки. Вы не находите это ненормальным?
Доктор, он начинает капризничать, беспокоиться, когда Феликса долго нет.
  - А сами вы разговариваете с ним?
  - С кем?
  - С Аликом, с вашим сыном? Или только гремите погремушками?
  - Но я работаю, с ним обычно жена.
  - Понятно. Я хорошо понимаю ваше беспокойство, но в любом случае надо
говорить с Феликсом лично. Какой смысл нам обсуждать это с вами?
  - Нет, это невозможно. По крайней мере, не через меня.
  - Вы давно знакомы?
  - С первого курса. Мы все с одного курса: я, моя жена, он.
  - Что-нибудь подобное наблюдалось за ним раньше?
  - Нет, я хорошо его знаю, он всегда был очень спокойным. Это поездка,
думаю, потрепала ему нервы.
  - Он сильно изменился?
  - Да, очень сильно. Заметно...
  - У вас есть предположение, где он провел это время? Кто-нибудь пытался
его об этом расспросить?
  - Расспрашивали много раз. Вроде он задолжал кому-то большие деньги и то
ли отрабатывал, то ли шабашил на севере - никто конкретно ничего не знает.
С ним и раньше случалось: сразу после армии он уезжал на два месяца в Крым
со своей девушкой. Занял у кого-то денег, ни слова никому не сказал. Его
чуть не отчислили из института, и мать его рассказывала, что до этого тоже
бывало, вроде как он с отчимом не ладил.
  - У него не было особых отношений с вашей женой до свадьбы?
  - Нет, с самого начала только у меня с ней были особые отношения, он бы не
позволил себе... У него и так были девчонки...
  - А психически больные у него в роду были?
  - Мне не приходило в голову об этом спрашивать.
  - В остальном ведет себя нормально?
  - Как будто... Но он какой-то... в себе.
  - Что ж я могу вам сказать? Надо разбираться с ним лично.
  - Как я ему сообщу об этом... что ходил консультироваться с психиатром
насчет него? Борис Сергеевич, поймите!
  - Что же прикажете делать мне?
  - Может быть, посоветуете, как быть? Может, хоть скажете, опасно ли это
для ребенка?
  - Если вы опасаетесь за ребенка - никто вам не мешает изолировать их друг
от друга, вряд ли здесь нужна моя помощь. А если вы хотите помочь своему
другу и опасаетесь за ваши дружеские отношения... - Борис Сергеевич тяжело
вздохнул и задумался. - Ну найдите, в конце концов, приемлемый для вас
способ. Не консультировать же мне его заочно.


                                  Глава 15


  Способ был найден приемлемый со всех сторон, настолько удачный, что Борис
Сергеевич покряхтел, повздыхал, но согласился, исключительно из давнего
уважения к старикам Бочаровым. В малометражке Матлина в свое время не
переночевали только ленивые и семейные. К такому положению вещей он
безропотно привык с той поры, когда квартира перешла в его полное
владение. Он был от этого события в состоянии близком к слепой эйфории,
даже когда возвращался домой, а на его кухне готовили обед совершенно не
знакомые ему люди. Но командированные провинциалы подозрительно
интеллигентного вида здесь доселе не появлялись.
  - Вы разбираетесь в технике? - спросил гость, застав хозяина сидящим на
полу перед разобранным радиоприемником.
  - Немного. Проходите.
  - Борис Сергеевич, - представился гость, - врач, к сожалению, не смогу
ничем вам помочь. В этих вещах я профан.
  Борис Сергеевич показался Матлину немного старше своих 54 лет, как
отрекомендовал его Генка. Впрочем, это не имело значения. Как все
командированные, он аккуратно вынул из сумки домашние тапочки и церемонно
переобулся.
  - Я вас не слишком стесню?
  - Пожалуйста, если вас устроит раскладушка на кухне. Я работаю по ночам.
  - Конечно, не беспокойтесь. Это лучше, чем я предполагал. Ужасно не люблю
гостиницы. Гена сказал, что вы живете один?
  - Да, это квартира моего отца. - Матлин вздохнул и снова углубился в
приемник. А командированный, умывшись тонкой струйкой холодной воды и
переодевшись в спортивный костюм, вошел в комнату и присел на табурет
рядом с созидаемой Матлиным радиоконструкцией.
  - Гена интересно о вас рассказывал.
  Матлин подозрительно поглядел на командированного.
  - Вы в какой области медицины?..
  - Педиатрия.
  Матлин поглядел еще более подозрительно.
  - Есть проблемы? - удивился доктор.
  - Нет, спасибо. Я уже вышел из этого возраста.

