*********************** Галерея герцога Бофора ****************************

     Жюри премии "Странник" торжественно переносит "Зомбификацию"  Пелевина
в категорию критики и публицистики.

     Делегация лауреатов "Четырех Мечей"  под  конвоем  шести  Терминаторов
едет на творческую встречу в физкультурный техникум.

     Брайдер и Чадович в один голос голосуют за разные произведения номина-
ционного списка.

     Вячеслав Рыбаков в Красноярском аэропорту пытается пронести  на  само-
лет "Меч в зеркале" под видом закладки в книге "Свое оружие".

     Преподобный учитель Секо Асахара публично пускает газы.

                     Из коллекции Андрея Лазарчука:

             Триптих "Темные Силы Нас Злобно Гнетут"

     1. Орки в сосновом лесу.
     2. Назгул пролетел.
     3. "Не жждали, горлум-горлум?"

             Подборка "Классический сюжет"

     1. Возвращение блудного джидая.
     2. Премьера оперы "Конан, царь Киммерийский" на сцене Большого Импера-
торского театра.
     3. Панночка открывает Вию глаза на гнусную сущность Хомы Брута.

             Диптих "Турбосюрреализм"

     1. Купание красного квадрата.
     2. Отмывание черного квадрата.


***************************************************************************
************************** Посвящение в альбом ****************************

