Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
-
тельно недавно, когда был стандартный вопрос: "Кто является моим любимым
учеником?" - Я как всегда ответил, что у меня нет любимчиков, я всех люблю.
Тогда же я сказал, что очень много жду от этой молодой поросли, которую вы
назвали Четвертой волной. Я жду прорыва в новое литературное пространство.
Названные вами романы все хороши, любой из них достоин приза, любой из них
десяток лет назад составил бы имя автору и вызвал бы бурление в среде чи-
тающей интеллигенции, но не один из них не является, как мне кажется, про-
рывом в новое литературное пространство. Очень трудно объяснить, что я имею
в виду. Коль скоро речь идет о фантастике, то на моей памяти прорыв в но-
вое литературное пространство начал Иван Ефремов "Туманностью Андромеды", а
довершила целая группа писателей, среди которых, я скажу без ложной скром-
ности, немаловажную роль сыграли А. и Б. Стругацкие. Вот эти шестидесятни-
ки, ворвались в совершенно новый фантастический мир, которого раньше в Рос-
сии не знали. Вот они создали это новое литературное пространство. Называй-
те это как хотите. Они писали вещи совершенно не похожие на то, что было за
десять и даже за пять лет до них. Пусть литературоведы решают в чем принци-
пиальная разница между фантастикой шестидесятников и фантастикой там пяти-
десятников. Я интуитивно эту принципиальную разницу чувствую. И вот в
дальнейшем второе, третье, потом и четвертое поколение расширяли это лите-
ратурное пространство, открывали там новые ниши, новые и новые возможности,
вырубали там леса, останавливали реки, строили города, создавали совершен-
но новые миры по совершенно новым принципам, не виданным в двадцатые-трид-
цатые годы. Ну а то, что наблюдаем мы сейчас - это продолжение пока еще ос-
воения все того же открытого в начале шестидесятых годов фантастико-литера-
турного пространства. Я не вижу пока еще ни одной вещи, которая прорвалась
бы куда-то еще дальше. Все это пока только в большей или меньшей степени,
лучше или хуже, но продолжает уже создавшиеся в шестидесятые и последующие
годы традиции. Я не знаю, ответил ли я на ваш вопрос. Но интуитивно я вос-
принимаю это таким вот образом. Я очень много ждал от романа Лазарчука
"Солдаты Вавилона", (тут "неблаговидную" роль сыграл Андрей Михалыч Столя-
ров, который очень мне этот роман расхваливал и все время говорил, что это
нечто принципиально новое), но я не увидел принципиально нового. Я
увидел добротный мощный роман, написанный человеком с великолепным вообра-
жением, который в совершенстве овладел всей методикой предшествующего поко-
ления писателей. Но я не увидел в этой вещи прорыва в новое пространство.
Это все состоит из элементов того, что мы уже проходили. Упаси Бог, это
неплохо! Ни в коем случае я не хочу сказать, что Лазарчук написал роман
слабый, вторичный. Наоборот - роман превосходный, и миллионы людей прочтут
его с наслаждением. Но прорывом в новое я назвать его не могу. Я не могу
назвать такого примера ни за этот год, ни за год-два предыдущих, хотя напи-
саны были превосходные романы. Я не считаю, что и тот роман, который сде-
лал я, является прорывом в новое, это тоже отработка старых материалов,
старых методик, старых принципов. Если бы я знал, в чем состоит новая мето-
дика, я бы, конечно, ее уже давным-давно применил. Но я надеюсь, у меня та-
кое ощущение, что вот-вот должно возникнуть новое направление. Ощущение
есть: ситуация созрела, писатели есть, созрели, мне кажется, новые методи-
ки, но еще пока никто не удосужился их обнаружить. Может быть - не сумел,
не знаю.
БЕРЕЖНОЙ: Вот этот прорыв шестидесятых годов, он был связан с тем, что
исчезли многие ограничения, и, по всей видимости, следующий прорыв тоже бу-
дет связан с тем, что у фантастики будет большая степень свободы. Возможно
ли это вообще?
СТРУГАЦКИЙ: Мне не кажется эта аналогия правильной, потому что у сов-
ременного литератора достаточно степеней свободы. Сегодня литератора не ог-
раничивает никто, кроме его собственных, находящихся внутри него, ограниче-
ний: эстетических, этических, может быть, мировозренческих. Если есть огра-
ничения, то связаны они у автора с его предысторией, с его биографией, с
его представлениями о том, что в литературе хорошо, что плохо и так далее.