  Расчеты Бориса Сергеевича в выборе области медицины оказались удачны:
пациент почти поддался на провокацию, но изо всех сил старался не показать
виду. Весь вечер они просидели у разобранного приемника, весь вечер
"паяли" друг другу мозги и только за полночь, когда все приличные
командированные укладываются на свои скрипучие раскладушки, любопытство
Матлина одержало верх над осторожностью.
  - Вы смотрели ребенка Бочаровых?
  - Конечно, а почему вы спросили?
  - Нет, ничего... Просто так.
  Но доктор перешел в наступление по всей линии фронта.
  - Гена говорил, что у вас к малышу какие-то особые отеческие чувства?
  - Да, я привязался к нему. Точнее, он ко мне привязался. В общем, мы
привязались друг к другу, - от этого признания Матлину слегка подурнело.
  - Вы любите детей?
  - Не знаю...
  - Мои коллеги считают, что это не мужская специальность. Мне же всегда
казалось, что любая медицина - не для женщин...
  - Возможно, вам виднее.
  - Вас, кажется, приглашали стать крестным отцом?
  - Да, но я отказался.
  - Почему?
  - Я не крещеный.
  Доктор слегка разочаровался, но довод показался ему исчерпывающим. Он даже
зачем-то пробежал взглядом по книжным полкам, будто у него неожиданно
появилась идея найти ключ к решению проблемы именно там.
  - Это убеждение атеиста или...
  - Или.
  - Вы не служили в Афганистане?
  - Нет. Бог миловал.

  С утра пораньше, обзаведясь ключом, Борис Сергеевич ушел на работу с
тайной мыслью вернуться в середине дня, когда хозяина квартиры, возможно,
не будет дома. Мысли его бродили по одному Аллаху ведомо каким лабиринтам.
Он обращался к коллегам с дурацкими вопросами об исламских пророках, не
было ли среди них кого-нибудь по имени Али и не практикуют ли мусульмане
буддийских традиций поиска в младенцах душ своих усопших наставников? Но
доктор был сильно разочарован, вернувшись в середине дня и застав Матлина
дома за тем же радиоприемником. Матлин даже неожиданно обрадовался его
приходу. Они с удовольствием попили чай с лимоном и побеседовали о всякой
ерунде, не касающейся педиатрии. Разве что доктор, в порядке развлечения,
позволил себе предложить Матлину несколько тестов на умственное развитие
подростков 12-14 лет, которые пациент успешно прошел, обнаружив для этого
возраста незаурядные интеллектуальные возможности, в которых (в душе)
никогда особенно не сомневался. Но, выслушав причитающиеся ему
комплименты, почувствовал еще большее душевное потепление к своему
собеседнику. Они даже полтора раза сыграли в шахматы. При этом Борис
Сергеевич позорно оплошал в конце первой партии, а во время реванша сдался
сразу, как почувствовал перевес сил не в свою пользу. Оставшуюся часть дня
они, окончательно разобравшись в своих интеллектуальных паритетах, мирно
сидели перед телевизором, пока не раздался телефонный звонок, который и
осуществил тайное желание доктора остаться наедине с квартирой.
  Матлин быстро собрался и со словами "я скоро вернусь", захлопнул за собой
дверь, а Борис Сергеевич, как по команде "фас", кинулся на книжную полку,
где в числе прочих, вполне "атеистических" книг и брошюр, блестел золотыми
буквами на переплете увесистый том Корана.
  Дождавшись, пока шаги утихнут на лестнице, он стащил книгу с полки и
перелистал: ни закладок, ни пометок, характерных для ярых адептов там
