духе  они   продолжали   бешено
вращаться.
     Клавдий  изо  всех  сил  потянулся  вперед,  словно  желая
поддержать валящуюся  на  бок  громаду;  к  сожалению,  он  был
властен только над ведьмами. Над городским транспортом - никак.
     Трамвай  рухнул.  Содрогнулась  земля,  лопнула  ближайшая
витрина, трамвай перевернулся, вскинув колеса к  небу,  давя  и
кроша  припаркованные  у тротуара машины; перевернулся снова, и
какое-то мгновение казалось, что сейчас он ударит о стену  дома
с  расколотой  витриной - но силы падения не хватило. Трамвай -
уже не трамвай, а его изувеченный труп - опрокинулся  назад,  в
железно-стеклянное  месиво,  оставшееся от ни в чем не повинных
машин, и земля вздрогнула снова.
     Клавдий обнаружил, что сидит, изо всех  сил  уперевшись  в
приборную  доску,  вдавив до отказа педаль тормоза, хотя машина
стоит неподвижно,  и  на  заднем  сидении  никого  нет,  дверцы
распахнуты.
     Солнце вставало, из красного становясь золотым...
     Вагоновожатый умер в больнице.
     Двое пассажиров раннего трамвая остались жить, а больше на
месте катастрофы никого, по счастью, и не было.
     Ведьмы не было тоже. Ее так и не нашли.

        x x x

     Парусник-абажур  светился изнутри. На стенах студенческого
жилища лежали причудливые тени; Ивга хотела улыбнуться  старой,
такой знакомой комнате - но не смогла.
     Чувство  непод®емной вины. Назар ни словом, ни взглядом не
упрекнул ее - но  Ивга  ощущала,  как  с  каждой  секундой  его
присутствия  груз ее провинности делается все сильнее и жестче.
И не могла радоваться.
     Стыдно смотреть в глаза.  Но  так  хочется  смотреть,  так
хочется  жадно  ловить  каждую  черточку,  мельчайший отпечаток
дней, проведенных порознь...
     Она вымучила-таки  улыбку.  Присела  на  диван,  свидетель
множества страстных ночей:
     - Мне чаю... можно?
     Назар  серьезно  кивнул  и ушел на кухню; Ивга, много дней
ожидавшая этой встречи, спрятала лицо в ладонях.
     За полчаса до свидания ее прямо-таки мутило  от  волнения;
больше всего она страшилась заметить брезгливость е его взгляде
или жесте, и потому, давясь ненатуральным хохотом, первым делом
сообщила:
     - Ты  не  бойся...  Ведьмы, неинициированные, они ничем от
других людей  не  отличаются...  Даже  физиологически,  хоть  у
Старжа спроси...
     Эти  слова лишний раз подтвердили, что в ходе напряженного
ожидания рассудок Ивги слегка помутился -  в  здравом  уме  она
вряд  ли  додумалась  бы до такой глупости. Назар помрачнел, но
промолчал.
     Теперь она сидела на диване, закрыв лицо руками, и  сквозь
холодные   пальцы   просачивался  волшебный,  праздничный  свет
корабля-абажура; Назар хозяйничал на маленькой  кухне,  и  Ивге
казалось, что этот звон посуды - насмешка над ее мечтой. Над ее
маленькой  и  теплой, уютной грезой: светится абажур, и любимый
человек кипятит на кухне чай...
     В воздухе витала нотка фальши.
     Так выросший ребенок, всю жизнь лелеющий в душе магическое
воспоминание о покинутом городе  своего  детства,  возвращается
наконец  на  его  пыльные, потные, суетливые улицы - и топчется
перед дверью родного дома,  растерянно  сжимая  ручку  внезапно
потяжелевшего  чемодана.  Потому  что, оказывается, необратимая
потеря - не  обязательно  смерть.  Вернее,  смерть  по-другому,
когда  внешне  ничего  не  заметно  и даже сам умерший не сразу
понимает, что случилось...
     Назар принес две дымящиеся  чашечки.  Поставил  поднос  на
стол,  уселся  на  круглую вертящуюся табуретку в углу и оперся
острыми локтями об острые же колени.
     Ее фантазия все еще цеплялась  за  обломки  мечты;  в  том
мире, который она в очередной раз для себя придумала, Назар сел
рядом  и  взял  ее  руку  в  свою;  она  хотела  помочь  мечте,
подняться, подойти к нему и положить руки ему на плечи -  но  в
последний  момент  испугалась,  ослабела и едва успела подавить
тяжелый вздох.
     Она чувствовала исходящий  от  него  запах.  Воротник  его
свитера  пах  резковатым, незнакомым одеколоном, и эта чужая ее
обонянию струя то и дело перебивала привычный аромат его кожи и
волос. Ивга глубоко вдохнула, ее ноздри дрогнули, пытаясь через
всю комнату поймать ускользающий запах; Назар  заметил  это  и,
как  ей показалось, содрогнулся. Или только показалось? Или это
ее  мнительность   становится   совершенно   уже   болезненной,
нестерпимой?..
     В  ее  придуманном  мире  Назар  говорил,  не  переставая.
Смеялся, гладил ее руку и тысячу раз  просил  прощения  за  ее,
Ивгину, провинность...
     С   момента   их  встречи  прошла  тридцать  одна  минута.
Старенькие часы на стене безжалостно отцокивали время - а  Ивга
с  ужасом чувствовала, как ничего не происходит. Будто в пустом
заколоченном ящике.
     И тогда ей захотелось, чтобы  хоть  что-нибудь  случилось.
Пусть даже плохое.
     И потому она спросила, заставив свои губы улыбнуться:
     - А как доктор Митец? Как поживает папа-свекр?
     Назар  поднял  глаза.  Впервые  за  тридцать две минуты от
начала  свидания  Ивга  встретилась  с  ним  взглядом  -  и  на
мгновение задержала дыхание.
     Потому  что  в  глазах Назара не было упрека, которого она
ждала, ни брезгливости,  которой  она  так  боялась.  Это  были
совершенно  прежние,  вот  только смертельно усталые, больные и
печальные глаза.
     - Ивга... Я без тебя жить не могу.