Внешних ограничений нет. Перед шестидесятниками стояли внешние ограничения
и, когда эти ограничения рухнули, действительно хлынуло половодье. Все, что
люди держали в себе, копили, все свои представления, какой литература дол-
жна быть, а какой нет, все это сразу же взорвалось: появилась новая фантас-
тика. Сейчас внешних ограничений нет. Сейчас прошло уже почти десять лет,
как внешние ограничения фактически исчезли.
Должен сказать, когда я писал свой роман, я чувствовал себя неописуе-
мо свободным. Я мог позволить себе все, что хотел. Все ограничения, кото-
рые я ставил перед собой, были моими личными ограничениями. Никаких со-
циальных ограничений, никакой внешней цензуры не чувствовалось. Это, между
прочим, очень новое ощущение, странное. Но молодежь наша успела в этой но-
вой ситуации написать по два, по три-четыре романа, так что для них тут ни-
чего нового нет. Но вот прорыва пока тоже нет.
НИКОЛАЕВ: А вы не боитесь, что прорыв совершат новые люди, которых вы
не знаете даже. Что это будет не прорыв Столярова, Лазарчука, Рыбакова,
Штерна, а совершенно незнакомых новых людей, и пойдут они не в ту сторону,
в которую вы все-таки подсознательно надеетесь и ждете?
СТРУГАЦКИЙ: Андрюша, я не только не боюсь (бояться тут абсолютно нече-
го), но я почти уверен, что так и произойдет. И самое неприятное в этой си-
туации будет то, что прорыв состоится и - не будет нами узнан.
НИКОЛАЕВ: Может он есть уже, просто мы его пока не видим?
СТРУГАЦКИЙ: Нет. Понимаете в чем дело, когда возникла фантастика шес-
тидесятых, читатели приняли ее на "ура", а литературная критика, даже са-
мая что ни на есть либеральная, приняла ее в общем-то в штыки. Потому что
она была воспитана в представлении сороковых-пятидесятых годов, и вот это
новое казалось им нелепым, неправильным. Собственно, что новое произошло?
Реализм вошел в фантастику. До шестидесятых годов в фантастике не было реа-
лизма. Каждое фантастическое произведение представляло собой, по сути дела,
хуже или лучше написанный учебник жизни. Вот это правильно, это не пра-
вильно. Черное-белое. Хорошие - плохие. Это были такие плакатики. И вот в
шестидесятые в фантастику ворвался реализм, живая жизнь в том виде, в ка-
ком она на самом деле существует. Это далеко не всем понравилось. Должно
быть, что-то подобное происходит сейчас. Вот, например, я с большим интере-
сом, нет, с интересом не то слово, но с любопытством наблюдаю как фэнтези
завоевывает рынок. Ведь сейчас читателей и любителей фэнтези, наверное
больше, чем любителей так называемой жесткой фантастики. Может быть фэнте-
зи и есть новое. Но тут дело в том, что фэнтези хорошо освоена на Западе...
НИКОЛАЕВ: Борис Натанович, а вам не кажется, что под то, что вы сказа-
ли, очень хорошо попадает роман Звягинцева. С одной стороны критика катего-
рически не принимает этот роман, и вы как критик тоже не принимаете...
СТРУГАЦКИЙ: Нет, беда в том, что я не принимаю это как читатель.
НИКОЛАЕВ: А вот читатели проголосовали за его роман... Не просто так,
не фанаты-звягинцы вручили ему премию, а именно те же люди, что дали впос-
ледствии премию "Гравилету". Неужели это не настораживает? Может быть ро-
ман Василия Звягинцева это и есть прорыв?
БЕРЕЖНОЙ: Если бы в том году был "Гравилет", Звягинцев, скорее всего,
премию бы не получил...
НИКОЛАЕВ: Не факт.
СТРУГАЦКИЙ: Андрей, ну, что касается Звягинцева, то я не вижу в нем
ничего нового, в этом романе. Я не о частных недостатках говорю... Главным
недостатком романа является полное отсутствие в нем нового.