обнаружено не было. Более того, отдельные страницы расходились с некоторым
девственным хрустом, нехарактерным для часто читаемых книг.
  - Вот и чудненько, - подумал доктор, возвращая Коран на место. При этом
стопка наваленных сверху журналов перекосилась, в любой момент угрожая
обвалом, и доктор полез на табурет ее попридержать. Но тут, Борис
Сергеевич даже не заметил, откуда оно взялось, - с полки упало куриное
яйцо. У доктора от неожиданности перехватило дух. Но сделать выводы о
пациенте, который хранит яйца на книжных полках, он не успел. Яйцо не
разбилось, зато громыхнуло так, будто по полу стукнули обухом топора.
Изображение на экране телевизора пропало, вернее, сделалось едва
различимым, и звук с трудом пробивался сквозь помехи. Доктор слез с
табурета и пошел поправлять антенну, но с удивлением обнаружил, что
телевизор работал без нее. Он тщательно осмотрел корпус - гнездо антенны
пустовало. Он попробовал слегка подковырнуть заднюю крышку, потому что
представления не имел, как можно воткнуть в корпус старенького "Горизонта"
антенну, дающую такое качество изображения - эти ремонтники-любители имеют
одну родственную черту, не завинчивать за собой крышки. Но крышка сидела
на пломбе.
  Борис Сергеевич поднял с пола яйцо, и изображение на экране прояснилось,
но вместо ЦТ он показывал какое-то китайское шоу с китайскими иероглифами
и разговорами, очевидно, тоже китайскими.
  - Вот это да! - воскликнул доктор и пощелкал каналы. Везде шло одно и то
же. - Не может такого быть! - он опустил яйцо на пол, и экран опять
потускнел. Доктор снова поднял яйцо и уселся с ним на диван. Изображение
поменялось на дикторшу, говорящую на похожем азиатском языке, но после
перемещения яйца обратно к телевизору, шоу возобновилось. Доктор
прогулялся в другой конец комнаты и, катая яйцо по столу, нащупал
англоязычную передачу с французскими титрами, а, перекатив его на
подоконник, посмотрел отрывок новостей ВВС. Он очень внимательно оглядел
яйцо - естественно, ни сорта, ни даты выпуска на нем не значилось и ничего
подозрительного, кроме чересчур большого веса, в нем не было. Вернув его
на прежнее место, Борис Сергеевич убедился, что в эфире родное Центральное
телевидение, собрался, переоделся и покинул квартиру Матлина навсегда.
Больше они не виделись, не слышались и лишних вопросов друг о друге
старались не задавать. Разве что Борис Сергеевич перед уходом написал
хозяину записку, в которой попрощался и поблагодарил за гостеприимство. А
также сделал звонок молодым Бочаровым, в котором сообщил, что ничем
помочь, к сожалению, не в состоянии, так как Феликс произвел на него
впечатление психически здорового человека. На более же детальный
психиатрический анализ он уполномочен не был. Впредь просил не беспокоить
и от оплаты услуг со стороны Бочаровых категорически отказался.
  Доктор отнюдь не был полным профаном в технике. Честно признаться, он
разбирался в ней гораздо лучше, чем в устройстве человеческой души - две
эти вещи ему всегда казались несопоставимыми по степени сложности,
несравнимыми ни в каких абстрактных или конкретно-профессиональных
условностях. Но никто не виноват, что доктору Татарскому хотелось от этой
жизни всегда больше, чем она могла ему предложить, и он никогда не
позволил бы себе отнять у своего пациента права желать того же самого.