     Чай так и остался невыпитым; более  того,  одна  из  чашек
соскользнула  со  стола  и  оставила на ковровой дорожке темную
непросыхающую  лужицу.  Абажур-кораблик  невозмутимо  плыл  под
белым   небом   потолка,  а  в  комнате  тем  временем  бушевал
неистовый, малость истеричный шторм.
     Хлипенькая молния на старых Ивгиных джинсах  не  выдержала
внезапного  всплеска  эмоций; Ивга безжалостно ее доломала. Так
сжигают мосты; Ивга стягивала с себя все подряд, и голова у нее
кружилась, как от изрядной дозы спиртного, и  по  полу  прыгала
шальная пуговица от Назаровой тенниски. На ковер упали джинсы и
свитер,   полосатые   носочки   свернулись  клубками,  как  два
перепуганных ежа; штаны Назара улеглись в каком-то замысловатом
балетном пируэте, и сверху шлепнулась заколка для Ивгиных рыжих
волос.  Кораблик  плыл,   освещая   комнату   вполне   интимным
загадочным светом.
     - Я... без тебя... не...
     Через минуту они свалились с дивана. Прокатились через всю
комнату,  обнимаясь,  смеясь  сквозь  слезы,  сминая  брошенную
одежду; у подножия круглой табуретки случился наивысший миг  их
любви, после чего, не разжимая об®ятий, они снова взобрались на
диван,  под  одеяло,  и  опять  вцепились друг в друга, как два
исстрадавшихся без ласки клеща.
     - На...заруш...ка... Я...
     Он пах теперь свежим горячим потом,  и  Ивга  вдыхала  его
аромат,  как  обалдевший  кот нюхает валериановые капли. Одеяло
дергалось, будто поверхность штормящего моря; кораблик медленно
поворачивался вокруг своей оси, плавно поводя острым бушпритом.
Вокруг корабля вилась черная бабочка, неестественно огромная  в
сравнении  с  маленьким  парусником; Ивга, придавленная горячим
тощим телом, совершенно ясно осознала вдруг, что все ее прежнее
существование  было  всего  лишь  предисловием  к  этому   мигу
настоящей жизни. И изо всех сил пожелала, чтобы этот миг длился
вечно.

     Под утро пошел дождь.
     Ивга лежала на спине, натянув одеяло до самого носа. Дождь
деликатно  постукивал  по жестяному козырьку над окном, а Назар
сладко сопел, по-кошачьи прикрыв лицо ладонью; а больше в  мире
не было никаких звуков. Ни шороха.
     Ивга не спала.
     Сквозь  плотно  прикрытые  шторы не умел пробиться никакой
рассвет; в комнате было темно, но Ивга знала, что там, снаружи,
уже сереет дождливое небо. И, может быть, ветер скоро  разгонит
тучи. И, может быть, еще проглянет освобожденное солнце...
     Она  опустила  веки. Незнакомо, неприятно ныло в груди - у
нее никогда в жизни не болело  сердце.  Правда,  все  бывает  в
первый раз...
     Хотелось  поднять  руку и потереть ребра с левой стороны -
но Ивга боялась разбудить Назара.
     В детстве ее заботили ощущения складных кукол - тех самых,
что вкладываются одна в другую, меньшая в большую, маленькая  в
меньшую   и  так  до  самой  крохотной;  ее  интересовало,  что
чувствует кукла, выбираясь,  как  из  пальто,  из  чрева  своей
предшественницы и глядя на себя как бы со стороны...
     Теперь  она  выбралась из себя, будто складная кукла. И со
стороны увидела рыжую девчонку, лежащую  в  обнимку  со  спящим
парнем. И задержала дыхание от тягостного предчувствия.
     Уже утро; эта рыжая девчонка проспала каких-нибудь полчаса
- но за  время  своего  короткого  сна  успела увидеть верхушки
леса, стелющегося далеко внизу, дымные коридоры горящего театра
и тени танцующих чугайстров. Вчера вечером она впервые в  жизни
пожелала   остановить  время  -  но  время  не  послушалось,  и
правильно сделало.
     Этот парень... нет, он не изменился. Он не сделался старше
за время вынужденной разлуки; Ивга смотрит,  как  расслабленное
счастье  понемногу  сползает  с его спящего лица. На переносице
рождается складка, печально  опускаются  уголки  губ  -  Назару
снится   выбор,   который  предстоит  сделать  нынешним  утром.
Неприятный, тревожный сон.
     Ивга с ужасом поняла, что предчувствие в ее  груди  сейчас
сменится ОСОЗНАНИЕМ.
     Ей   захотелось  закрыть  глаза,  зажмурится  перед  лицом
неминуемого понимания - но если не решиться посмотреть судьбе в
глаза, она обязательно догонит и пнет в спину. А  то  и  пониже
спины;  Ивга  перевела  дыхание  и  впустила  в  себя осознание
утраты.
     Оно оказалось коротким и совершенно неболезненным.  Просто
отрывистое слово: все.
     Все,  вот  теперь  все.  И как-то даже легче; она не может
об®яснить, почему так  случилось.  Не  знает  таких  слов.  Она
просто  чует.  Так,  наверное,  лисица  осознает  момент, когда
лисенок больше не нуждается в опеке, в узком шершавом языке,  в
тепле мохнатого бока...
     Все.
     Она  выскользнула  из-под  одеяла  и  в полутьме принялась
одеваться.
     Разорванная застежка на  джинсах  заставила  ее  беззвучно
расплакаться.  Ну  что  за  неверная нотка в патетической сцене
расставания - негоже юной деве идти  по  улице  в  расстегнутых
штанах...
     Она  знала,  где  у  Назара хранятся иголки с нитками. Она
сама их туда положила; Назар спал, складка  на  его  переносице
делалась  все  глубже,  а  его  бывшая невеста поспешно сшивала
брюки прямо на себе. Стежок  за  стежком,  сдавленное  шипение,
когда иголка с размаху воткнулась в тело...
     Он проснется - и испытает облегчение. Может быть, сам себе
в этом  не  признается  -  ему будет казаться, что он подавлен,
обижен, может быть, даже  предан...  Но  главным  его  чувством
будет  ощущение  свободы,  и доктор Митец наверняка это оценит.
Славный доктор Митец...
     Ивга перекусила нитку. Штаны ее были зашиты наглухо, Назар
спал, под темным  потолком  плыл  темный  парусник,  потерявший
вместе со светом и большую часть своего очарования. Все.
     Уже  в  дверях  она  подумала,  не  написать  ли записку -
несколько слов, как это делается в мелодрамах...
     Но у нее  не  было  ни  огрызка  карандаша,  ни  пачки  от
сигарет, ни даже конфетного фантика.
     А потому она молча вышла, плотно прикрыв за собой дверь.



        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
                             -------------

        x x x

     "...Братья мои инквизиторы часто спрашивают меня о природе
матери-ведьмы,   матки...   Даже   служанка   сделалась   столь
любопытна, что спрашивает о том же... и когда я говорю,  что  о
подобном  следует осведомляться не у меня, а у собственно матки
- тогда рождаются слухи, что старик Оль рехнулся умишком...
     Что мои догадки?.. Вымыслы,  домыслы,  раздумья...  Иногда
мне  думается,  что  матка не родится одна. Что множество маток
рождается в одночасье, дабы в истребительных поединках  уцелела
сильнейшая...
     ...длинная и теплая осень; я велел горничной... и положить
в кабинете  вместо ковра. Их дух освежает, шорох успокаивает...
Но пыль - пыль порождает кашель, после дня трудов я всю ночь не
мог заснуть, а наутро велел собрать листья и выбросить...
     На трех главных площадях вчера сложили новые костры...
     ...Природа моих сударынь непостижима. Мы  можем  возомнить
себя  на  месте  букашки, грызущей лист для того, чтобы утолить
голод... Мы можем вообразить себе это, ибо голод не чужд и нам.
Мы  можем  в  грезах  своих  поставить  себя  на  место  оленя,
покрывающего  оленицу, ибо похоть не чужда и нам... Но никто из
нас не  никогда  сумеет  понять,  что  движет  матерью-ведьмой.
Почему она нарожает своих чад и потом нередко губит их... Когда
честолюбивый государь проливает кровь своих и чужих подданных -
мы  понимаем, потому что гордыня не чужда и нам... Когда алчный
лекарь позволяет болезни  разрастаться,  чтобы  потом  взыскать
втрое с отчаявшихся больных - мы понимаем, что это корыстолюбие
одолело  его совесть... Сударыни мои ведьмы не честолюбивы и не
алчны. Им не нужны ни  деньги,  ни  власть;  они  не  чувствуют
голода  и не испытывают похоти. Они не понимают, что есть добро
и что называется злом - они невинны. Они губят нас одним  своим
существованием..."

     - ...Госпожа,  э-э-э...  Лис.  Господин Великий Инквизитор
просит передать, что на сегодня в ваших услугах  не  нуждается.
Сейчас вас отвезут домой...
     - Я  сама  дойду,  - сказала она машинально. Референт - не
Миран, другой - печально покачал головой:
     - Таковы распоряжения господина  Инквизитора,  он  страшно
занят, я ничего не в силах изменить... За вами зайдут.
     - Господин  Великий Инквизитор не желает меня видеть? Даже
на минуту?
     Референт развел руками:
     - Я все изложил,  как  велел  передать  господин  Старж...
Ничего не могу добавить. Ничего.

     Сопровождающий  был  знаком ей - щуплый мужчина преклонных
лет, всю жизнь прослуживший  на  вспомогательных  должностях  и
нимало  этим  не  смущающийся;  Ивга помнила веселый нрав этого
вечного  ассистента,  и  тем  неприятнее  показалась   ей   его
теперешняя  угрюмость.  Здороваясь  с  Ивгой, он едва разомкнул
плотно сжатый рот.
     - Что-то случилось? Неприятности?
     Сопровождающий  не  ответил;  возможно,  он  не  расслышал
вопроса,  заданного  почти  на  ходу.  Ивга  еле  поспевала  за
провожатым, ведущим ее хитросплетениями коридоров и  лестниц  -
вечный  ассистент  почему-то не пользовался лифтами; неподалеку
от главного входа - Ивга немного умела ориентироваться во чреве
Дворца - провожатый замешкался.
     - Сейчас попрошу вас обождать в машине... Нет. Следуйте за
мной. Минутная задержка.
     Ивга покорно поплелась, то и дело отставая, скоро  потеряв
всяческую   ориентацию;  пышные  коридоры-залы  с  неподвижными
фигурами охранников сменились мрачными коридорами-щелями, как в
каком-нибудь унылом казенном заведении. Ивга понятия не  имела,
в  какую  часть  Дворца  завела ее "минутная задержка"; наконец
провожатый остановился и открыл перед Ивгой  стеклянную  дверь,
замазанную белой больничной краской.
     Здесь  были  люди.  Женщины, сидящие на длинной скамейке у
стены. И  молчаливый  охранник,  дремлющий  в  кресле  напротив
других дверей, грузных, бронированных.
     У Ивги пересохло во рту. Непонятно отчего.
     - Обождите,  -  провожатый кивнул ей на свободное кресло и
поспешил к дверям, на ходу извлекая какие-то бумаги из какой-то
папки; проснувшийся охранник поймал его взгляд, и  Ивга  успела
заметить, как вечный ассистент указал на нее глазами. Проследи,
мол.
     Она села на краешек кресла.
     Ожидающих женщин - а они именно ожидали, это было видно по
их неловким,  напряженным  позам - было четверо; теперь все они
рассматривали Ивгу. Не нахально -  исподтишка;  среди  четверки
была  старуха,  женщина средних лет и две юных девушки, худая и
пухленькая; ни одна из  ожидавших  не  походила  на  других  ни
одеждой,  ни  лицом,  ни  повадками  - но Ивга ясно чувствовала
некое родство, об®единяющее женщин вернее, чем общая скамейка.
     Спустя минуту она поняла. Вернее, ей показалось,  что  она
поняла  -  ожидающие, похоже, были ведьмами. Неинициированными,
как и она; общение с Клавдием Старжем, помимо прочих благ, дало
Ивге понятие о приблизительной классификации себе подобных.
     Дверь  приоткрылась;   Ивга   встрепенулась   в   ожидании
провожатого  -  но  вместо  него  в коридор вышла черноволосая,
бледная женщина с заплаканными глазами.  Отворачиваясь,  прошла
мимо  охранника  к  выходу.  Сидящие  на  скамейке проводили ее
взглядом.
     - Следующая, - сказал механический голос,  и  Ивга  только
сейчас увидела решетку динамика над бронированной дверью.
     Одна  из  девчонок,  пухлая,  неуклюже  поднялась, втянула
голову в плечи, с®ежилась - и шагнула  в  дверь,  туда,  откуда
вышла   заплаканная;   три  пары  глаз,  помозолив  закрывшиеся
бронированные створки, снова остановились на Ивге.
     И тогда она окончательно поняла, что их об®единяет. У всех
троих были одинаково тусклые лица и затравленные глаза.
     "Рассказать тебе, как берут на учет?.."
     "Ведьма, помни, что  общество  не  отказывается  от  тебя.
Отрекшись  от  скверны  и  встав  на  учет,  ты  сделаешь  себя
полноправным и законным гражданином..."
     Вот они, полноправные  и  законные  граждане.  Вот,  сидят
рядочком. Как часто они ходят... отмечаться? Раз в месяц, раз в
неделю? Или, в связи с особым положением, каждый день?..
     Унылые,  забитые,  загнанные  в  угол. Так выглядят цепные
медведи в цирке... Когда шкура лесных царей обвисает  клочьями,
глаза гноятся, когда они кружатся под бубен на задних лапах...
     Ивга  опустила  голову,  желая  уйти  от  этих,  все более
назойливых, взглядов. Ей вдруг сделалось муторно.
     Назар... Клавдий. Значит ли это... что Ивга смотрит сейчас
в тусклые зрачки своего собственного скорого будущего?
     "...Тебе помогут в выборе судьбы.  Целлюлозная  фабрика  в
пригороде  и  отеческий  надзор Инквизиции вполне соответствуют
твоим взглядам на жизнь, правда?.."
     С  Назаром  все  кончено.  Надежды   нет;   для   Великого
Инквизитора она, возможно, отработанный материал. Выбор?..
     Мы  тоже  были  такими,  молча  говорили  лица  сидящих на
скамейке женщин. Мы тоже клялись себе, что умрем в неволе... Но
у нас нет выхода. Мы живем... мы были  такими  же,  как  ты,  с
блестящими  глазами,  с  упрямством  и  злостью... а ты станешь
такой же, как мы, с нашей покорностью... И ты увидишь,  в  этом
есть даже некоторые... преимущества...
     Ивга  втянула  воздух  сквозь  сжатые зубы - бронированная
дверь распахнулась, и ее  провожатый,  еще  более  угрюмый,  не
останавливаясь, прошел мимо:
     - Идемте...
     Закрыв  за  спиной  белую  стеклянную дверь, Ивга испытала
мгновенное облегчение.

        x x x

     В семь часов вечера взвыла сирена,  означающая  экстренный
выезд  наряда Инквизиции; в семь тридцать из оцепленного здания
городского цирка группками стали выводить  детей  и  родителей.
Хорошенький  подбор об®ектов, думал Клавдий, поскребывая ногтем
пластырь на лбу. Ночной клуб, теперь цирк...
     Тучи, так долго сгущавшиеся  над  провинциями,  наконец-то
пришли в Вижну.
     Накануне герцог требовал отчета на Государственно совете -
Клавдию   удалось   отбиться.  Власти  во  все  времена  желали
подчинить себе Инквизицию - порой из жадности, порой из страха;
все Великие Инквизиторы всех времен  более  или  менее  успешно
противостояли   этому   хищному   желанию.   Клавдий   не   был
исключением.
     Утренние  газеты  вышли  с  фотографиями   опрокинувшегося
трамвая;  в  вечерних  уже  не  было  ни  слова ни о чем, кроме
нашествия ведьм. Бывалый оперативник Коста пришел в сознание  в
реанимации   городского  госпиталя,  но  отчеты  врачей  о  его
здоровье  оставались   весьма   неопределенными.   По-видимому,
кровоиз