НИКОЛАЕВ: Это вам так кажется, Борис Натанович...
СТРУГАЦКИЙ: Нет, нет, нет, нет! Когда литературные критики не принима-
ли, скажем, ранних Стругацких или раннего Гансовского, они не отрицали но-
визну, они прекрасно понимали, что, да, вот пришли писатели, которые пишут
не так, как Немцов, Казанцев, Охотников. Они понимали, что это написано
по-новому. Им эта новизна не нравилась. Вот ведь в чем все дело. Не
нравилась новизна. Они не считали, что фантастика должна быть реалистична.
Если уж Тынянов - Тынянов! - упрекал Алексея Толстого за то, что его Марс
слишком реалистичен!.. Тынянов! Величина номер один в нашей литературной
критике! Так что вы хотите от среднего рядового критика, пусть даже самого
добросовестного и либерального... Вот другое дело, что я плохо знаю фэнте-
зи, я не люблю этот жанр... Может быть, там происходят какие-то совершенно
новые, неизвестные ранее процессы? Но об этом я просто судить не берусь.
Что же касается реалистической фантастики, то повторяю: нет главного - нет
новизны. Все это... Ну, это знаете как после... я даже не знаю, какой при-
мер... как после "Отцов и детей" Толстой пишет "Войну и мир". Великое
произведение, гениальное, замечательное, но это не есть прорыв в новую ли-
тературу! Эта тот же самый, так называемый, критический реализм, ничего
принципиально нового здесь нет. Вот когда появляется "Мастер и Маргарита" -
вот тут самый заскорузлый критик понимает, что возникло нечто новое, не бы-
ло такого раньше! Нет, конечно, спохватываются, что Н.В.Гоголь в такой ма-
нере работал когда-то, но тем не менее, сегодня это совершенно новый род
литературы - очень нехарактерный, очень нетипичный, ни на что не похожий...
Вот я чего-то аналогичного жду... А сейчас все пишут добротные и даже прек-
расные романы в одной и той же, если угодно, фантастико-реалистической ма-
нере. По одному и тому же принципу. Нарушение этого принципа не происходит.
Это и хорошо, и плохо...
НИКОЛАЕВ: А повесть Александра Щеголева "Ночь навсегда"? Про мальчика
с придуманной психологией?
СТРУГАЦКИЙ: Нет, это просто хороший фантастический детектив... Причем,
фантазирование идет в самой неожиданной области - в области психологии,
там, где, казалось, фантазировать нельзя - а, оказывается, можно...
НИКОЛАЕВ: Так разве это не прорыв? Раз "казалось нельзя, а оказывает-
ся - можно", так не есть ли это что-то новое?
СТРУГАЦКИЙ: Ну, может быть, Андрей. Не берусь спорить, не берусь...
Может быть, это какие-то проблески нового, возможно... Вещь не тривиальная.
Щеголев вообще идет какой-то такой СВОЕЙ тропкой. Он, казалось бы, ис-
пользует старую методику и старые манеры, но все время очень по-своему это
у него получается. С "Любви зверя" это началось. "Любовь зверя" очень
странная вещь, она стоит сбоку, она не mainstream, она, так сказать, ближе
к какому-то берегу, какому-то флангу mainstreama. Очень оригинальная вещь.
Черт его знает, может быть Щеголев и, будет первым человеком, который со-
вершит некий прорыв. Пока в нем старого больше. Но может быть, если бы в
нем было больше нового, я бы его как раз и отверг.
НИКОЛАЕВ: Хорошо, прозу Тюрина вы отвергаете большей частью.
СТРУГАЦКИЙ: Нет, прозу Тюрина я отвергаю совершенно по другим сообра-
жениям. Дело в том, что Тюрин находится на совершенно другом краю, он пы-
тается по-прежнему писать научную фантастику. Вот в чем вся беда Тюрина.
Тюрин никак не поймет, или не хочет понимать, или ему не нравится понимать,
что время научной фантастики кончилось. Вот я сейчас читаю его новый
роман...
НИКОЛАЕВ: "Последнее чудо-оружие страны Советов"?
