кло. Теперь там  пел  под
гитару   широкоплечий,  неестественно  голубоглазый  мужчина  в
щегольском пиджаке и потертых джинсах; ни на кого не глядя и ни
о чем не думая, Ивга присела за ближайший столик.
     - Слушаю вас, девушка...
     Она с опозданием вспомнила, что у нее нет денег. Только на
мороженое...
     - Мороженое.
     - Что еще?
     Голубоглазый пел хорошо. Что-то про весну и про дождь.
     - Больше ничего. Мороженное...
     - И два коктейля. И два набора "ассорти"...  Ты  ведь,  по
обыкновению, голодная, да, Ивга?
     Она содрогнулась.
     Пров  был  одет в цивильное. В какую-то цветастую рубаху и
светлые штаны, и на открытой  шее  Ивга  разглядела  серебряную
цепь.  Наверняка пластинка - серебряное удостоверение чугайстра
- спрятана на груди под рубашкой.
     - Спасибо, я ничего не хочу, - сказала она машинально.
     Пров улыбнулся.
     У  него  была  нехорошая  улыбка.  У  Ивги   непроизвольно
подтянулся живот.
     - Зато я хочу. Очень хочу... И уже давно, - он крутанул на
ножке  изящный ресторанный стул. Уселся на него верхом, положил
подбородок на спинку. - Сейчас мы с тобой выпьем... и  спляшем.
Мне  надоело  плясать  в  хороводе  -  я  хочу пригласить свою,
персональную даму...
     Голубоглазый певец пел о джунглях и о звездах.  Официантка
принесла  два  высоких  стакана с насыщенно-оранжевой, какой-то
даже  светящейся  жидкостью.  И  два  сложных   сооружения   из
маринованных овощей.
     Ивга  смотрела,  как  долька  лимона  на тонкой стеклянной
стенке ловит влажным сочным боком цветные огни, мигающие в такт
прочувственной песне; собственное лицо казалось Ивге онемевшим,
омертвевшим,  как  маска.  Кажется,  она   сильно   побледнела;
кажется, Пров с удовлетворением это отметил.
     - Пров...   Я   плохо...  поступила.  Прости  меня.  Я  не
хотела... тебя обижать.
     - Да?!
     - Поверь... Я была не в себе.
     Он улыбнулся снова:
     - Я искал тебя... в разных сомнительных местах. И не  рука
ли  провидения  - встретил в самом своем любимом кабачке... Ну,
здравствуй, Ивга.
     Его губы  растягивались,  похоже,  до  самых  ушей  и  без
малейшего  усилия. Чугайстер-шут - такого не бывает, но вот же,
сидит...
     Ивга обернулась. С тоской всмотрелась в лица прохожих - ни
одного знакомого. И Клавдий давно ушел, спустился в свой  сырой
подвал, где с увлечением губит, губит, губит скверну...
     Пров  хрустел  овощами.  Подкидывал  маслины  - и ловил их
ртом; довольно улыбался,  проводил  по  верхней  губе  кончиком
острого   языка  -  и  хрустел  дальше,  пренебрегая  вилкой  и
правилами  хорошего  тона,  превращая  трапезу  в  фарс  одного
актера. За соседними столиками хихикали.
     - Прости меня... - повторила Ивга беспомощно.
     Пров  воткнул в уголки рта два луковых перышка, сделавшись
похожим на вампира с зелеными клыками. Скорчил рожу,  изображая
монстра;  за  столиком  справа  захохотали.  За  столиком слева
фыркнули и отвернулись.
     - Пров... - сказала Ивга безнадежно.  -  Что  для  тебя  -
сверхценность? Ты получаешь удовольствие, выворачивая очередную
нявку?
     Если  ее  слова  и  задели  его  -  внешне  это  никак  не
проявилось. Пров невозмутимо втянул в рот свои "клыки",  сжевал
их,  слез со стула - именно слез, как усталый всадник слезает с
лошади. Обернулся к певцу.
     Наверное, Прова действительно здесь знали. А  может  быть,
взгляд  его  в  эту  минуту  был особенно красноречив - так или
иначе, но певец мягко закруглил еле начатую лирическую песню, и
в наступившей тишине чугайстру не пришлось напрягать голос:
     - Мы просим зажигательный танец.
     Ивга почувствовала, как холодеют ладони.
     - Пров... Я не... хочу.
     Он криво улыбнулся и сдавил ее руку:
     - Не трясись... До смерти все равно не затанцую.
     Певец ударил по струнам; огоньки вокруг эстрады отозвались
фейерверком ритмичных всплесков. Ивга  если  и  вырывалась,  то
слабо;   Пров   втащил  ее  на  маленькую  арену  танцплощадки,
освещенную ярко, как настоящая сцена.
     Тугой воздух ударил Ивге в лицо.
     Вот он, танец Чугайстра.
     Она бежала по кругу. Бежала, желая вырваться из кольца - и
всякий  раз  рука  партнера  перехватывала  ее  за  секунду  до
освобождения.   Пестрая   рубаха   Прова   горела   под  лучами
прожекторов, светилась какими-то оранжевыми пальмами  и  синими
попугаями,  завораживала,  втягивала  в ритм; в какой-то момент
Ивга, отчаявшись, приняла правила навязанной ей игры.
     Казалось, что пол под  ногами  раскалился  и  дымит.  Ивга
танцевала  самозабвенно  и зло, не противясь партнеру, но ни на
секунду и не покоряясь; собственно,  только  так  она  и  могла
высказать  все  свои соображения о жизни и своем в ней месте. И
воспоминания о полете над склоненными соснами. И запах горящего
театра. И иголка, протыкающая сердце-звезду...
     Ей казалось, что в воздухе вокруг носятся  стада  огромных
бабочек.  И  задевают  крыльями  ее  лицо.  И  с крыльев падает
пыльца, попадает в глаза, и нет времени их протереть, а  потому
и  жжение  и  резь,  и  слезы...  Ей  казалось,  что все вокруг
смешалось и запуталось, как кружево  на  коклюшках  сумасшедшей
мастерицы. Ритм, ритм, забивающий все, полностью захватывающий,
партнер, вертящийся бешеным волчком...
     Деревянный   пол.   Потолок   в  декоративный  известковых
сосульках; мигающие огоньки.
     Пров танцевал совершенно немыслимо. Ноги его  не  касались
гладких  досок  площадки; у него будто бы не было ни костей, ни
сухожилий, он гнулся  и  растягивался  в  любую  сторону,  Ивга
успела  подумать, что это резиновая тень. Очень четкая, точеная
тень с выверенными до последнего волоска движениями;  когда  он
волок  ее  в  только  ему известную фигуру только ему знакомого
танца, она мимоходом чувствовала запах фиалок.
     Запах чужой воли. Напрягающаяся в воздухе паутина.
     И тогда на нее нахлестывало тоже,  тогда  она  принималась
плясать с утроенным темпераментом, и невидимая паутина трещала,
наэлектризованная,   и  рвалась,  и  джинсы  трещали  тоже,  и,
кажется, в зале испуганно вскрикивали...
     Потом музыка оборвалась; это было  равносильно  тому,  как
если бы у танцующей марионетки одним движением ножниц отстригли
все ниточки. Ивга упала - у самой земли ее подхватили.
     Люди,  сидящие  за  столиками,  аплодировали и смеялись. И
что-то  кричали;  не  тротуаре  перед  ресторанчиком  собралась
толпа,  и  даже  загородила  проезжую  часть, и какая-то машина
возмущенно сигналила, не имея возможности проехать...
     Немилосердно  болели  пятки.  Ивга  опустила  глаза  -  ее
кроссовки  разваливались.  Правый  разевал  рот,  левый и вовсе
лишился подошвы.
     Ивга хотела заплакать от боли, но у нее ничего  не  вышло;
Пров  тащил  ее,  прижимая  к  себе, так, что она кожей ощутила
пластинку-удостоверение под его тропической рубашкой.
     Рубашка была мокрая. И он тоже едва держался на ногах.
     Говорят,  не  пытайся   переиграть   шулера,   переспорить
налогового инспектора и перетанцевать чугайстра.
     На эстраде толпились какие-то люди, и исполнитель, красный
как рак,  удивленно рассматривал свою гитару. Оборванная струна
закручивалась спиралью.
     Пров дышал с усилием, сквозь зубы:
     - Ведьма... Ну, ведьма... Ну...
     - Отпусти... - она попыталась вырваться. Тяжело  упала  на
подвернувшийся стул.
     - Ну, ведьма. Ну ты и ведьма...
     - Что,  получил?  -  она  выдавила из себя злую усмешку. -
Сплясал? Хватит?..
     - Ведьма!  -  Пров  обернулся  к  возбужденным  людям.   -
Господа, вызывайте городскую службу Инквизиции.
     Он  бросил на Ивгу торжествующий взгляд - возможно, ожидая
увидеть в ее глазах смятение и ужас. Ивга презрительно скривила
губы; в этот момент ей на плечо легла тяжелая рука:
     - Инквизиция к вашим услугам.
     Голос прозвучал, как  шелест  змеиной  кожи  по  высохшему
желобу; на лице Прова впервые проступило подобие растерянности.
     - Инквизиция   города  Вижны,  -  проблесковый  значок  на
лацкане мигнул и погас. - Благодарю  за  бдительность,  молодой
человек. Ведьма задержана.
     Ивга  кожей  ощущала  взгляды.  Брезгливые и напуганные, и
даже с проблесками сочувствия. Молодая  ведьма  в  безжалостных
инквизиторских лапах...
     В  глазах  Прова  что-то  изменилось.  Спустя секунду Ивга
поняла, что он попросту узнал Клавдия Старжа.
     Великий Инквизитор города Вижны невозмутимо кивнул:
     - А ты, ведьма, не сиди. Арестована - вставай, идем...
     Ивга судорожно  ухватилась  за  предложенный  локоть.  Как
утопающий за брошенную веревку.
     Пров  оскалился.  Безмятежная  дурашливая маска наконец-то
сползла с его лица, вечно улыбающиеся губы нервно сжались.
     - Вот так покровительство... Ты, Ивга, не  размениваешься.
На  мелочи... - он дернул ртом. - Ну я, конечно... конечно, раз
так, то я тушуюсь, но... - он подался  вперед,  к  самому  лицу
Старжа.    -    Мой    инквизитор...    Рекомендовал   бы   вам
освидетельствовать,   помимо   ведьминских   качеств,   еще   и
венерическое,  гм,  здоровье  этой  славной  девушки.  Где-то я
читал,  что  основным  переносчиком  этого  дела  являются   не
дипломированные  шлюхи, а такие вот девочки с ясными глазами...
Приношу свои извинения. Прощайте, - он вежливо наклонил голову.
     Ивга  почувствовала,  как  мышцы  руки,  за  которую   она
держалась, каменеют под рукавом летнего пиджака.

     Ее  пятки были - сплошная ссадина, а от старых кроссовок и
вовсе ничего не осталось; Клавдий поймал машину и  привез  Ивгу
на   площадь   Победного  Штурма.  Кажется,  у  нее  повышалась
температура; по крайней мере трясло ее, как в жестокой горячке.
     - С...сволочь...  Ну  как  же   у   него...   язык...   не
отвалился...
     - Перестань. Это и было сказано в расчете на твои слезы.
     - Он разозлился... А если бы я... не сбежала тогда, я была
бы такой... как он говорит...
     - А зачем ты вообще с ним связывалась?
     - А куда мне было идти?!
     Разговор  повторялся  по  кругу  уже третий раз, и Клавдий
ощущал неподобающее раздражение. Ненужное; следовало  признать,
что слова этого парня об Ивге задели его больше, чем он ожидал.
Собственно,  приличный  человек  в таком случае немедленно бьет
болтуна по лицу...
     Клавдий поморщился. Достаточно забавное зрелище -  Великий
Инквизитор, сцепившийся с молодым чугайстром из-за юной ведьмы.
Стоящее   того,  чтобы  пригласить  в  партер  его  сиятельство
герцога...
     Не будь он так раздражен - сумел бы, наверное, проявить по
отношению к Ивге сочувствие и подобающий такт.  Но  раздражение
требовало усилий - удержаться, скрыть, внешне не выказать; Ивга
приняла   его  отчуждение  за  брезгливость.  Будто  бы  цинизм
этого... Прова переменил отношение Клавдия к своей подопечной.
     А история  с  Провом  действительно  была  знаменательной.
Клавдий долго заставлял себя забыть о том, что Пров чугайстер -
и,  ухитрившись  наконец от этого отрешиться, мысленно поставил
себя на его место. И невольно поджал губы. Да, конечно...
     - Тебе надо отдохнуть, - сказал он Ивге. -  Завтра  важный
день...  Из провинции Одница привезли троих ведьм, работавших в
сцепке. Помнишь, что я говорил про сверхценность? Про цель?
     Ивга молчала, глядя в темное окно. Он не  стал  дожидаться
ответа  -  прошел в кабинет и позвонил Глюру. Дал распоряжения,
выслушал  информацию  и  скрипнул  зубами.  Удержал   себя   от
побуждения  немедленно  брать Ивгу и ехать во дворец на срочную
работу; вернулся в комнату. Ивга не переменила позы.
     - Ты знаешь, что такое насос-знак?
     Ивга, не оборачиваясь, мотнула головой.
     - Знак, который рисуют на одежде... иногда на  коже.  Если
на коже - жертва умирает в течение суток от полного упадка сил,
обезвоживания,  обессоливания...  Рисовать  на  одежде  проще и
практичнее. Знак малыми порциями высасывает  человека,  который
его   носит.  Обладателями  силы  становится  ведьма,  нанесшая
знак...
     Ивга  медленно  повернула  голову.   Клавдий   неторопливо
продолжал:
     - В  Эгре  накрыли  мастерскую...  ателье,  пошив  дорогой
одежды. Они рисовали знаки под подкладками  пиджаков.  Выбирали
представительных,  состоятельных  молодых мужчин... и те чахли.
Годами; точное количество клиентов уже невозможно установить. А
погорели мастерицы  на  внезапной  жадности.  Принялись  лепить
знаки всем подряд, одиннадцать смертей за одну неделю... Тут-то
мастерскую  и  вычислили...  Ты не представляешь, как разжирели
тамошние ведьмы. Парочка. Товарки...
     Ивга глотнула. Дернулась тонкая шея.
     - В поселке Коща... да, это в десяти километрах от  Вижны.
Пригород,  можно сказать... так вот, там нашли зал инициаций. В
подземном гараже; взяли двадцать человек  действующих  ведьм...
Двадцать,  Ивга!  Раньше  столько хватали за полгода... во всем
округе... Ты понимаешь, зачем я все это говорю?
     Опущенная рыжая голова неохотно кивнула:
     - Да... чтобы я бодрее... работала зеркалом  в  перископе.
Искала   схвер...  сверхценность.  Да  буду  искать,  куда  мне
деваться-то...
     Клавдий  хотел  сказать  -  если   тебе   трудно,   можешь
отказаться.  Но  не  сказал. Потому что матку НАДО искать. НАДО
найти, все равно какими методами...
     - Ивга... Пойми. Я хочу, чтобы ты была  моим  сознательным
союзником.  Я  дам  тебе одну вещь; четыреста лет назад Великий
Инквизитор Вижны, господин Атрик Оль, имел  обыкновение  марать
дорогую  бумагу  отчетами самому себе - о каждом прошедшем дне.
Последнюю запись он сделал рано утром - вечером того же дня его
сожгли на костре во имя ведьмы-Матки. Я дам  тебе  эту  книжку,
Ивга.  Расшифрованную  и  изданную  для  служебного пользования
тиражом в пятьсот экземпляров.
     Рыжая голова  кивнула  снова  -  без  энтузиазма.  Клавдий
вздохнул:
     - Ивга,  давай-ка  я  вызову  машину,  поедешь...  к себе.
Примешь ванну - и спать.
     Она подняла голову.
     Воспаленные глаза ее были двумя злыми щелками. Сжатые губы
казались тонкой ниткой; она  набрала  в  грудь  воздуха,  будто
собираясь  что-то сказать - но промолчала. Снова стиснула губы.
Отвернулась.
     - Не понял,  -  негромко  сообщил  Клавдий.  Ивга  дернула
плечом - об®яснять, мол, не стану.
     - Не понял, - повторил Клавдий уже удивленно. - Чем я тебя
опять  обидел? Ущемил твою драгоценную волю? Подавил? Принудил?
А?
     - Руки после меня помойте, - сказала Ивга сквозь  спазм  в
горле.  -  И квартиру... продезинфицируйте. Чтобы такая грязная
тварь как я... не наследила.
     С минуту Клавдий молчал, озадаченный.
     Потом  понял.  Она   все   еще   переживает   оскорбление,
нанесенное  циничным чугайстром. И унижение оттого, что Клавдий
это слышал. И никак не отреагировал  -  стало  быть,  принял  к
сведению, ни капли не удивившись.
     - Ивга...  дурочка.  Ну  мало  ли кто что вякнул. Он же...
чугайстер.
     Это слово его язык привычно не желал выговаривать,  потому
вышло  с  запинкой. Но очень красноречиво; Ивга вскинула мокрые
глаза:
     - Он... зачем?.. подонок. Отомстил же уже,  хватит...  Так
нет...  Плюнул  в  спину...  ядом...  Чугайстры - они же все...
мучители. Как с нявкой... Я видела.  Хоровод...  колесо.  Кишки
хорошо  наматывать...  Нявки  -  не  люди, но ЭТИ еще хуже... И
почему им ЭТО позволяют?  Все  позволяют,  будто  так  и  надо?
Нявка...  орет...  А потом мешок, пластмассовый, на молнии... и
фиалками пахнет... вроде бы фиалками, мерзко так...
     Клавдий заткнул себе нос. Невольно, машинально - не  желая
чувствовать запах, существующий только в его воображении.
     Ивга  осеклась.  Захлопала мокрыми ресницами, часто-часто,
как крыльями. Хлоп-хлоп...
     Он повернулся и вышел на кухню.  Вытащил  из  холодильника
бутылку пива, откупорил зубами и вылил в себя. Не ощутив вкуса.
Желая   забыть   ТОТ   запах.   И   погнать  из  мыслей  мешок,
полиэтиленовый, грязно-зеленого цвета. На железной молнии...
     - Я... чего-то не так сказала?
     Ивга  стояла  в  дверях  кухни.   С   высохшими   глазами.
Внимательная  и  напряженная;  интересное  дело, а ведь Клавдий
уверен был, что на лице у него не дрогнул ни  мускул.  Выходит,
ошибся; выдал себя - любопытно, чем.
     - Нет,  Ивга. Все в порядке... Просто я терпеть не могу...
фиалок.
     Она покусала губу:
     - Простите.
     - За что?
     Она  смотрела   серьезно.   Грустно   и   даже,   кажется,
сочувственно:
     - Я...  мне  показалось, я напомнила о плохом. Я больше не
буду; простите.

                                                     (ДЮНКА.
МАЙ)

     Два  часа  блуждания  по  ночным  улицам  привели  его   в
состояние   болезненного   отупения;   опьянение  выветривалось
непростительно быстро, и на смену ему приходила отвратительная,
мерзкая тоска. Оглядываясь на последние полгода своей жизни, он
с трудом удерживался от соблазна побиться головой о стену.
     Не раз и не два ему истошно сигналили машины, и  водители,
которым  он перешел дорогу, ругались и грозили кулаками; не раз
и не два Клав подумал о счастливом небытии, которое так  просто
отыскать под случайными колесами глупых гонщиков. Последний раз
мысль  о  самоубийстве  была  такой неестественно приятной, что
пришлось  сильно  огреть  себя  по   лицу.   Жест   заправского
истерика...
     Когда прошла жгучая боль от удара, Клав понял, что желание
наложить  на  себя  руки обладает свойствами болезни. Вроде как
навязчивая идея; вроде как прощальный подарок пропасти, которая
так его и не получила...
     ...но, возможно, еще получит. Клав сжал  кулаки  так,  что
ногти врезались в ладони.
     Дюнка.
     Ты ведь - Дюнка? Или... кто ты такая, а?!
     Он  долго  стоял  в  под®езде,  и  редкие  любители ночных
прогулок, входившие  в  дом  и  выходившие  из  него,  опасливо
косились на странного, застывшего в одной позе парня.
     Потом   он  вызвал  лифт,  и,  уже  несомый  где-то  между
одиннадцатым  и  пятнадцатым  этажом,  подумал  о  пустоте  под
тоненьким  перекрытием  лифтовой  коробки  и  о  двух массивных
пружинах, торчащих - он  когда-то  видел  -  из  пола  лифтовой
шахты.
     Потом он отпер дверь своим ключом.
     Дюнка...  та,  кого  он  привык  считать Дюнкой, не спала.
Наверное, она вообще не спит.
     - Клав?..
     Он вспомнил выражение ее глаз. Там, на  крыше,  когда  она
склонилась  над  ним,  так и не переступившим ГРАНЬ. И смотрела
чуть недоуменно... непонимающе. Разочарованно?..
     - Это я, - сказал он глухо, хотя Дюнка, конечно, ни с  кем
не могла его спутать. - Привет.
     Дюнка мигнула; давно не виделись, подумал он устало.
     - Клав, ты...
     - Отвечай  мне,  Докия.  Смотри  в  глаза и отвечай. Ты...
тянешь меня за собой?
     Молчание. Ему показалось, что не  дне  ее  глаз  метнулась
мгновенная паника.
     - Ты  хочешь  моей  смерти?  Почему? Ты думаешь, так будет
лучше? Ты не подумала спросить меня,  а  ХОЧУ  ли  я...  такого
поворота дел?
     Молчание.  Дюнкино  лицо сделалось вдруг не бледным даже -
серым, с оттенком синевы.  Огни  фар,  отражающиеся  от  белого
потолка, выхватывали из полумрака то резко выдающиеся скулы, то
темную  полоску  сомкнутых  губ, то глаза, ввалившиеся так, что
глазницы казались круглыми черными очками.
     Она не живая.
     Страх ударил, на мгновение лишив  дара  речи,  прихлопнув,
парализовав;  Клав стиснул зубы. ЭТО он знал и раньше, но знать
- не значит верить.
     - Ты не  Дюнка,  -  сказал  он  глухо.  -  Зачем  ты  меня
обманывала?
     Беззвучно   захлопали   ее  мокрые,  сосульками  слипшиеся
ресницы.
     Если она не Дюнка, откуда у нее этот жест?!
     - Ты  не  Дюнка,  -  повторил  он  сквозь   зубы.   -   Не
притворяйся. Дюнка не стала бы меня... убивать.
     Чуть шевельнулись темные губы. Слово так и не сложилось.
     - Я  виноват,  -  сказал он глухо. - Но у меня... теперь у
меня нет выбора. Потому что я хочу жить...
     - Клав... - он вздрог