                                  Глава 16


  После деликатного отлучения от семейства Бочаровых и категорического
запрета на общение с их подрастающим наследником, душевный дискомфорт
Матлина усилился. Он устроился в ателье по ремонту бытовой техники и по
уши завалил себя работой. Это несколько улучшило его финансовое положение,
немного развеяло навязчивые идеи и позволило сносно существовать, по
крайней мере, с полгода, покуда на него не свалились новые проблемы.
  Проблемы дали о себе знать скромной повесткой, приглашавшей его в
следственные органы районного отделения внутренних дел. Куда Матлин, как
законопослушный гражданин, явился в назначенный срок и откуда вышел спустя
час в полном смятении. Из всего услышанного там он понял, что является
единственным свидетелем по делу о предполагаемом убийстве и сокрытии тела
Андрея Николаевича Короеда. А так как свидетелем он оказался действительно
единственным, то ему же, по совместительству, была предложена роль
главного подозреваемого. В связи с этим у него была взята подписка о
невыезде и письменное изложение обстоятельств его полугодичного отсутствия
с подробным описанием, как и с кем он провел это время, да еще с указанием
имен и адресов свидетелей, которые могли бы это подтвердить.
  Покинув отделение, Матлин еще некоторое время просидел на скамеечке в
парке, осмысливая происшедшее и в глубине души надеясь, что следователь
выскочит за ним вдогонку с извинениями и обещаниями замять этот досадный
инцидент. "Вы до сих пор не дали определенного ответа на вопрос, был ли с
вами пропавший Короед..." - наезжал следователь, не подозревая, что
главного свидетеля это интересовало ничуть не меньше. "Каково хамство!" -
думал Матлин, но убедительного оправдания себе не находил. Точнее,
инстинкт самосохранения подсказывал ему: один намек на пережитую тобой,
лягушонок, амнезию и при первом же сеансе гипноза ты выболтаешь все...
даже если не все - для психушки любого количества информации будет
достаточно. С ощущением абсолютного тупика в душе, он решительной походкой
направился к родителям предполагаемого потерпевшего.
  На его счастье, отца, главного вдохновителя следствия, дома не оказалось.
А прослезившаяся мать не смогла сообщить ничего нового: "Он вышел из дома
очень рано, в четыре утра. Я проснулась и думала спросить, куда ж он в
такую рань собрался? Но не спросила. Ах, если б знать... Он был совершенно
обычным в последние дни. Только все время ждал звонка и спрашивал "мне
никто не звонил?", "мне ничего не просили передать?" Кажется, он
устраивался на работу. О тебе не говорил ничего. Мы читали все письма,
которые ему пришли за последние годы. Там тоже - ничего особенного.
Записную книжку он забрал с собой. Он взял еще старую спортивную сумку, но
что он в ней унес - не могу сказать. На следующий день мы стали звонить по
всем друзьям и знакомым. Тогда-то и выяснилось, что ты тоже пропал.
Буквально за день до того ты разговаривал с матерью по телефону, обещал
зайти - она тоже очень волновалась, и мы решили, что вы вместе. Мне даже
стало спокойнее, что он с тобой, а не один. Через неделю мы обзвонили
всех, кого смогли, опросили всех ваших знакомых, заявили в розыск. Когда
ты вернулся - у нас появилась надежда. А теперь отец настоял. Он считает,
что ты что-то скрываешь от нас. Он хочет точно знать, где и с кем ты был,
иначе не угомонится... - женщина опять расплакалась, - если б ты знал,
Феликс, сколько трупов мы пересмотрели на опознании. В Астрахань ездили, в
Ярославль, везде, где приметы были похожи. Как это тяжело. Не дай Бог..."
Глядя на эти слезы, Матлину действительно оставалось лишь молить Бога,
чтоб вспомнить хоть что-нибудь, хоть самое начало. Или метаться по
квартире в ожидании возвращения Суфа и надеяться, что до этого времени
ничего худшего не случится.

  Страх оказался на выдумку хитер. Матлин уволился с работы, стащил из
мастерской разобранный радиопередатчик военного образца, набил карманы
деталями и посвятил себя целиком конструированию приставки к антенне Суфа,
которая смогла бы передать внятные позывные за пределы орбиты. Зная Суфа,
Матлин был уверен, что любое его устройство рассчитано на гораздо больший
диапазон применения, чем планетарная система. Иначе оно ему всецело без
надобности. Хотя бы выйти за радиопомехи Земли... Он должен был это
сделать. Единственной и самой главной его проблемой было развернуть "яйцо"
с приема на трансляцию. С этой проблемой он не спал ночами, он проводил
тончайшие эксперименты по сопоставлению внутренней сущности антенны и ее
создателя, одинаково герметично от него закупоренных. Он перечитал гору
технической литературы, перепробовал все и уже готов был смириться со
своим поражением, когда сигнал удалось, наконец, послать. Да так, что на
его фоне заглохли все остальные радиостанции. Теперь он каждую ночь с
интервалом в час, запускал в эфир мгновенный сигнал: "Навигатору" найти
Суфа, Матлин нуждается в его помощи".
  Однажды ночью в комнате его раздалось необычное шипение: от работающей
антенны Суфа отделился небольшой оранжевый нимб, повисел с минуту
неподвижно, затем, увеличиваясь в диаметре, начал терять яркость и
растворился. Матлин подскочил с дивана, повключал все находящиеся в доме
приемники на разные частоты и затаил дыхание. Через некоторое время
явление повторилось и с той поры наблюдалось регулярно с небольшими
перерывами и без всякой пользы для дела.
  Утром того же дня он обнаружил в почтовом ящике очередную повестку,
кинулся звонить следователю и очень убедительно разъяснил ему, что весь в
процессе написания... Что пытается вспомнить все до мельчайших деталей,
потому что понимает серьезность обвинения, которое может быть ему
предъявлено, не хочет нести незаслуженное наказание и, в связи с этим, на
окончание написательного процесса ему требуется еще как минимум пару дней.
Но следователь был непоколебим и категорически настаивал на немедленной
явке. Матлин тяжело вздохнул. Деваться ему было некуда.

  В милиции его продержали допоздна, заставляя подробно расписывать все
события и напрягать свою истощенную фантазию обилием бессмысленных
подробносте