СТРУГАЦКИЙ: Да. Роман сильно отличается от того, что Тюрин писал
раньше... Это, безусловно, шаг в правильном направлении, но Саша и там ну
никак не может удержаться от многословных, изящно написанных псевдонаучных
периодов, которые абсолютно не нужны в современном романе. В романе, пре-
тендующем на звание художественного произведения. Все это лишнее, все это
ненужное... Это как если бы вдруг М.А.Булгакову вдруг пришло бы в голову
описывать научную основу волшебства Воланда, и он посвятил бы этому три-че-
тыре абзаца с употреблением таких слов, как "микрополя", "псевдокорпускулы"
и т.д.
БЕРЕЖНОЙ: Ну, луч профессора Персикова он же изобразил?
СТРУГАЦКИЙ: Так у него эта самая повесть на порядок слабее... Она-то,
как раз не является совершенно новой, это как раз тот пример, когда вели-
кий писатель пишет побрякушку. И эта побрякушка сверкает и блестит среди
произведений такого же типа просто потому, что она написана Мастером. Но -
только поэтому.
БЕРЕЖНОЙ: А пересадка гипофиза профессором Преображенским?
СТРУГАЦКИЙ: Слава богу, вы обратите внимание - там хватило у Михаила
Афанасьевича чувства такта совершенно не углубляться в научную сторону. Хо-
тя он ведь врач, и казалось бы, мог соблазниться. Но не соблазнился! Пото-
му что он чувствовал, насколько это будет эстетически излишне. Он же прек-
расно понимал, что это у него не научно-фантастический роман, это символи-
ка, притча, басня... А вот у Саши Тюрина (которого я очень люблю) - у него
есть это вот... не может он расстаться с любовью к научной фантастике, к
Science Fiction. Ему все кажется, что в научно-фантастических идеях содер-
жится нечто существенное и важное. Нет там ничего. Нет. Времена, когда
научно-фантастические идеи поражали воображение читателя давно уже минова-
ли. Было такое время, было, но эти времена прошли. Наука перестала быть эк-
зотична. Наука больше не чудо - наука это быт. Со всеми вытекающими отсюда
последствиями.
***************************************************************************
**************** ОСТРОПЕРЫ ВСЕХ СТРАН ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ! ********************
Борис ШТЕРН: Итак: написано три главы, начата четвертая. С этого мо-
мента "Оберхам", если захочет, может продолжать нескончаемый фантастичес-
кий роман о нобелевском лауреате Станиславе Леме, о фантастах, о фенах, о
фантастике и так далее. Темп, тон, ритм заданы в этих коротких главах. Два
непременных условия: бог в животе и чувства добрые. Да, забыл про художес-
твенность! Художественность обязательна! Время действия - анахроническое.
Сюжетные направления - разнообразные.
Александр ЩЕГОЛЕВ: НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
Наученный горьким опытом других шутников, автор этой части буриме то-
ропится заявить следующее.
1. Ольга Ларионова - это писательница, чьи произведения он (автор) лю-
бит с ранней юности и чьи книги он собрал, вероятно, в полном объеме. Ува-
жение автора к этому человеку искренне и глубоко.
2. Борис Штерн - это, во-первых, первоклассный писатель, во-вторых,
мужчина, причем, настоящий.
3. Борис Руденко и Юрий Брайдер, по мнению автора, прежде всего писа-
тели, и только потом "милиционеры", "капитаны" или "майоры".
4. Вообще. Как говорится, все совпадения имен и описанных событий аб-
солютно случайны. Автор заранее просит прощения у тех, чьи имена без спро-
са использовал. А также у тех, чьи не использовал.
5. Собственную фамилию автор вплел (приплел) в ткань повествования из
этических соображений. Хочешь делать персонажами других - умей сам быть
персонажем. Короче, фамилию "Щеголев" в следующих частях буриме, если они
будут кем-нибудь написаны, разрешается трепать и пачкать как угодно -
вплоть до того, что не упоминать вовсе.
6. Отношение автора к так называемому "национальному вопросу" очень
спокойное, нормальное, можно сказать, никакое. Интонация некоторых шуточек,
в которых предубежденный читатель обязательно разглядит что-нибудь нехоро-
шее, просто взята из предыдущей части буриме. (Привет, Боря! Надеюсь, я ни-
чем тебя не обидел, ни в этой оговорке, ни в тексте "Правдивых историй".
Кстати, сознаюсь наконец, ведь это моя настоящая фамилия - доктор Кац!
