Наша служба  благодарит  вас  за  искреннее  содействие,
проявленное  при задержании особо опасного существа, именуемого
навью. Счастливого пути...
     Не  желая  смотреть,  Ивга  все  же  повернула  голову   и
взглянула в окно.
     Та,  что  еще недавно сидела с ней рядом, все еще кричала,
только крик стал глуше,  и  толстое  автобусное  стекло  смогло
почти  полностью  его  поглотить.  Нявка  стояла на коленях, на
обочине, и неестественно огромные глаза были подернуты  пеленой
ужаса. Широко разевался рот; Ивге казалось, что она слышит, как
вместе с криком вылетают слова бессвязной мольбы.
     Сухощавый  и  двое  его  сотрудников  неторопливо окружили
нявку,  сделав  ее  центром  равностороннего  треугольника;  их
выброшенные  в стороны руки на мгновение соприкоснулись - будто
чугайстры собрались завести вокруг своей жертвы хоровод.  Нявка
закричала с новой силой - в этот момент автобус тронулся.
     За  окном  плыли деревья и отдаленные покатые крыши; через
несколько минут Ивга поняла, что сидит, навалившись всем  телом
на мосластого парня, и тот не решается ее отстранить.
     В  автобусе  говорили  все  разом;  плакал ребенок. Кто-то
громогласный  изливал  свои  впечатления   грязной,   площадной
бранью,  кто-то  хихикал,  кто-то  весело  смеялся; большинство
возмущались.  Что  нявок  стало  слишком  много.   Что   служба
"Чугайстер"  ловит  их  слишком  медленно.  Что  отлов  нявок в
общественных  местах  безнравственен,  все  равно  что  отстрел
бродячих  собак  на  детской площадке. Что власти бездействуют,
налоги идут в никуда, и город вот-вот  захлебнется  в  нечисти:
нявки, да вот еще ведьмы...
     - Простите,  - сказала Ивга мосластому парню. Парень глупо
улыбнулся.
     Кресло справа от Ивги пустовало; над ним на багажной полке
покачивался аккуратный полиэтиленовый пакет. Его хозяйки сейчас
наверняка нет в живых.
     Впрочем, ее нет в живых уже достаточно давно. Нявку нельзя
убить - она и без того мертва; нявку  можно  лишь  выпотрошить,
уничтожить, и чугайстры знают в этом толк...
     Ивга   видела.  Однажды.  Чугайстры  не  смущаются  ничьим
присутствием и не боятся никаких свидетелей; в их откровенности
есть что-то непристойное. Обычно они не уводят  жертву  дальше,
чем  за угол соседнего дома; прямо на улице, прямо во дворе они
справляют  ритуал,  который  уместнее  было  бы   проводить   в
безлюдном  подземелье.  Даже дети становятся иногда свидетелями
танца чугайстров - а ночью мочат простыни, доставляя  родителям
множество  тревог  и  неприятностей;  чугайстры  убивают нявку,
танцуя. Танец опутывает их жертву невидимыми  сетями,  душит  и
опустошает;  нявку  после  дематериализации  Ивга  тоже видела.
Вернее, могла бы увидеть - но испугалась, не стала смотреть...
     Под самым окном  проплыли  согбенные  плечи  спешащего  по
своим  делам  велосипедиста.  Ивга  сглотнула;  по  сравнению с
чугайстрами инквизиция представляется почти  что  Дед  Морозом.
Добреньким  таким  старичком,  который  сперва  раздает подарки
паинькам,  а  потом  в  освободившийся   мешок   сует   прочих,
непослушных...
     Мосластый  парень,  возомнивший,  вероятно,  что, подержав
Ивгу на своих коленях, приобрел на нее некоторые  права,  вдруг
разудало подмигнул. Ивга с отвращением отвернулась.