                                                            Андрей БАЛАБУХА

              РАССУЖДЕНИЯ ВОКРУГ "Ы", или ФАНТАСТ ПОНЕВОЛЕ

                                     I

     Деяния самые что ни на есть микроскопические могут, если повезет  (или
- не повезет) обернуться порой последствиями весьма значительными  -  тезис
этот смело можно отнести к числу трюизмов вроде  бессмертного  высказывания
тетушки мистера Финчинга: "По всей Дуврской дороге стоят мильные столбы"  -
или нашего родного: "Волга впадает в Каспийское море". Так что ж с  того  -
не зря ведь сотню с лишним лет назад Ницше сетовал: "Человечество ни от че-
го не пострадало больше, чем от забвения банальных истин!"  Избитая  истина
становится лишь выносливее...
     Об одном ленинградском филологе рассказывают -  слышать  мне  довелось
несколько раз, от разных людей, но детали в основном совпадали - такую бай-
ку. Родился он в достославном Урюпинске (в те поры - еще даже не городе), а
когда пришел ему срок получать свой серпастый и молоткастый, шибко  грамот-
ная совбарышня в ЗАГСе недрогнувшей рукой  вписала  ему  в  соответствующую
графу: "ыврей". Пустяк, скажете? Согласен. Ну разве что  барышня  оказалась
прозорливой и за четверть века предвосхитила главный тезис сторонников  ра-
дикальной реформы русской орфографии: как слышится, так и пишется. Да не  о
барышне речь. И пошло диковинное это словечко гулять по  документам,  попав
из паспорта в конце концов и в красноармейскую книжку, когда призвали наше-
го героя, только-только окончившего университет, на фронт.  Фронт,  окруже-
ние, плен... "Коммунисты и евреи - шаг вперед!" Вот тут-то описка  и  стала
судьбоносной. Возмутился инстинкт самосохранения, призвал на  помощь  врож-
денный авантюризм, взыграло ретивое - и, тыча перстом в четко  обозначенное
на страничке "ы", филолог возмутился: "Да что ж это такое!  Я  вам  не  ка-
кой-нибудь масон пархатый! Я - представитель  славного  ыврейского  народа,
обитающего в горных долинах Алтая и хранящего в своих генах  чистоту  древ-
ней арийской расы. Да, под натиском тамерлановых полчищ нам  пришлось  при-
нять ислам ("Эк, и с этим вывернулся!"), но культуру и кровь мы сохранили!"
И что вы думаете - поверили. И должностишку дали: призывать по радио  своих
ыврейских соотечественников сдаваться и вступать в РОА. Что он и  делал  на
чистейшем ыврейском языке, алфавит, грамматику и фонетику которого сам же и
сочинил (филолог, не кто-нибудь!). Правда, крематорий-то он обманул, а  вот
лесоповал - нет. Получил он в сорок пятом свои десять лет за измену родине,
и жалкие аргументы, что, мол, нет в природе никакого ыврейского  народа,  и
языка у него нет, так что только зря засорял он  эфир  своими  обращениями,
кои, по сути, были идеологической антифашисткой диверсией, нимало не помог-
ли. И вернулся наш герой к своей любимой филологии только в пятьдесят  шес-
том - хорошо хоть, живой...
     В судьбе Михаила Веллера, о котором сегодня речь, роль той  совбарышни
из ЗАГСа сыграл ленинградский критик, сотрудник отдела прозы журнала "Нева"
Самуил Лурье. Было это в 1977 году.
     К тому времени Веллер уже года полтора, как ушел на вольные литератур-
ные хлеба и вполне профессионально сочинял понемногу, безжалостно и  честно
ужимая романные замыслы до нескольких страниц,  рассказы,  которые,  естес-
твенно,- типовая судьба нашего поколения - никто не  печатал.  Рассылал  он
рукописи по всем мыслимым и немыслимым редакциям, откуда они рано или  поз-
дно возвращались, прочитанные (а то и не прочитанные) со вмеру вежливым от-
казом - за исключением тех случаев, когда не  возвращались  вовсе,  раство-
ряясь в небытии. Вот тогда-то, прочтя очередные Веллеровы творения, Лурье и
посоветовал автору отправиться со своими диковинными рассказами  в  семинар
молодых фантастов, что ведет в Союзе писателей Борис Стругацкий. "Все,  что
вы пишите, никакая, конечно, не научная фантастика,- заметил  Лурье  и  был
глубоко прав,- но больше вам деваться некуда". Вот так и вышло, что  в  ок-
тябре семьдесят седьмого на заседании семинара возник элегантный,  поджарый
молодой человек с удивительно отточенными рассказами, которые все мы с удо-
вольствием читали и слушали, а потом с азартом обсуждали, более извлекая из
этих процессов пользу для себя, нежели даруя Веллеру такое, что ему  стоило
бы наматывать на символический ус. Понемногу  стал  он  числиться  записным
фантастом, участвовал в таком качестве во всех  региональных  и  всесоюзных
семинарах, благо фантастическое сообщество всегда было у нас более тесным и
дружелюбным, нежели остальные цеха, хотя отнюдь в этом кругу не замыкался и
сам принадлежности своей к жанру никогда не декларировал.  Это  сделали  за
него. Впрочем, он и не слишком сопротивлялся.
     В те годы молодому литератору опубликовать свои рассказы было труднее,
чем богатому войти в царствие небесное, и  потому  едва  ли  не  все  писа-
тельско-читательские отношения складывались в этом собственном, внутреннем,
полузамкнутом кругу. Здесь  зарождались  репутации,  формировались  оценки,
зрели мнения. И одно из них гласило: конечно, кроме фантастики  Веллер  еще
кое-что пишет - так что ж, имеет право, причуда гения. И хотя на  деле  все
обстояло как раз наоборот, маленькая буковка  "ы",  неосторожно  оброненная
Лурье, надолго определила всеобщее отношение к Михаилу Веллеру.

                                    II

     При всей неисповедимости путей Господних не возьму  на  себя  смелости
утверждать, будто Веллер - литератор, как говорится, от Бога. Более того  -
рискуя быть обвиненным в кощунстве и святотатстве, дерзну тем не менее  ут-
верждать, что он, на мой взгляд, писатель исключительно собственной  милос-
тью; образцовый итог долгого и упорного процесса самосотворения.
     Кто в детстве не мечтал "о подвигах, о славе"? Однако  у  подавляющего
большинства эта духовная корь проходит бесследно, и лишь в  редчайших  слу-
чаях осложнения дают о себе знать всю жизнь. У одних -  зудом  неудовлетво-
ренного тщеславия, понуждающим бравых  генералов  строчить  неудобочитаемые
романы, а порнозвезд баллотироваться в парламент;  у  других  -  неуклонным
стремлением к раз поставленной цели, которое  рано  или  поздно  заставляет
осознать нехитрую истину, что подлинной ценностью обладает как раз сам про-
цесс, тогда как первоначальная цель - лишь колеблющаяся на дальнем горизон-
те сознания фата-моргана. Веллер - типический (насколько вообще такое  мож-
но сказать о человеке) представитель этих последних.
     Он был из читающих детей - что свойственно нашему поколению,  познако-
мившемуся с КВНом (не масляковским шоу, а первым отечественным серийным те-
левизором - крохотный экранчик за лупоглазой водяной  линзой)  куда  позже,
чем с книгой. Однако отношение него к печатному слову  оставалось  потреби-
тельским до двенадцати лет, когда на юного Мишу волею  судеб  упали  первые
литературные лавры. Случилось это в Ленинграде, где на полгода осело семей-
ство, постоянно  кидаемое  по  стране  непредсказуемыми  перемещениями  от-
ца-военврача. Учительница в качестве сочинения задала  на  зимние  каникулы
написать стихотворение о зиме. Написать стихотворение - ну не школа, а Цар-
скосельский лицей! Не зря, нет, не зря с такой нежностью  вспоминает  нынче
Веллер ту "дивную  словесницу"  Надежду  Александровну  Кордобовскую...  Не
знаю, все ли двести сорок пятиклашек, получивших такое задание, его  выпол-
нили. Но из тех, кто справился, лучшим был признан Миша. И зазвучал,  запел
под сводами черепа трубный глас: "Могу-у-у!" Впрочем, "могу" - еще не  зна-
чит "хочу".
     И лишь годом позже, не в Питере, а в городе  Борзя,  райцентре  Читин-
ской области, лежащем в шестидесяти километрах от стыка монгольской  и  ки-
тайской границ, теперь уже гордый шестиклассник Веллер задал матери  сакра-
ментальный  вопрос:  "Сколько  зарабатывает  писатель?"  -   "Ну,    трудно
сказать... кто как." - "А Шолохов?" - "Не знаю, наверное,  много."  В  этот
момент и замаячила в туманной перспективе Достойная Цель.  "Могу"  соедини-
лось с "хочу". И когда после школы - оконченной уже в Могилеве и, разумеет-
ся, с золотой медалью - пришел черед решать, куда дальше, ответ был  готов:
на филфак Ленинградского университета, на русское отделение: где ж еще мож-
но учиться тому, что связано с писательством и литературой?
     Университет был, правда, не только профессиональной стезей, но  и  пу-
тем ухода от армейской службы. Дело тут вовсе не в пацифистских  убеждениях
Веллера (таковых нет, а к оружию он питает явную слабость и со смаком  рас-
сказывает, как еженедельно по пятницам отправляется в Таллинне в  ближайший
тир, где вволю палит из боевых пистолетов), а также и не в боязни  физичес-
ких трудностей - этого добра ему пришлось нахлебаться вдоволь, причем,  как
правило, по собственному желанию. Просто он успел,  по  гарнизонам  живучи,
оценить все прелести армейской службы и терять на нее три года  не  испыты-
вал ни малейшего желания. Хоть и представляется жизнь смолоду  бесконечной,
он ощущал потребность торопиться, чтобы успеть пройти всю дорогу до Достой-
ной Цели.
     Да и вообще формальное образование в глазах Веллера  особого  значения
не имело; не испытывал он неистребимого пиетета советского  интеллигента  к
университетскому "поплавку". Совсем недавно он признался мне, что живи тог-
да в нормальной, открытой стране - так не экзамены сдавал бы, а поступил бы
матросом на какой-нибудь трамп, ржавое корыто под дешевым флагом - мир пос-
мотреть, себя показать. А все остальное  можно  взять  самообразованием.  В
один из моментов формирования личности, видимо, попал ему в руки  лондонов-
ский "Мартин Иден" - и сработал импринтинг, глубоко в подсознании сформиро-