Раньше я писал под русским псевдонимом, потому что опасался преследования.)
---------------------------------------------------------------------------
ПРАВДИВЫЕ ИСТОРИИ ОТ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА
(название рабочее)
Борис Штерн:
1. НАЕДИНЕ С МУЖЧИНОЙ
Однажды после дождя известнейшая писательница-фантастка Ольга Ларионо-
ва с двумя полными хозяйственными сумками стояла на остановке автобуса,
чтобы ехать в Дом ленинградских писателей, что на улице Шпалерной-17. Там
должен был состояться а-ля фуршет по поводу вручения Станиславу Лему Нобе-
левской премии. Подошел автобус ненужного ей маршрута, и Ольга услышала
крик. Оглянулась. К ней бежал невысокий мужчина в пальтишке, с тортом на
вытянутых руках и с бутылкой водки в кармане, за ним гнались два офицера
милиции и кричали:
- Задержите его, задержите!
Близорукая Ольга конечно не хотела вмешиваться в погоню за преступни-
ком, но человек с тортом был так похож на Чикатило, что Ольга все-таки ис-
полнила свой гражданский долг - подставила ему ножку. Преступник упал пря-
мо в грязь, где шляпа, где ноги, где торт - можно себе представить. Подбе-
жавшие милиционеры дико взглянули на Ольгу и успели вскочить в отходящий
автобус.
Автобус уехал.
Ольга осталась наедине с мужчиной.
2. КИЕВСКИЙ ТОРТ
Ольга осталась наедине с мужчиной.
Мужчина был такой же близорукий. Одной рукой он искал в луже свои оч-
ки, со второй облизывал размазанный "Киевский торт". Ольге было очень неу-
добно, очень смешно и очень страшно - мужчина вполне имел право дать ей по-
щечину за такие дела, а удрать от мужчины с двумя полными сумками не было
никакой возможности. Наконец мужчина нашел очки, выбрался из лужи и, сжи-
мая кулаки, посмотрел на Ольгу. Конечно, это был не Чикатило, но Ольге он
поразительно напоминал кого-то.
- Пся кр„в!!! - грубо по-польски выругался мужчина, и Ольга с ужасом
узнала в нем самого Станислава Лема, нобелевского лауреата, на встречу с
которым она направлялась в Дом Писателей с двумя хозяйственными сумками, в
которых была всякая всячина для а-ля фуршета - тот же "Киевский торт", вод-
ка, закуска и так далее, - все это покупалось в складчину между советскими
фантастами по десять долларов с рыла. Ольга начала извиняться и счищать с
Лема остатки "Киевского торта". Оставим Ольгу Ларионову наедине со Станис-
лавом Лемом, и последуем за милиционерами.
3. ВОЗВРАЩЕНИЕ МИЛИЦИОНЕРОВ
Эти милиционеры были не совсем чтобы милиционерами. Это были приезжие
милиционеры - один из Москвы, другой из Минска, их звали Борис Руденко и
Юрий Брайдер, один - майор, другой - капитан милиции. Дело в том, что они
тоже писали фантастику и тоже спешили на Шпалерную-17, чтобы принять учас-
тие в чествовании Станислава Лема, но случайно вскочили не в тот автобус.
Упавшего в лужу пана Станислава они не узнали, но женщина, подставившая ему
ножку, показалась им знакомой...
- Вроде, тетка из наших... - сказал Руденко.
- Похожа на Людмилу Козинец, - согласился Брайдер. - Зачем она подста-
вила ему ножку?
- Но ты же сам кричал ей: "Задержите, задержите!"
- Ты тоже кричал.
- Я имел в виду "Задержать автобус".
- Я тоже имел в виду автобус.
- Значит, она нас не так поняла. Нет, это не Людмила Козинец. Людмилу
я хорошо знаю. Это Ариадна Громова.
Так они гадали и не замечали, что едут не на Шпалерную-17, а делают
круг на конечной остановке и возвращаются обратно - туда, где остались Лем
и Ларионова.
4. ПАН СТАНИСЛАВ
Лем, как известно, по происхождению никакой не поляк, а наш львовский
еврей, похожий на одессита Бабеля или на Романа Подольного. Поэтому Ольга
моментально нашла с ним общий язык...
Александр Щеголев: