ая физиономия,  с  круглым  носом  и
оттопыренными ушами, с весело растянутым ртом.
     - Вот это да, - радостно сказал старик. - Раньше такого...
гляди-гляди, раньше такого не делали!..
     Комментатор,   которому   тут   бы  и  залиться  соловьем,
почему-то молчал, зато оркестр гремел все энергичнее; "Ястреб",
чье  название  никак  не  соответствовало  теперь  форме  шара,
поднимался все выше, и раздувался еще, и скоро сделался как два
"Ястреба",  и  люди  на  трибунах разинули рты, потому что шар,
казалось, занимал собой полнеба, прочие казались  рядом  с  ним
просто бусинами, мелюзгой.
     - Смотри-смотри! - повторил старик. - Раньше такого...
     Трибуны удивленно примолкли.
     Шары  вели  себя  странно;  один  вращался,  поднимаясь  и
опускаясь по туго  закрученной  спирали;  другой  подергивался,
раскачивая   корзину,   и  было  видно,  как  экипаж  судорожно
цепляется за пляшущие борта. Третий сплющился, сделавшись почти
плоским, четвертый вытянулся в сосульку, пятый  вертелся  юлой,
все  быстрее  и  быстрее, ненормально быстро, и рекламные ленты
развивались вокруг, как сиденья цепной карусели...
     "Ястреб"  продолжал  расти.  Комментатор  молчал;   старик
оторвал глаза от неба.
     Посреди   зеленого   поля   стоял   Председатель  общества
воздухоплавателей, и лицо  у  него  было  белое,  как  тарелка.
Перекошенное ужасом лицо.
     Старик беспокойно заерзал. Обернулся к внуку - и потому не
увидел.
     А видеть стоило.
     За  мгновение  до взрыва "Ястреб" вспыхнул, как бумага - и
сразу же лопнул, разнося по всему  небу  черно-красные  горящие
клочья.
     Трибунам понадобилось несколько секунд тишины.
     Полной  тишины,  в  которой не нужно и кощунственно гремел
оркестр;  потом  и  трубы  нестройно  смолкли,  и,   будто   бы
дождавшись  паузы,  разорвался  огнем  другой  шар - из далекой
заморской  страны,  зеленый  с  серебром,  и  огненные   клочья
посыпались на головы обомлевших людей.
     А потом вмешался и ветер.
     Ветер  подхватил  вопль,  вырвавшийся одновременно из всех
глоток, завернул его смерчем  и  подбросил  вверх  -  вместе  с
оставшимися  шарами, потерявшими управление, сверкающими, будто
елочные  игрушки,  и  такими  же  хрупкими;  о  зеленое   поле,
хранившее память о недавнем параде, тяжело грянулась обгоревшая
корзина с экипажем погибшего "Ястреба", взметнулись комья земли
и  вырванная  с  корнем  трава - и только тогда люди на скамьях
вскочили.
     Цепь полицейских,  потрясенных,  как  и  прочие  свидетели
ужаса,   цепь   всех   этих   увешенных   оружием   полицейских
продержалась   пятнадцать   секунд.   Люди   кинулись    прочь,
немилосердно давя друг друга.
     Старику  казалось,  что  он  один смотрит вверх. Только он
видит, как шары увлекает вихрем - за  полминуты  они  оказались
страшно   далеко,   над   городом,  над  жилыми  кварталами,  и
последовательно, выдерживая ровные методичные паузы,  принялись
взрываться,   превращаться   в   клочковатые   факелы,  падать,
падать...
     Старик ясно  представил  свой  старенький  двор.  Младшего
внука  в  синей  коляске  и  свою  дочь, привычно развешивающую
пеленки на плоской крыше; огонь и смерть, валящиеся  с  чистого
неба...
     Больше он ничего не видел.
     Сильная  боль  в сердце и наступившая затем темнота лишили
его возможности наблюдать...
     Великий Инквизитор  Вижны,  просматривавший  потом  списки
погибших,  пропустил  фамилию  господина Федула, бывшего в свое
время   блестящим   директором   третьего   Виженского   лицея.
Неизвестно,  что  почувствовал  бы  Великий Инквизитор при виде
этой фамилии в скорбном перечне; он не увидел. Слишком  длинные
оказались списки.

        x x x

     "Избыток  пряности  вредит  блюду,  как юноше вредит порой
избыток веселости... Кухарка знает, что  меня  отвращает  запах
тмина.
     Сударыни  мои  творят поначалу не убийство даже - балаган.