вав стереотип Настоящего Писателя. Недаром же так часто поминается этот ро-
ман в различных веллеровских новеллах...
     Что ж, страна была закрытой; но зато велика. И пока  сверстники-соуче-
ники занимались в СНО, писали статьи, а потом сдавали кандминимумы и корпе-
ли над диссертациями, не стремившийся ни к академической, ни вообще  к  ка-
кой-либо, кроме как литературной, карьере Веллер в меру необходимости  грыз
граниты, а все остальное время в холодные сезоны писал рассказы, а  в  теп-
лые - удирал "на волю, в пампасы". Пампасы были разные. Он охотился с  про-
мысловиками в Долгано-Ненецком автономном округе на Таймыре, в бассейне Пя-
сины, в трех сотнях километров севернее Норильска. Строил узкоколейку в Ко-
ми (в рассказе "Узкоколейка", невзирая на всю его  фантастичность,  реально
все - от обстановки до фамилий героев). Работал на строительстве другой же-
лезной дороги - на Мангашлаке, перемахнув таким образом с южного берега Ба-
ренцевого моря на восточный Каспийского; а после еще валил лес  на  Терском
берегу (истинно "береговой брат"!) Белого моря. Гонял скот -  из  Монголии,
по Уймону - тысяча двести километров и три месяца по горам... Не всегда это
была работа - так, полгода он бичевал в Средней Азии, перебиваясь случайны-
ми заработками и питаясь чаще всего впечатлениями. Но, как правило, все эти
эскапады преследовали двоякую цель: во-первых, заработать на жизнь,  потому
как Веллер изначально взял за правило никакой  литературной  поденщиной  не
заниматься, добывая хлеб насущный только трудами рук своих  и  торгуя  лишь
рукописями, сотворенными исключительно в порыве вдохновения, "когда  божес-
твенный глагол до слуха чуткого коснется"; во-вторых же -  посмотреть  мир,
причем не по-туристки, вчуже, а включаясь по мере сил и возможностей в нез-
накомую жизнь, с головой погружаясь в новую среду.  Причем,  хотя  впослед-
ствии многое из увиденного и пережитого тогда легло в тексты разных расска-
зов (и вы без труда различите это невооруженным,  как  говорится,  глазом),
это был отнюдь не поход за сюжетами, но накопление опыта. Ведь что ни гово-
ри, а любому писателю нужен опыт не только интеллектуальный, эмоциональный,
духовный, но и чисто событийный, из коего вырастают в немалой мере все  ос-
тальные. Джек Лондон, Мстиславский, Хемингуэй... В начале шестидесятых "па-
па Хэм" стал и долго оставался для большинства из  нас  фигурой  культовой.
Первый его двухтомник, тоненькие "географгизовские" в бумажной обложке "Зе-
леные холмы Африки"... "Писатель не имеет права писать о том, чего не испы-
тал на собственной шкуре..." Лукавил, лукавил Хемингуэй, далеконько  отсту-
пая от этого им же продекларированного пути; но мы-то о том  позже  узнали,
из грибановской библиографии, из иных прочих книг; а в сознании  -  да  что
там, в подсознании - отложилось прочно. И Веллер отнюдь не был  исключением
из этого правила. Наоборот, вольно или невольно, сознательно  или  без,  он
всячески утверждал - не в чужих, скорее, в собственных глазах - такой  свой
писательский образ.
     Однако, четверть века - рубеж. Из первых, но  ощутимый.  Пора  перехо-
дить к оседлому образу жизни и браться  за  дело  всерьез.  И  в  семьдесят
третьем году двадцатипятилетний Веллер начал оседать. Было это - без ленин-
градской-то прописки! - непросто, однако, пройдя немалый путь  тропами  как
прямыми, так и окольными, он обрел наконец истинно писательскую  обитель  -
восьмиметровую комнатушку под самой крышей (ну чем не парижская  мансарда?)
одного из домов на улице Желябова. Но Питер - не Париж. Надо еще и  служить
- пример Бродского перед глазами: писательство не  есть  общественно-полез-
ный труд, коли ты не член Союза писателей, а для всех, оным трудом не зани-
мающихся есть статья о тунеядстве. Да и зарабатывать  надо...  И  устроился
Веллер младшим научным сотрудником в поселившийся в Казанском соборе  Музей
истории религии и атеизма. Устроился младшим научным сотрудником, даже  те-
му подготовил было, экскурсии... Но обнаружил вскоре, что в обязанности его
входит отнюдь не эта деятельность; пришлось стать на все  руки  мастером  -
агентом по снабжению, первым замом столяра и вторым помощником завхоза.  И,
отмаявшись так с год, продал-таки Веллер перо, уйдя во многотиражку  фабри-
ки "Скороход" (журналистика все ж не литература - первородства, значит,  не
продавал). Коллектив тут сложился  славный  -  сплошь  бывшие  филфаковские
звезды, что, захлебываясь радостью горения, в жизни как следует  устроиться
вовремя не позаботились. Правда, сегодня все они - всяк по-своему - немало-
го добились, не один Веллер, но то нынче, а тогда... Тогда газету делали; с
азартом, взахлеб. Судьба для отечественных  литераторов,  замечу,  довольно
типичная - ну хоть Сергея Довлатова вспомните, например.  Тот  трудился  во
многотиражке ЛОМО...
     И все-таки газета - не для писателя; некоторое время этот  ритм,  этот
стиль жизни выдержать можно, но в какой-то момент надо решаться  -  и  бро-
сать. И бросил Веллер. Заработал в очередной раз деньгу ковбойским  промыс-
лом - и врос за стол. Писал, перепечатывал,  рассылал,  получал  обратно...
Замкнутый цикл. Мартин Веллер. Да что там мистер Иден!  Наши  отечественные
редакции почтовым измором взять - никаким джек-лондонам не снилось... И да-
же в семьдесят седьмом, придя в семинар Стругацкого, где мы с  ним  впервые
встретились, не имел еще Веллер ни единой публикации. Лишь летом  следующе-
го года в "Ленинградской правде" появилась  его  двухстраничная  миниатюра,
озаглавленная в газете "Повесть", а в оригинале  называвшаяся  "Сестрам  по
серьгам". Так в тридцать лет от роду, дебютировал  наконец  прозаик  Михаил
Веллер.
     Рассказец, замечу, не из тех, коими впоследствии Веллер стал бы  хвас-
тать; но и стыдиться, надо признать, тут было нечего; так  что  радости  от
дебюта ничто не отравляло. Ведь и Чехов  не  переиздавал  многих  рассказов
Антоши Чехонте... Но писал Веллер его - и еще серию подобных,  среди  кото-
рых, кстати, оказались и те, что потом вошли в его книги: "Кентавр",  "Идет
съемка", "Плановое счастье" и "Хочу быть дворником", это вам не  Миша  Вел-
лерте - вполне сознательно, осуществляя очередной акт  писательского  само-
сотворения. Творческий же импульс к этому акту дал  наш  с  Веллером  общий
друг, покойный ныне питерский писатель, литературовед,  переводчик,  умный,
добрый, тонкий и обильно талантливый человек Игорь Бабанов.  Как-то,  зимой
семьдесят седьмого, он сказал: "Миша, вы делаете сейчас страшную ошибку. Вы
пишите замечательные рассказы, которые никто у нас не будет публиковать.  И
на лбу у вас все явственнее проступает черная печать: "Пишет, но  не  печа-
тается". А это гораздо хуже, чем если бы вас не знали вообще. Нужно  срочно
набирать публикации. Хоть в газетенках, где угодно -  но  напечатайте  нес-
колько рассказов. Любых, хоть тех, о которых потом вспоминать не захочется.
Но все должны знать, что вы - печатающийся автор." Сюжетов на такой  случай
Веллеру хватало - и вполне достойных, просто  не  из  первого  ряда,  может
быть. И он, следуя бабановскому совету, быстро настрочил дюжину  рассказов,
рассеял по редакциям - и юморески, миниатюры эти на удивление  быстро  про-
росли на страницах. Акт завершился под дружные аплодисменты.
     Но, всерьез говоря, нужна была  книга.  Для  всего:  для  писательской
карьеры, для самоутверждения, для того, наконец, что жизнь всякого  писате-
ля - это, прежде всего, его книги. Только они и остаются, тогда как все ос-
тальное - газеты, журналы, альманахи - если не умирает, то впадает в летар-
гию, закутавшись в саван нежнейшей библиотечной пыли.  Недаром  же  светлой
памяти Виталик Бугров одну из своих библиографий фантастики назвал  "Погре-
бенные в периодике"...
     Однако Ленинград для писателя всегда был городом трудным - может быть,
самым трудным в стране: литераторов несколько сот, а издательств -  пальцев
на одной руке пересчитать хватит. И потому шансов издать сборник своих рас-
сказов у Веллера практически не было; иным из нас счастливого стечения  об-
стоятельств ждать приходилось и по десять, и по двадцать лет. Одни - ждали.
Другие - искали обходных путей. Михаил ждать не  мог  -  его  самосозидание
требовало поспешать; требовало, добавлю, вполне обоснованно. И он решил уе-
хать.
     Не хотелось. И связывали его с нашей Северной Пальмирой не только пол-
года школьных, а потом студенческие и следующие. Корни уходят куда  глубже.
Здесь кончал Военно-медицинскую академию отец. И если  б  только!  Еще  его
пра-пра-пра-прадед, чья фамилия была Гордон,  похоронен  на  Преображенском
кладбище. Рекрут из кантонистов, он выслужил все двадцать пять  лет,  после
чего, как инвалид, то бишь по современной  терминологии  ветеран,  получил,
невзирая на вероиспов