ду, что Логрис не что
иное, как аналог североамериканского континента?
   - Я никогда  не интересовался  этим вопросом, -  ответил  брат. -
Может быть,  потому  что  в  свое  время  Бренда  была  помешана  на
преданиях о  нашем прадеде.  Мы с  ней стараемся  быть разными. - Он
сделал паузу  и  с  горечью  добавил: -  Хотя  ни  черта  у  нас  не
получается.
   За  сравнительно   короткое  время,  прошедшее  с  момента  нашей
встречи, я уже успел убедиться, что тесная эмоциональная связь между
Брендоном и  Брендой тяготит  их обоих,  но вместе с тем они были бы
глубоко несчастны,  если  бы  эти  узы,  соединявшие  их  с  момента
рождения, внезапно разорвались. Боюсь, что в таком случае они просто
сошли бы с ума от внутреннего одиночества - того самого одиночества,
которое является  нормальным состоянием  для всех людей, кроме таких
уникумов, как мои близняшки. Я одновременно жалел их и завидовал им.
   - Стало быть, -  после недолгого  молчания  отозвался  Брендон. -
Логрис, это аналог Америки?
   - Северной, -  уточнил   я. -  А  здешний  аналог  Южной  Америки
называется Атлантидой  и заселен преимущественно выходцами из Греции
и Италии,  которые считают  себя единым  народом -  атлантами,  хотя
говорят на двух языках - латинском и греческом.
   - Так, значит, они наши соплеменники по материнской линии?
   - Вроде того.
   - Логрис дружит с ними или воюет?
   - И то,  и другое.  Логрис и  Атлантида перманентно  находятся  в
состоянии    вооруженного     перемирия.    Полномасштабной    войне
чувствительно мешает  отсутствие Панамского  перешейка, так  что оба
континента разделены  тысячей  миль  морского  пространства.  Другое
дело, наши северные соседи - Готланд и Галлис...
   - Вот-вот, - сказал  Брендон. - Тут  я снова  попался. Я полагал,
что Галлис и Готланд аналоги Франции и Скандинавии.
   От неожиданности я закашлялся. Это уже было слишком.
   - И тебя  нисколько не  удивило, что на севере Шотландия граничит
со Скандинавией,  а к  юго-востоку от Скандинавии находится Франция?
Что с  тобой, Брендон?  Мы уже  неделю как  живем здесь, а ты еще не
сообразил, что в твоем представлении об этом мире что-то не так.
   Брат вздохнул:
   - Мне было не до того, Артур.
   - Да ну! - язвительно произнес я. - Чем же ты так занят? Спишь по
двенадцать часов в сутки, а все остальное время бездельничаешь...
   - Как раз  этим я  и занят, -  невозмутимо ответил  Брендон. -  Я
полностью  поглощен  бездельем.  Если  угодно,  можешь  назвать  это
отдыхом. Очень интенсивным отдыхом.
   - Вернее, очень своеобразным.
   Брендон безразлично пожал плечами.
   - Как хочешь,  так и  называй. Ты  старше меня,  Артур, но  ты не
представляешь,  каково   это -  прожить   десять  лет  в  постоянном
напряжении. Наша  мама... Нет-нет,  я ее  очень люблю. Но, по-моему,
она слишком заботлива, чересчур заботлива. Она так заботилась о моем
благе, что не давала мне ни минуты покоя. А мое благо она трактовала
однозначно -  ты   понимаешь  как.   Теперь  же   я  позволил   себе
расслабиться. Я ничего не делаю, ни о чем не думаю... - Он умолк.
   - Наверное, это  трудно, - сказал  я, - целыми  днями ни о чем не
думать.
   Щеки Брендона слегка порозовели.
   - Ну, в общем-то, я думаю, - немного смущенно произнес он. - Но о
вещах приятных и отвлеченных.
   На  этом   наш  разговор  увял.  Брат  вновь  принялся  созерцать
проплывающий  мимо   берег,  а  я  вернулся  к  составлению  списка,
окончательный вариант  которого должен  был  содержать  около  сотни
имен. Пока  что их  было чуть  больше дюжины,  да и  то относительно
некоторых у меня имелись сомнения.
   - Значит, - спустя  несколько минут отозвался Брендон. - Галлис и
Готланд не Франция и Скандинавия.
   Я закрыл  блокнот - все  равно никакие  умные мысли  мне сейчас в
голову не приходили - и сунул его в карман.