        x x x

     Клавдий никогда не гонял машину. Даже теперь, на пустынной
загородной трассе, он не летел сломя голову, как требовали того
нерастраченные силы "графа". Он просто ехал - неторопливо, хоть
и не слишком  медленно;  в  дороге  следовало  отдыхать,  а  не
развлекаться. Острых ощущений Великому Инквизитору хватит и без
гонок, а в последнее время - даже с избытком...
     Он привык доверять своей  интуиции.  Если  неприятное,  но
рядовое,  в  общем-то,  событие  отзывается  смутной  тревогой,
которой давно пора бы рассеяться,  а  она  все  не  проходит  -
значит, надо попытаться эту тревогу осознать. Откуда?..
     Клавдий ехал сквозь реденький утренний туман, и на сидении
рядом  с  ним  ехала  наполовину  пустая  пачка  тонких дорогих
сигарет. Клавдий  курил,  выставив  локоть  в  окно;  сбоку  на
ветровом  стекле лепилась картинка: озорная девчонка на помеле,
с развевающимся по ветру хвостиком, с игриво обнаженной ножкой,
с обаятельными ямочками на розовых щеках...
     Клавдий купил картинку в прошлом  году,  с  лотка.  Выбрал
среди  вороха смеющихся ящериц, крокодилов, роботов, голых фей,
бородатых  магов;  среди  покупателей   он   был   единственным
взрослым, прочие - мальчишки...
     На  секунду  оторвав  взгляд  от  пустой дороги, он увидел
собственное отражение в лобовом стекле. Размытое и бледное, как
привидение,   с   неприятной   улыбкой   на    тонких    губах.
Предрассудки...
     Кому,  как  не  ему знать о запутанной сети предрассудков,
издавна вьющейся вокруг ведьм. Кому, как не ему, видеть  мощные
корни  всех  этих  смутных  страхов; если бы Юлиан Митец знал о
ведьмах то, что по долгу службы знает  Великий  Инквизитор,  он
сжег  бы  Ивгу  прямо  на  лужайке  своего  дома. На костре для
пикников...
     Нет, и все-таки. Что за цепь событий застряла в памяти, не
желая показываться на поверхность - но  и  забываться  тоже  не
желая? Откуда ощущение опасности, предчувствие беды?..
     Собственно,   девчонку   не  следовало  отпускать.  Просто
неохота было устраивать безобразную сцену насилия на  глазах  у
двух идеалистов - старого и молодого. Стыдно показывать давнему
другу   профессиональное  умение  выкручивать  руки...  Молодой
девушке, успевшей сделаться для  них  не  чужой.  Почти  своей,
почти родной...
     Он  болезненно  поморщился,  вспомнив,  как  плакал Назар.
Забившись в  угол,  безутешно  и  по-детски.  И  как  неуместны
оказались   жалкие  попытки  лекции  на  тему  "Ведьма  -  тоже
человек"...
     А вот Юлиан - тот определенно обиделся.  В  конце  концов,
друг  вправе  ждать от друга помощи в трудную минуту, помощи, а
не отвлеченных рассуждений. И он, Клавдий, мог-таки оказать эту
помощь - рассказать Назару несколько случаев из практики, чтобы
он, вчерашний влюбленный, явился к костру со своим поленцем...
     Дорога повернула; Клавдий притормозил. На  обочине  стояла
машина чугайстров - светлая, с желто-зеленой мигалкой на крыше.
     Он утопил в пепельнице догоревшую сигарету и согнал с лица
невольно  проступившую  брезгливость.  Двое здоровенных мужиков
паковали в пластиковый  мешок  нечто,  недавно  бывшее  нявкой;
третий  стоял у дороги и тоже курил. Зеленый "граф" интересовал
его не больше, чем на глазах редеющий туман.
     Клавдий подавил  желание  остановиться.  В  конце  концов,
служба  "Чугайстер"  никогда  не вмешивалась в дела Инквизиции;
кем бы ни была та несчастная, останки которой сейчас складывают
в  мешок,  прежде  всего  она  была  нявкой,  ходячим   трупом,
существом, несущим смерть...
     Его передернуло. Машина с мигалкой и люди на обочине давно
остались позади, а он курил и курил, и шарил в ящичке, на ощупь
разыскивая новую, от себя же припрятанную пачку.

                                              (ДЮНКА. ИЮНЬ)

     - ...Не  спрашивай,  по  ком  ползет муравей. Он ползет по
тебе.
     Песок был странного цвета. Ярко-желтые пятна  чередовались
со  светло-серыми, твердая корочка, оставшаяся после реденького
вчерашнего дождя, послушно ломалась  под  босыми  ногами,  и  в
ямках-следах хозяйничали муравьи. Смирные, черные, некусачие.
     - ...на тот берег?
     Дюнка улыбалась.
     По-видимому,  все  это  когда-то  уже  с кем-то случалось.
Слишком знакомо подавался под пятками теплый песок. Пахло водой
и лозами.
     - Как хорошо, - сказал  он  удивленно.  -  Слушай,  просто
здорово, а?
     (Его хваленая интуиция молчала, будто глухонемая.)
     Дюнка  подкалывала  волосы. Его всегда удивляло, как можно
внятно разговаривать, держа во рту полдесятка шпилек:
     - Так поплывем или нет?
     На другом  берегу  стояли  сосны.  Пять  высоких  стволов,
непонятным   образом   оказавшихся   в  царстве  верболоза.  По
устилающей песок хвое перебежками путешествовала большая белка.
     - Ты же знаешь, как я плаваю...  -  он  задумчиво  почесал
кончик носа.
     Дюнка  хлопнула ресницами. С однокурсниками она умела быть
вполне бесцеремонной, однако любая бестактность в отношениях  с
Клавом  повергала  ее в панику. Сейчас она, кажется, ухитрилась
задеть его самолюбие, потому что до того  берега  ему  явно  не
доплыть.
     - Тогда на бублике покатаемся...
     Обладателями  "бублика"  были трое парней на трех потертых
ковриках, с тремя стреноженными мотоциклами  на  заднем  плане.
Парни   пили   лимонад   и   лениво  перебрасывались  какими-то
игральными фишками; рядом, у  самой  воды,  лежала  и  высыхала
огромная камера от самосвала - частью серая, как сухой асфальт,
частью  черная, блестящая, будто тюлень в зверинце. Клав поднял
брови - в здравом уме и трезвой памяти просить что-либо, да еще
у этих ребят, было ему глубоко противно.
     Но Дюнка уже шла по песку, шла прямиком к парням,  и  Клав
увидел   с  невольной  ревностью,  как  три  пары  мутных  глаз
отрываются от фишек, и в них, в глазах,  загораются  задевающие
Клава  огоньки. А Дюнка идет, в купальнике цвета змеиной чешуи,
идет  и  несет  на  голове,  будто  кувшин,   дерзкую   высокую
прическу...
     Клав  напрягся.  Шутки-шутками,  но  если эти лбы позволят
себе  что-нибудь  ТАКОЕ...  Или  что-нибудь,  что  Клав  сочтет
ТАКИМ...
     Нет,  не  позволят.  С  Дюнкой  -  нет.  Она уже говорит о
чем-то, указывает на камеру-"бублик", и  в  голосе  ее  нет  ни
смущения,  ни  вызова,  ни  развязности, ни страха. Дюнка умеет
разговаривать хоть с овцой в загоне, хоть с волком в лесу, хоть
с директором лицея господином Федулом. И, кажется, все  это  не
составляет ей труда...
     Сложнее   всего   ей   дается  общий  язык  с  Клавом.  Он
патологически боится его обидеть.  Она  ни  капельки  не  умеет
скрыть  свою  привязанность,  а  это  плохо.  Это  расслабляет.
Женщина должна быть слегка недосягаемой...
     Камера покачивалась на воде, и она перестала  быть  серой.
Черная, как морское чудовище.
     - Господин Старж, поднимитесь на палубу! Господин Старж, с
нашего  корабля уже убежали все крысы, вы можете спокойно лезть
на  капитанский  мостик!  Эй,  господин  Старж,   еще   секунда
промедления,  и  команда  поднимет мятеж! Эй, Клав, повесить на
рее, принесите мне бутылку рома, и  золото  в  наших  сундуках!
Йо-хо-хо, через глаз повязка, догоняй!..
     Он  всегда  с опаской относился к воде, и потому взобрался
на камеру раньше, чем ноги его перестали доставать до дна. Вода
вокруг кипела -  Дюнка  била  руками,  дробя  солнечные  блики,
ныряла,   сверкая   змеиной   чешуей   купальника,  и  у  Клава
захватывало дух. Дюнка  любила  говорить  о  себе,  что  она  -
морской  змей.  Раньше  Клав  не  знал,  что  змеи бывают такие
эротичные.
     Он зажмурил глаза. Он понял вдруг, что счастлив. Мгновение
острого счастья,  которое  нельзя  удержать,  но  можно  только
запомнить. А потом вспоминать долго, долго...
     Дюнка почувствовала его настроение. Перестала барахтаться,
сосредоточенно  вытолкала  камеру  подальше от пляжа, поближе к
стене камыша, где дремал в  дырявой  лодке  колоритный  пожилой
рыболов.
     - Ты знаешь, Клав...
     Голос  ее казался чуть охрипшим. Не то от прохладной воды,
не то от пиратских воплей.
     - Знаешь, Клав... А давай поженимся? Завтра, Клав,  пойдем
и поженимся, вот смеху-то будет!..
     - Завтра, - он наставительно поднял палец, - завтра у меня
экзамен. Общая история.
     - А  послезавтра у меня, - огорчилась Дюнка. - когда же мы
поженимся? А?
     Клав с беспокойством ощутил, что не понимает, шутит  Дюнка
или  нет.  Или  здесь  только  доля  шутки?  Скажем,  процентов
шестьдесят?..
     Он тряхнул головой. Дурацкие  экзамены,  башка  набекрень,
самые простые мысли приходится подсчитывать в процентах...
     - А  рвануть  бы  в свадебное путешествие, - сказала Дюнка
мечтательно. - Куда-нибудь за границу,  в  дальние  страны,  за
море, где старинные замки...
     Тихонько  чмокала  вода, заключенная в кольцо самосвальной
камеры. Клаву казалось, что сквозь это круглое черное окошко он
видит дно - зеленую поросль со светлыми песчаными проплешинами.
И мелькали Дюнкины ноги - длинные, цвета белой черешни.
     - А  у  меня  тут  иллюминатор,  -  похвалился  он.  Дюнка
улыбнулась.
     В  следующую  секунду она ушла под воду. Соскользнула, как
морской змей.  Ноги  ее  пропали  из  круглого  окошка,  камера
качнулась - и Клав увидел Дюнкино лицо.
     Она  заглядывала  в  иллюминатор  снизу, из-под воды. Клав
задержал дыхание - подводная Дюнка  улыбалась  сомкнутым  ртом.
Как  из  старинной  рамы.  Будто  из  глубины зеркала. И как ей
удается так долго не дышать?!
     ...Камыши трещали. Самосвальная камера раздвигала их,  как
ледокол разгребает льды. Пожилой рыболов, кажется, проснулся.
     Дюнкины  губы были холодными, как рыбки. Она слишком долго
сидела в воде, зато Клав, кажется, сжег на солнце белую  спину,
и завтра на экзамене его будет колотить лихорадка... Плевать.
     Он  решил  пока  не  говорить  ей.  Пусть это решение пока
останется его личной тайной - она ведь станет волноваться, чего
доброго,  завалит  свою  политологию,  да  ведь  придется   еще
раздобывать  позволение  на свадьбу. Почему-то семнадцатилетняя
девчонка считается для этого дела достаточно  взрослой,  а  вот
мужчина,  которому на год меньше... Плевать. Он не ощущает себя
подростком. Он давно уже во всех отношениях взрослый человек...
     Трое парней на  пляже  волновались  -  за  судьбу  камеры,
естественно.  Клав  ожидал  упреков  - но одной Дюнкиной улыбки
оказалось  достаточно,  чтобы  перекрыть  нанесенный  моральный
ущерб.   Шелестели  лозы,  и  ветер  успел  набросать  песка  в
дремлющие под кустом сандалии.
     - Так хорошо, -  сказала  Дюнка  шепотом.  -  Так  хорошо,
Клав... Что даже страшно. А?
     (Его интуиция все еще молчала.)
     - Ты оптимистка... Обычно люди пугаются, когда плохо.
     - У меня послезавтра экзамен, а я ничего не знаю...
     - А у меня завтра. И - аналогично.
     - Не ври. Ты всегда все знаешь.
     - Льстица. Льстюха.
     - Не ругайся...
     - Льстяра. Льстенка... Я хоть учебник почитаю.
     - Читай, кто тебе не дает...
     - Ты.
     Вопили,  резвясь у воды, голые загорелые карапузы. Горячий
ветер  бросал  песок  на  желтые  страницы  старого   учебника,
повествующего о предательствах и воинах. Дюнка скучала.
     - Слушай, Клав, я искупаюсь, пока ты учишься...
     - А не холодно?
     - Фи!
     Он смотрел, как она идет к воде. Как горит на солнце чешуя
морского змея, как расступается, принимая верткое тело, ленивая
речная волна...
     Ему осталось три больших главы. На час работы.

     Он опомнился, когда тень невысокой вербы доползла до самой
книжки. Встрепенулся, будто спросонок, потряс головой, прогоняя
отупение. Начитался, да на жаре...
     На  пляже  стало  свободнее.  Исчезли карапузы, собирались
домой  дачники,  прошествовал  мимо  пожилой  рыболов  с  парой
небольших  лещей в проволочной сетке. На дне Дюнкиных босоножек
скопилось полно песка. Как в осколках древней амфоры...
     Парни,  дававшие  на  прокат  резиновый  "бублик",  сейчас
сосредоточенно  выпускали из него воздух. По очереди налегая на
худеющий черный бок.
     Преодолевая боль в затекших мышцах, Клав поднялся.
     Цвет песка изменился. Цвет воды  изменился  тоже;  не  том
берегу, среди сосен, играли в волейбол.
     Клав    досадливо   закусил   губу.   Естественно,   Дюнка
поплыла-таки  на  тот  берег,  бросив  слабосильного  дружка  в
обществе учебника. И странно было бы, если при виде играющих ей
не  захотелось  бы  попрыгать  с  ними  вместе.  Ее обычная, ее
ненормальная общительность...
     Он подошел к воде. Прикрыв  глаза  ладонью,  всмотрелся  с
волейболистов;  раз  или  два  ему  показалось,  что  он  видит
купальник змеиного цвета. Но играющие, среди которых было полно
девчонок, были в джинсах и футболках, и только  одна  сухощавая
женщина средних лет прыгала в купальных трусиках и лифчике.
     Клав разозлился. Вернулся на подстилку, сел и пододвинул к
себе учебник - но читать не получалось.
     - Не переживай.
     Рядом  стоял  парень - совладелец самосвальной камеры. Его
приятели неторопливо вьючили свои мотоциклы.
     - Не переживай, девчонке много ли надо, плюнь - и она  уже
обиделась...
     - Да  не  ссорились  мы,  -  сказал  Клав, удивленный, что
снисходит до разговора с этим бестактным оболтусом.
     - Классная у тебя девчонка, - сказал парень  безо  всякого
подвоха,  совершенно  искренне.  - У меня тоже классная, но эта
какая-то... Шальная, что ли...
     Через  десять  минут  мотоциклы  взревели,  и   оставшиеся
дачники досадливо поморщились им вслед. Клав бродил вдоль воды.
     Ну   почему   она  так?!  Неужели  неясно,  что  он  будет
волноваться? Сейчас около семи, но часы, на которые он нечаянно
наступил сегодня утром, стали...
                      "Стали мои часы, стали,
                      Имя мое забудь, стали,
                      Золотой цветок в мире стали,
                      Пробил час, и часы стали..."
     Ему почему-то сделалось неприятно. Он  не  мог  вспомнить,
где вычитал эти претенциозные строчки. В журнале? В книжке? Или
это  Дюнка  ему  рассказала?  У  нее было такое обыкновение - с
таинственным видом выдавать четверостишие и с круглыми  глазами
ожидать реакции Клава...
     Волейболисты  на  том  берегу ушли из-под сосен. Последней
шагала  сухощавая  полуголая  женщина,  и  мяч   в   ее   руках
подпрыгивал, как живой.

     Когда  стемнело,  он решился наконец уйти с пустого пляжа.
Дюнкина одежда осталась - взять ее с собой означало ПОВЕРИТЬ.
     Дюнка придет, говорил себе  Клав,  Дюнка  придет  -  и  не
найдет одежды. Как же она будет, в купальнике? Ночью холодно...
     Он  бежал  размеренной  спортивной  рысью,  потом  все  же
выдохся и перешел на шаг. Он только наберет телефонный номер  -
и  сразу  же  вернется, и Дюнка, отжимающая волосы, возмутится:
почему не дождался?!
     ...В казенной комнате было накурено. Сизый дым  висел  над
деревянными столами, над шкафами и стойками, над клеткой в углу
- пустой,  мирной  клеткой  для  провинившихся  перед обществом
людей...
     - Еще раз имя - полностью.
     - Докия Стерх... Семнадцать лет.
     - Вы точно не ссорились?
     - Нет. Она... она никогда так не делала. Она...
     - Успокойся.
     Он закрыл глаза. Двадцать пять раз - успокойся. Здесь  все
спокойны,  здесь каждую ночь рыдают одни люди и грязно ругаются
другие, здесь даже сквозь табачный дым пахнет железом и  потом,
здесь невыносимо душно...
     - Третий  виженский  лицей... Общежитие. Комната семьдесят
четыре...
     Звонок. Еще звонок. Сквозь стекло не слышно слов. Деловито
шевелятся губы.
     - Что на ней было надето?
     - А?
     - Что было надето?
     Дюнкины босоножки под слоем песка. Небрежно  брошенные  на
подстилку шорты...
     - Успокойся,  мальчик.  Не  такое  бывает... К утру придет
сама.
     ...И настало утро.


        ГЛАВА ВТОРАЯ
                             ------------

        x x x

     Автобус  прибыл  в   Вижну   с   получасовым   опозданием.
Добравшись   до  первой  же  телефонной  будки,  Ивга  вытащила
потрепанный блокнот и  надолго  замерла,  глядя  сквозь  мутное
стекло неподвижными, отрешенными глазами.
     В  этом  городе  полным-полно людей. Среди них есть немало
таких, для которых словосочетание "Ивга Лис" не окажется пустым
звуком. Та же Бета, с которой они на  пару  снимали  комнату...
Или  Клокус,  который  пытался  за  ней  ухаживать. Или хозяйка
антикварного магазина на площади Роз, строгая и чопорная  дама,
та  самая,  что,  однажды  придержав  Назара  у двери, тихонько
шепнула  ему  в  са