Фарс, от которого кровь стынет в  жилах;  играют  ли  они,  как
кошка  с мышью, либо черпают силу в страхе непуганных толп? Ибо
сударыни мои сильнее с каждым днем, и  люд  бежит  из  городов,
забиваясь в леса и ущелья, дичая...
     ...А  кто вам сказал, что мироздание, каким мы его мыслим,
останется неизменным навеки?..
     Эдак мне никогда не избыть обвинений в крамоле...
     Сударыни мои ведьмы не желают преображать мироздание;  так
волк,  живущий  в  одном  загоне  с  курами,  не  желает менять
окружающую его сущность, он просто питает себя необходимой  ему
пищей...
     Тягостная  тень висит над моей душей. Я не знаю, что будет
завтра..."

     Вечером началось столпотворение на вокзалах.
     Говорили,  что  некая  прорицательница,  вот  уже  полвека
безвылазно   живущая  в  сыром  подвале  на  окраине  Вижны,  с
определенностью заявила о надвигающемся "веке ведьм" - что  для
простого  обывателя  равнозначно  концу  света.  Говорили,  что
высшие государственные чины знали об этом давно  и  подготовили
для   себя  отступление  -  говорили,  что  у  самого  Великого
Инквизитора в любовницах ведьма-матка...
     Дикторам, увещевавшим с экранов, не  верили.  Может  быть,
потому,  что  на  дне  их профессионально доброжелательных глаз
жила паника; все новости, даже из  самых  дальних  стран,  были
удивительно похожи на хронику виженского вокзала.
     За  третьеклассный  билет на поезд платили по цене золота.
Не перронах ревели увозимые за  город  дети  -  почти  все  они
ощутили  в  эти  дни  неясный  страх,  и  многие,  в  том числе
воспитанные школьники, просыпались по ночам с криком, на мокрой
простынке; по дорогам  тянулись  вереницы  машин  и  автобусов,
летняя Вижна пустела на глазах.
     По    улицам   метался   черный   дым.   Проклятые   шары,
участвовавшие в традиционных гонках, обрушились на  пригород  и
выжгли  целые  кварталы - вся пожарная охрана Вижны день и ночь
стояла на ушах.  Пожары  не  желали  угасать,  и,  задавленные,
возрождались  снова;  из  ожогового  центра  носились туда-сюда
белые санитарные машины.
     Пикеты   и   шествия   запрещены    были    постановлением
Государственного  совета  - а потому людей, явившихся требовать
защиты ко Дворцу Инквизиции, разогнали струями воды.
     Природа,  до  сего  времени  равнодушно   наблюдавшая   за
человеческой  суетой,  наконец-то  решила внести в происходящее
собственную  лепту:  посреди  лета,  пусть  и   прохладного   и
дождливого,  грянул  вдруг  промозглый осенний холод. Ничего не
подозревавшие июльские цветы пожухли за одну ночь, прихваченные
инеем.
     Герцог утвердил постановление  Государственного  совета  о
введении   в  городе  чрезвычайного  положения.  Клавдий  Старж
подписал приказ об аресте всех без исключения виженских ведьм.
     Дорожные     бригады,     мобилизованные      Инквизицией,
устанавливали  на  перекрестках  каменные  плиты с изображением
знака Пса. Из городского центра ритуальных  услуг  из®яты  были
все  камни,  приготовленные  для надгробий, и в подвалах Дворца
над  ними  трудились  посменно  пятеро   мощных   маркированных
инквизиторов;  знак  был  призван  ослабить  ведьминскую  силу.
Город,  уставленный  плитами,  очень  скоро  стал  походить  на
обширное   кладбище;   Клавдий   не   обманывал   себя   насчет
эффективности  этой  меры.  Возможно,   это   создаст   ведьмам
небольшие сложности - только и всего...
     Арестованных  ведьм  вывозили  в крытых грузовиках. Только
неинициированных; действующие, как правило, получали приговор в
течение суток. Конвоиры требовали премиальных за риск -  потому
что два случая побега, один за другим, погубили троих человек и
покалечили   еще   четверых;   палачи   требовали   пополнения,
бронекостюмов и опять-таки премиальных. "Дешевле  раскошелиться
сейчас, чем платить потом пенсии нашим семьям".
     В ответ на запрос о деньгах министр финансов скрутил тугую
оскорбительную  фигу.  Клавдию  пришлось  зловеще  оскалиться и
призвать в свидетели  герцога;  финансирование  было  дано,  но
Клавдий  не  испытал  от  этого  ни радости, ни удовлетворения.
"...Ибо матка, матерь-ведьма, затаилась так близко,  что  я  не
могу  спать,  чуя  ее дух... И не далее как сегодня я схвачу ее
шею железными клещами, которые уже выковала моя воля..."
     - Патрон, один человек звонит вам вот уже  второй  день...
по частному делу. Соединить?
     - Имя?
     - Юлиан Митец...
     - Следовало доложить раньше... Соедини.
     Щелчок в трубке.
     - Да, Юлек, я слушаю...
     - Клавдий...  Силы  небесные,  Клав, я уже не чаял до тебя
добраться...
     - Сейчас тяжело, Юлек. У меня минута времени... Я слушаю.
     - Клав, я... ты можешь сказать мне, что происходит?  Прямо
все  с  ума  посходили,  никто не верит этим сводкам, ведьмы...
Клав, если не можешь сказать, то  хоть  намекни...  Уехать?  За
границу? Так, говорят, за границей то же самое...
     Клавдий   прикрыл  глаза.  В  стекло  молотил  по-осеннему
холодный дождь. Кажется, даже со снегом.
     - Нет надобности уезжать... Сиди у себя, только в Вижну не
показывайся, избегай людных мест  и  Назара  не  пускай...  Все
обойдется, не трусь.
     - Клав, ты серьезно говоришь? Ты УВЕРЕН?..
     - Извини,   Юлек,   у   меня  действительно  нет  времени.
Как-нибудь встретимся, запасись вином... Привет.
     - Да, Клав... Да, извини... до свидания...
     Трубка легла на рычаг.
     На душу Клавдия лег камень.
     Ему было неприятно, что Юлиан так и не  спросил  о  судьбе
Ивги.
     Хотя  что  услышал  бы  от в ответ? "Я сам позабочусь о ее
судьбе, как позаботился о судьбе всех виженских ведьм"?..

     Сперва было нападение  на  отряд,  конвоирующий  за  город
партию   неинициированных   ведьм.  Нападавшие,  все  как  один
хоккеисты клуба "Вижна", десять здоровенных парней, вооруженных
десятком клюшек и парой дамских  пистолетов,  наголову  разбили
конвой  и  в течение восьми с половиной минут освободили ведьм,
причем эти последние провалились потом  как  бы  сквозь  землю.
Оставшиеся  в  живых  конвоиры клялись потом, что слышали смех,
"как в метро", и что коренастые, стриженные под ноль спортсмены
отбрасывали тени стройных женщин с длинными  волосами;  Клавдий
морщился, как от боли, подолгу водил ладонью над крупной картой
пригородов, выслушивал доклады районных инквизиторов и время от
времени бросал опергруппу в отдаленную, ничем не примечательную
точку охваченного паникой города.
     Дважды  или  трижды опергруппы находили на указанном месте
покинутое, еще теплое гнездо. Нашли еще один зал для  инициаций
- на  сухом  дне  пустого  школьного  бассейна;  трижды  облава
оказывалась удачной, и жертвами опергрупп стали двое матерых  и
четверо новоиспеченных ведьм.
     От  прежних  ведьм  -  таких привычных Клавдию, коварных и
прямолинейных, трусливых и отважных ведьм "мирного"  времени  -
этих   пойманных   "сударынь"  отличало  полное  безразличие  к
собственной судьбе. Они лишены были  инстинкта  самосохранения.
Они оставались равнодушны и к посулам и к пыткам, их совершенно
не интересовали сроки собственной казни, и даже новообращенные,
прошедшие  инициацию  несколько  дней назад, уже не содержали в
душе ничего человеческого. При словах "нерожденная мать"  в  их
глазах  на мгновение вспыхивали издевательские желтые огоньки -
и это была единственная реакции, доказывающая, что пленницы  не
глухие.
     Клавдий  не  пытался  заглянуть  с  помощью  Ивги в мир их
побуждений. Себе он об®яснил это тем, что метод "перископа"  не
оправдал  надежд;  на  самом  деле,  возможно,  виной тому были
гадливость, испытываемая  им  перед  этими  жуткими  душами,  и
нежелание  погружать  в  них  Ивгу.  Кто знает, как скажется на
девчонке подобное переживание.
     Следующим событием было то, что дуэт молодых перспективных
инквизиторов   хитроумным   образом   изловил    для    Клавдия
"трамвайщицу".  Бывшую  стриптизершу ночного клуба "Тролли", за
которой сам Великий Инквизитор  гонялся  на  машине  с  выбитым
передним  стеклом. Которую он не на шутку подозревал в том, что
она...
     На  эту  мысль  его   натолкнул   укачиваемый   на   руках
серебристый шарф. Мать, колыбельная... Матка. Нерожденная мать.
Или уже рожденная?..
     Она  криво  улыбнулась - приветствуя врага, уже однажды ей
проигравшего; она была небывало  мощная  щит-ведьма,  только  и
всего.  С  колодцем  восемьдесят  пять.  С  железной защитой, с
профессиональным и артистичным бесстыдством ночной танцовщицы.
     - Твоя мать отреклась от тебя, Ани.
     Нет, он не сбил ее с толку. Ни на мгновение; ответом  была
снова улыбка, на этот раз презрительная.
     - Иначе  почему  же она позволила тебе попасть в мои руки?
Ты ведь умрешь сегодня же, Ани, костер для тебя сложен...
     Ни страха, ни замешательства.
     - Где твоя мать, Ани? Где твоя  великолепная  мать?  Укажи
мне дорогу. Она не будет против.
     - Ты так этого хочешь?
     Голос   ведьмы   голос   обладал  обертонами,  от  которых
беззвучно напряглись стражники в темных углах.  Голос  проникал
под кожу, расслаблял, вибрировал, издевался.
     - Ты умрешь, Великий Инквизитор.
     - Все умрут.
     - Все  умрут  тоже,  но  ты  умрешь  раньше...  на костре.
Нерожденная мать ждет тебя... будет ждать...
     - Так ждет - или только собирается?
     - Ты не поймешь... Довольствуйся тем, что видишь  глазами.
Мне тебя жаль.
     В  подтверждение  своих  последних  слов она действительно
улыбнулась с сочувствием. И замолчала; и - Клавдий  знал  -  до
самой смерти не сказала больше ни слова.

        x x x

     Спустя  пять  минут  после  того,  как на стол Клавдия лег
отчет о казни стриптизерши, случилось еще одно событие.
     В кабинет с неприличной  поспешностью  заскочил  референт.
Уже  по одному лихорадочному блеску его глаз Клавдий понял, что
дело исключительное.
     - Патрон, там... к вам... Его сиятельство герцог. Э-э-э...
     Клавдий   с   отвращением   покосился   на   переполненную
пепельницу.  Оглядел  комнату,  увитую  полотнищами дыма, будто
сизыми удушливыми бинтами. Ни один герцог Вижны сроду не  бывал
в  этом  кабинете,  ни  один Великий Инквизитор не удостаивался
такой чести... Если это, конечно, честь.
     Он поднялся навстречу гостю,  стараясь  точно  выдерживать
пропорцию   между   собственным   достоинством   и   подобающим
почтением. В его, Клавдия, жилах  не  набралось  бы  и  стакана
столь благородной крови, какая доверху наполняла особу герцога;
его сиятельство был высок и сутул, со слегка отвисшими щеками и
глубокими  ямами  глазниц. На дне этих ям, напоминавших Клавдию
ловушки в земле, сидели хищные, ядовитые, жесткие глаза.
     - Вы слишком много курите, господин Великий Инквизитор.
     Многообещающее начало разговора, угрюмо  подумал  Клавдий.
Вроде  бы  неофициальное.  Вроде  бы  с интонациями удрученного
папаши,  которому  надоели   неуспехи   сына   по   математике.
Любопытно,  а  не  назначен  ли  на  завтра  внеплановый  Совет
кураторов. Такое уже бывало -  тайно  от  Великого  Инквизитора
рассылались  приглашения,  и,  представ  в один прекрасный день
перед собранием бескомпромиссных коллег, глава Инквизиции вдруг
обнаруживал, что из-под  его  зада  чудесным  образом  вылетело
высокое кресло...
     Герцог  задумчиво  оглядел  кабинет.  Прошелся взглядом по
трем дознавательным символам; вздохнул. Закашлялся -  вероятно,
от табачного дыма; Клавдий со вздохом включил кондиционер.
     Кто  там - его наиболее вероятный преемник? Куратор Ридны,
который и  так  пропустил  пять  лет  -  из-за  этого  выскочки
Старжа...
     О чем, собственно, эти мысли. И чем же выскочке Старжу так
дорога  эта тягостная, в общем-то, власть, если на пороге конца
света... Да, именно так можно это назвать,  если  это  и  будет
преувеличением,  то  совсем  незначительным...  Если  на пороге
конца света он так боится за кресло. И готов сражаться за  него
- зубами и когтями...
     - Вы   не   предложите   мне  сигарету,  господин  Великий
Инквизитор?
     Герцог не  курил.  Это  было  известно  любому  мальчишке;
герцог  когда-то  даже  выступал  в  передаче  "Здоровье", это,
правда,  было  лет  десять  назад,  когда  сухощавое  тело  его
сиятельства  еще годилось для позирования в плавках, на бортике
бассейна...
     Клавдий вспомнил Ивгу. Что это их  всех  так  потянуло  на
курево...
     Герцогу  он  не  мог  отказать,  как  Ивге.  Он поднялся и
протянул пачку - и уже по тому, как его сиятельство взял в руки
сигарету и как потянулся к огоньку, понял, что  когда-то  давно
герцог  дымил,  как  сталеплавильный  завод. Память рук, память
жестов. Вот тебе и передача "Здоровье".
     - Я  ознакомился  с  вашими  отчетами,  господин   Великий
Инквизитор...
     Клавдий пожал плечами, будто говоря - делаем, что умеем.
     - Собственно говоря, положение дел в столице... хмм...
     Хорошее  начало  разговора,  подумал Клавдий устало. Вялое
пережевывание вареных, как вермишель, слов, за  которыми  стоит
нечто  большее.  Нечто,  с  чем  герцог, собственно, и явился в
кабинет с дознавательным знаком.
     - У меня есть основания считать, что в скорости  положение
ухудшится,  -  сказал  Клавдий,  стряхивая пепел. - У меня есть
основания  предполагать,  что  ни   один   ныне   здравствующий
Инквизитор   не   будет  в  своих  прогнозах  оптимистичнее.  И
откровеннее, ваше сиятельство,  ни  один  Инквизитор  не  будет
тоже.
     Герцог  затянулся  так  глубоко,  что дым достиг, кажется,
самых  его  ступней,  неестественно  маленьких,  почти  как   у
женщины.  Сейчас  мы  узнаем,  с  чем ты ко мне пришел, подумал
Клавдий почти  злорадно.  Теперь  я  навязал  тебе  тональность
разговора,  на  которую  ты,  гусь,  не рассчитывал; я не стану
играть с тобой в твои игры,  я  твой  подданный,  но  никак  не
подчиненный. Ну-ка, попробуй, упрекни меня!..
     Герцог  молчал.  Длинная  сигарета  в его пальцах медленно
таяла.  Глубоко  сидящие  глаза  смотрели  в  пол;  Клавдий   с
некоторым беспокойством ощутил, что до сих пор не может понять,
из  какой  колоды  герцог  взял приготовленный для него козырь.
Если это вообще козырь. А не, к примеру, мина.
     - В моем отчете,  -  начал  Клавдий  медленно,  -  упущены
некоторые соображения, которые я не хотел бы доверять бумаге. Я
готов  изложить  их  вам...  Но  сперва,  вероятно, мне следует
выслушать те слова, ради которых я был  удостоен  чести  вашего
посещения?
     Молчание  герцога  становилось  невыносимым.  Это  уже  не
пауза, не воспитательная мера,  применимая  к  чиновникам  всех
рангов,  - это почти приговор. Непонятно, что еще можно сказать
после десяти минут такого молчания.
     Клавдий вздохнул. Вытащил  из  пачки  следующую  сигарету.
Передумал,  отложил  в сторону. Оперся подбородком о сплетенные
пальцы. Что же, он подождет.
     - Полчаса назад записали мое обращение к народу, -  сказал
герцог  медленно,  и  что-то  в  его  голосе  заставило Клавдия
вздрогнуть.  -  Обращение-увещевание,   с   покровительственной
улыбкой  и  мягкими  интонациями... Какое счастье, что я обучен
этому с малолетства. Я делаю вид, что ничего не  происходит.  И
так убедительно, что многие верят...
     Герцог  с  трудом оторвал глаза от пола; его сутулые плечи
ссутулились еще больше:
     - Клавдий... Мы никогда не были друзьями. То, что я сейчас
скажу... Оно не для прессы. Оно только для  вас...  Я  чувствую
себя  капитаном  корабля,  который под бравурную музыку идет ко
дну, в то время как я уверяю команду и пассажиров, что все идет
по плану и ситуация под  контролем...  -  он  вздохнул.  -  Мне
звонили... уже трижды. Главы сопредельных стран, вы понимаете о
ком я... И у них то же самое.
     Теперь молчал Клавдий.
     Некая   тайна,  принесенная  его  сиятельством  в  кабинет
Великого Инквизитора, теперь обнаружила себя и оказалась  всего
лишь  страхом.  Особенно  тягостным  потому,  что  носитель его
трусом отродясь не был.
     Герцог вздохнул