   - Конечно, нет.  Ведь это  Западное полушарие.  Логрис был открыт
валлийцами незадолго  до Рождества  Христова,  затем  начал  активно
колонизироваться. Позже  в этот процесс вовлеклись другие британские
племена, а  также кельты  из  Галлии,  скандинавы  и  германцы  всех
мастей. Во  времена короля  Артура  в  Логрисе  насчитывалось  свыше
десятка  государств,   а  два  самых  крупных  из  них -  Готланд  и
собственно Логрис -  вели  непримиримую  борьбу  за  сферы  влияния.
Враждовали между собой и сами кельты. Заслуга нашего прадеда состоит
в  том,  что  он  об®единил  всех  выходцев  из  Британии  в  единое
государство, и  это позволило Логрису сдержать экспансию германцев и
скандинавов на юг.
   - А потом  свои же  кельты свергли его с престола, - меланхолично
заметил Брендон. - И чуть не прикончили.
   - Ну, и  слава Богу, - сказал я. - И за то, что свергли, и за то,
что не  прикончили. Благодаря этому он попал в Экватор и основал Дом
Света. В конце концов, только из-за коварства Гилломана Лейнстера мы
с тобой  появились  на  свет.  А  что  до  Логриса,  то  он  остался
могущественным  государством,  разве  что  верховную  власть  в  нем
захватили скотты.
   Брендон опять снял свой берет и посмотрел на него.
   - Хорошо хоть,  что юбки  вышли из  моды, - глубокомысленно изрек
он.
   - В Лохланне и в соседних графствах кое-кто еще носит их.
   - Здесь говорят  на гэльском языке, и это выглядит естественно. В
Авалоне же,  насколько я  понимаю, вся знать говорит по-валлийски, а
щеголяет в шотландских нарядах. Забавно.
   - Это не  более забавно, чем шотландцы, говорящие по-английски, -
возразил я. - Куда больше меня забавляет одержимость нашего прадеда,
который навязал  Царству Света  свой родной язык. Знаешь, раньше мне
это казалось  само собой  разумеющимся, но  теперь мое второе "я" по
имени  Кевин  МакШон  поражается  этому.  Ведь  скотты  тоже  хотели
заставить весь  Логрис говорить по-гэльски, но их было слишком мало,
и в  конечном итоге  они сами  перешли на  валлийский.  А  тут  один
человек,  пусть  и  невероятно  могучий,  едва  взойдя  на  престол,
заявляет своим  новым подданным:  "А теперь  извольте  разговаривать
так, как  я". Дед  Янус считает,  что это было чистым ребячеством со
стороны нашего прадеда.
   - И  тем  не  менее  ему  это  удалось, -  заметил  Брендон. -  К
превеликому нашему  счастью - ибо,  в противном случае, нам пришлось
бы разговаривать  на том варварском языке и писать вместо нормальных
букв какие-то закорючки.
   Я рассмеялся:
   - Однако ты сноб, братец!
   Он натянуто улыбнулся мне в ответ:
   - Вовсе нет. Просто сейчас у меня плохое настроение.
   - Отчего?
   - От скуки.
   - А почему ты скучаешь?
   - Потому что бездельничаю.
   - Так займись чем-нибудь.
   Брендон вздохнул:
   - Мне ничем не хочется заниматься, Артур.
   - Даже делами сердечными? - лукаво спросил я.
   Следующие несколько  секунд я с поистине садистским удовольствием
наблюдал, как  мой солидный  и  респектабельный  братец  приходит  в
страшное смущение,  его  щеки  сначала  розовеют,  затем  становятся
пунцовыми.
   - О чем ты говоришь?
   - Вернее, о ком, - поправил его я.
   Еще несколько  секунд Брендон потратил на то, чтобы изобразить на
своем лице искреннее недоумение. Тщетно.
   Наконец он потупил глаза и спросил:
   - Как ты догадался?
   - По поведению  Бренды. Последнее  время она  кстати  и  некстати
расспрашивала меня о Дане. Естественно, по твоей просьбе.
   - А  вот   и  нет.   Об  этом   я  ее   не  просил.   Просто  она
почувствовала... мой  интерес и  самостоятельно проявила инициативу.
Это все наша связь, будь она проклята.
   - Ясненько, - сказал я. - И как же тебя угораздило?
   - Сам  не   понимаю, -  угрюмо   ответил  Брендон. -   Это,   что
называется, с первого взгляда. В тот день, после сумеречной грозы...
Нет, Артур, вряд ли я сумею об®яснить тебе.
   - А ты все-таки попробуй.
   Брендон немного помолчал, собираясь с мыслями.
   - Когда  она   только  вызвала   тебя,  я   на  мгновение  ощутил
прикосновение ее  мыслей. Не знаю, как это случилось - то ли ты что-
то напутал,  настраивая зеркало, то ли она неумело с ним обращалась,
а  может,   из-за  того,   что  у  нас  с  тобой  схожие  ментальные
характеристики, - но  так или  иначе я  почувствовал ее присутствие.
Обычно в  таких случаях  испытываешь неловкость и даже отвращение; я
же напротив,  был в  восторге... Нет, не то слово. Тогда у меня было
состояние  близкое   к  наркотическому  трансу.  Говоря  на  жаргоне
наркоманов, я  проторчал. В  самом деле,  Артур! Потом  я увидел ее,
услышал ее  голос, а позже, после нашей вечеринки... Дело в том, что
большая  доза  алкоголя  вызывает  у  меня  парадоксальную  реакцию.
Сначала я  веду себя  как  нормальный  пьяный  человек,  а  затем  в
одночасье трезвею -  но как-то  странно трезвею,  становлюсь излишне
сентиментальным и мнительным. Когда вы отправились спать, я вышел из
дома и  целый час  простоял возле  той лужи,  а в  голову мне  лезли
разные мысли... всякие мысли.
   - Например?
   - Например, я  думал о  том, что  Дане будет к лицу алая туника и
золотой венец королевы Света.
   - Ого! - сказал я. - Это уже серьезно!
   - Еще как  серьезно, - подтвердил  Брендон. - Уж если мне суждено
сидеть на троне отца, то я хочу, чтобы рядом со мной была она.
   - Но ведь ты совсем не знаешь Дану.
   Брендон покачал головой:
   - Это не  так, Артур. Я знаю ее... вернее, знаю, какая она. Может
быть,  я  не  совсем  точно  выразился,  когда  сказал,  что  ощутил
прикосновение ее  мыслей. На  самом деле  я не  слышал,  о  чем  она
думала; это  был контакт  иного рода, более глубокий. Я на мгновение
прикоснулся к самому ее существу. Чувствуешь разницу?
   - Теперь чувствую, -  ошеломленно пробормотал  я, поняв, наконец,
что имеет в виду мой брат.
   - Подобное  случалось   со  мной   несколько   раз, -   продолжал
Брендон. - По  неосторожности,  во  время  гипнотических  сеансов  с
пациентами. И  всякий раз  мне становилось  противно, а однажды меня
чуть не  стошнило. Но  в этом случае все было иначе. Я... Впрочем, я
уже говорил, чтo я тогда испытал.
   - М-да, -  только   и  сказал   я.  На  память  мне  пришло  одно
пренеприятнейшее происшествие  времен моей  юности. Я  стараюсь  как
можно реже  вспоминать об  этом, ибо  воспоминания  мои  горьки,  их
горечь густо  замешана на отвращении, которое я чувствую до сих пор,
спустя много-много  лет; а  над всем  этим довлеет  чувство  вины  и
глубокое раскаяние...
   Ее звали  Ребекка или  просто Бекки.  Она была неодаренной и мало
того - еврейкой,  однако я  любил ее,  по крайней мере, был искренне
убежден, что люблю ее. Я страстно желал, чтобы она подарила мне сына
или дочь -  тогда я  мог бы  привести ее  в Солнечный Град и назвать
своей женой. Бекки, глупышка, употребляла контрацептивные препараты,
она считала,  что еще слишком молода для материнства, но на сей счет
у меня  имелись другие  соображения, поэтому  я загодя  превращал ее
противозачаточные таблетки  в стимулирующие витамины... Впрочем, все
мои старания  ни к  чему не  привели, и я говорю об этом лишь затем,
чтобы вы поняли всю серьезность моих намерений.
   А потом  произошла катастрофа.  Как-то я  проснулся среди  ночи и
долго смотрел  на мою  любимую, которая безмятежно улыбалась во сне;
смотрел  нежно  и  ласково,  забыв  обо  всем,  в  том  числе  и  об
элементарной осторожности.  Среди Властелинов  выражение "залезть  в
душу" употребляется  не в  переносном,  а  в  самом  прямом  смысле.
Сделать это  сознательно - все  равно что  совершить преступление, и
прежде всего -  против себя. Это гнусный акт насилия над собственной
сущностью; залезть  кому-нибудь в  душу, значит  плюнуть в свою. И я
наплевал себе  в душу,  когда нечаянно  увидел, что  творится в душе
Ребекки.
   Моя  нежность   мгновенно  сменилась  брезгливостью,  а  к  горлу
подступила тошнота.  Огонь любви,  спокойно горевший  в моем сердце,
внезапно вспыхнул  всепоглощающим пламенем жгучей ненависти. Об®ятый
ужасом, преисполненный отвращения, весь в панике, я нырнул в Тоннель
и в  чем мать  родила с головокружительной скоростью помчался сквозь
миры.
   Это путешествие  я помню  очень смутно.  Вряд ли тогда я управлял
своими перемещениями сознательно. Скорее, сработал приказ, внушенный
мне в  детстве: "Если  ты смертельно  ранен, если ты беспомощен, ищи
приют в стенах родного Дома". Приказ сработал, командование взяло на
себя подсознание,  и очевидно,  именно оно  привело меня  в Сумерки,
которые я  называл своей  второй родиной,  но на самом деле любил их
больше, чем Царство Света.
   Я вышел...  нет - вывалился  из Тоннеля под Аркой в Зале Перехода
Замка-на-Закате. Меня  знобило, я  обливался холодным  потом, я  был
совершенно голый  и еле  держался на ногах. Словно в тумане я увидел
глазеющих на  меня стражников  и открыл  было рот, чтобы позвать их,
как вдруг  желудок  мой  скрутило  от  нового  приступа  тошноты.  Я
согнулся пополам, меня вырвало, после чего я рухнул на пол и потерял
сознание.
   Очнулся я  лишь через  десять  часов,  разбитый  и  опустошенный,
однако  кризис   уже   миновал.   С   физическими   и   психическими
последствиями  пережитого   мной  нравственного   шока  мне  помогла
справиться моя маленькая тетушка Диана - тогда еще не моя любимая, а
просто моя  лучшая подруга,  моя младшая сестричка. Ей и только ей я
рассказал о  том, что случилось; у нее я нашел поддержку, сочувствие
и понимание.
   С тех  пор я  не виделся  с Бекки  и старался не думать о ней, но
полностью забыть ее я не смог. То, что я совершил, пусть и невольно,
было самым  гадким поступком  всей моей жизни, и любое напоминание о
нем вызывало у меня стыд. Дети Света, мягко говоря, не питали теплых
чувств к  детям Израиля,  поскольку последние  в период  становления
нашего Дома  чуть не  сокрушили  все  планы  моего  прадеда,  короля
Артура. И  хотя официально  антисемитизм у нас не поощрялся, он все-
таки присутствовал  и присутствовал  ощутимо. Однако  после случая с
Бекки я  стал одним  из тех  немногих детей  Света, кто  относился к
израильтянам без  тени враждебности;  а  яростные  борцы  с  мировым
сионизмом, невзирая  даже на  то, что  я был  принцем, сыном короля,
занесли меня  в свои черные списки. И никто, кроме Дианы, понятия не
имел,  что   моя  расовая  терпимость -  дитя  любви,  закончившейся
ненавистью, и рождена она в тяжких муках раскаяния...
   Я тряхнул  головой, прогоняя прочь воспоминания. Брендон, все это
время смотревший на меня, истолковал мое поведение по-своему.
   - Я понимаю,  Артур, тебе  трудно в  это поверить. Внутри каждого
человека столько грязи, что лишь он сам может терпеть ее, да и то не
всегда. А для постороннего увидеть ее, прикоснуться, попробовать - в
лучшем случае  противно.  Все  это  так;  но  ведь  должны  же  быть
исключения. Те самые исключения, которые подтверждают общее правило;
исключения, без  которых это самое правило становится бессмысленным.
В случае  с Даной  как раз  было такое  исключение, и  вместо  всего
наихудшего, что  в ней  есть, что  есть в  каждом человеке, я увидел
самое прекрасное.  Может быть,  мне помог опыт общения с Брендой. Мы
научились  терпеть   грязь  друг  друга,  как  свою  собственную;  в
некотором смысле,  она у  нас общая.  И отношения  между нами сродни
отношению других людей к самим себе: толика презрения, изрядная доля
скепсиса и безграничная самовлюбленность.
   - Похоже, вы не мыслите себя друг без друга, - сказал я.
   - Еще бы, -  кивнул Брендон.  Затем он подозрительно покосился на
меня и добавил: - Но если ты намекаешь...
   - Ни на что я не намекаю, - поморщившись, произнес я. - И знаешь,
брат, мне кажется, что вы с Брендой отчасти сами виноваты в том, что
вас подозревают  в кровосмешении.  Ваши настойчивые утверждения, что
между вами  ничего нет, не было и быть не может, производят обратный
эффект. Я-то,  положим, верю  вам, потому  что хочу  верить,  однако
вынужден признать,  что  ваш  излишний  пыл  настораживает.  Будь  я
об®ективен по  отношению к  вам, я бы, пожалуй, припомнил пословицу,
которая гласит,  что дыма  без огня не бывает. Или другую, еще более
меткую - на воре шапка горит.
   Брендон был  явно обескуражен моим ответом. Несколько секунд он в
недоумении смотрел  на меня,  потом смущенно отвел взгляд, достал из
кармана сигарету  и закурил. Сделав глубокую затяжку и выдохнув дым,
он сказал:
   - Хорошо, Артур,  мы с  Брендой учтем твое замечание. И кстати, о
горящих шапках. Всякий раз, когда речь заходит о Дане, у тебя слегка
дрожит голос, а порой краснеют щеки. С чего бы это?
   Сначала  я   почувствовал  легкое   раздражение  и   хотел   было
посоветовать Брендону  не совать  свой нос  в чужие дела. Но потом я
сообразил, что  он вовсе не поддевает меня, и его вопрос продиктован
не праздным любопытством. Мое раздражение мигом улетучилось.
   - Да никак ты ревнуешь, братец! - сказал я.
   - Ревную, - честно  признался Брендон. - Я же говорил, что у меня
серьезные намерения.  Поэтому мне  небезразлично все, что между вами
происходит. А  между вами  что-то нечисто -  это и  ослу понятно. Вы
любовники?
   Я вздохнул,  забрал у Брендона сигарету, в три затяжки докурил ее
и выбросил окурок за борт.
   - Нет, - ответил  я. -  Мы  не  любовники  и  никогда  не  станем
любовниками. -  Боясь,   что  мои   слова  прозвучали   не   слишком
убедительно, я поспешил добавить: - Ты ошибаешься, считая меня своим
соперником, Брендон. Не я твой соперник.
   - А кто же?
   - Морган  Фергюсон.  Относительно  Даны  у  него  тоже  серьезные
намерения. Он собирается развестись с женой, чтобы жениться на ней.
   - Ага, - сказал Брендон, нахмурившись.
   - Вот то-то  же. И я считаю своим долгом предупредить вас обоих -
во избежание возможных недоразумений.
   Пока мой  брат переваривал полученную информацию, я сунул руку за
отворот камзола и извлек оттуда небольшое круглое зеркальце. Брендон
собирался  встать  и  отойти  в  сторону,  но  я  жестом  велел  ему
оставаться на месте.
   Рябь... Туман... Контакт.
   Я увидел  лицо Даны  в обрамлении  золотисто-рыжих волос, которые
беспорядочно разметались  по подушке.  Она смотрела  на меня,  сонно
улыбаясь, и  часто моргала  своими большими  зелеными глазами. Лично
для меня  нет  зрелища  прекраснее,  чем  вид  нежащейся  в  постели
девушки,  и   мне  стоило   больших  усилий  не  залюбоваться  ею  в
присутствии Брендона.
   - Доброе утро, Дана, - сказал я. - Извини, что разбудил тебя.
   - Привет, Артур, -  ответила она. -  Не беспокойся,  я уже  давно
проснулась. Вот только никак не могу заставить себя встать.
   - Почему? Ты заболела?
   - Слава Богу, нет. Просто мне скучно. После твоего возвращения мы
с Дэйрой ни разу не ссорились по-настоящему.
   - Так это же великолепно!
   Дана вздохнула:
   - Может быть.  Но, признаться,  я так  привыкла к  нашим утренним
ссорам, что теперь скучаю без них.
   (Каково, а?! Нет, женщины - это что-то с чем-то!)
   - Между прочим, - сказал я. - Ты помнишь моего брата Брендона?
   - Такой  невысокий,  очень  симпатичный,  с  голубыми  глазами  и
светлыми волосами?
   - Он самый.
   - Дэйра сказала, что он прибыл вместе с тобой.
   - Да. И  сейчас он  тоже скучает. Ты не хочешь поскучать вместе с
ним?
   Дана удивленно подняла брови:
   - Как это?
   - Очень просто, -  ответил я и сунул в руки растерянному Брендону
зеркальце. - Думаю, нет нужды представлять вас друг другу?
   Не давая им времени опомниться, я встал со скамьи и быстрым шагом
направился к  кормовой части  корабля, где находились наши каюты. На
полпути до меня донесся сбивчивый голос Брендона:
   - Здравствуйте, Дана...  Вы не  против, если  я буду называть вас
просто по имени?
   Что ответила  Дана, я  уже не  расслышал; но  вряд ли  она  стала
возражать.

   В просторной  каюте, которую  занимали  наши  девочки,  я  застал
только Бренду.  Одетая в  розовую пижаму,  сестра сидела  на широкой
койке, поджав под себя ноги, и возилась