сно, "Державино"! Уменьшаю ход! - отвечает лидер, но, черт побери,
не очень-то уменьшает.
   И течет, течет из глубины к нашему форштевню  и  вдоль  бортов  зеле-
но-белый, громыхающий, булькающий, перекрученный поток  ледяной  лавы  с
глыбами зеленого ледяного гранита...
   Из-за всяких профессиональных сложностей забыл, что мы уже повстреча-
лись с медведями.
   Итак, вначале было целых два медведя, оба разозлились  на  нарушителя
их покоя - атомоход "Ленин", оба рычали и долго бежали впереди каравана,
как зайцы перед авто, каждую секунду оборачиваясь черными носами и  пре-
небрежительно стряхивая ледовую пыль и снежный прах со своих лап в  нашу
сторону.
   Лапы у натуральных медведей вроде бы вовсе бес-костные и ватные,  как
у мишек из детского универмага. И соображают они долго  и  туго:  только
минут через двадцать галопирования наперегонки с атомоходом наконец  до-
перли, что следует отбежать немного в сторону и пропустить мимо себя это
огромное существо. А потом, передохнув, драпать возможно дальше.
   Когда мишки удрали, то таким поворотом событий очень обрадовали тюле-
ней, ибо тюлени получили воз-можность повылезать на лед вдоль извилистой
дорожки, оставшейся среди ледяных полей от прошлых проходов ледоколов. А
может быть, это и не тюлени, а нерпы. Никто у нас не знает, чем они  от-
личаются. Все эти звери издали очень смахивают на улиток,  а  иногда  на
одну кавычку - то есть на половину кавычки.
   Саныч, обнаружив очередную нерпу-улитку, обычно с  сожалением  бормо-
чет: "Вон еще одна моя несбывшаяся шапка-мечта валяется!"
   А Фомича больше всего терзает "Перовская", ибо они держатся за нами в
кильватер в трех-четырех кабельтовых, а задана  дистанция  -  пять-семь.
"Ну, если мы в ледокол стукнем, так у него борт толстый, а вот если "Пе-
ровская" нам - так у нас-то борт тонкий! Вы уж, пожалуйста,  им  напоми-
найте, чтобы они, эт самое, ну, вы понимаете..." И опять про очко - луч-
ше недобрать, значить, и т. д.
   Придумываю Фомичу ласковую кличку - Забубенный Бурбон. В Париже-то он
побывал! И даже Лувр посетил.
   Через три часа делается ясно, что надо брать нас под уздцы.
   В 20.20 "Ленин" берет нас, а "Мурманск" - "Перовскую".
   Мы опускаем человека за борт на штормтрапе, привязываем к якорям  ве-
ревки, стрелами затаскиваем якоря на подушку из досок на контейнерах па-
лубного груза.
   Ослепшим, безъякорным носом суемся в транец атомохода.
   Он сажает корму, ибо наш нос оказывается ниже его ахтерштевня. В  ре-
зультате струя винтов атомохода будет с повышенной силой выбрасывать нам
под брюхо утопленные им льдины.
   В клюза заводятся стальные буксирные троса, они соединяются на  полу-
баке двадцатью шлагами пенько-вого. У соединения -  бензеля  -  ставится
матрос с то-пором.
   Рядом аналогичную операцию проделывает "Мур-манск" с "Перовской".
   Я уже раздеваюсь, чтобы свалиться в койку, - ровно  восемь  часов  на
мостике позади. И наблюдаю за операцией коллег в иллюминатор каюты. Сту-
ит, конечно, поглядеть, как пятится линейный ледокол к  носу  маленького
лесовоза, а на носу лесовоза качается на штормтрапе скорченный  чертиком
боцманюга, привязывая за якорную лапу веревку, - задержались  ребятки  с
уборкой якорей из клюзов. На корме "Мурманска" нахохлился вертолет. Его,
было, подняли в воздух, но туман закрыл обзор, и капитаны встревожились,
что вертолет потеряется, и срочно посадили его обратно.
   Красив и мощен линейный  ледокол  "Мурманск"!  В  ледоколах  есть  та
зверски-зверюгская симпатичность, которая есть в белых медведях.
   И вот линейный ледокол пятится кормой к маленькому лесовозу, а  вдоль
бортов у него встают на ребро двухметровые льдины.
   В непотревоженных лужах на удаленных льдинах, в малахитовых  студеных
окнах отражается кремовая надстройка ледокола, и алый  огонек  бортового
отличительного, и голубая полоска полуночного неба.
   От усталости не уснуть, хотя вставать уже через три с половиной часа.
   31.07. 00.00.
   Солнце низко. Но ниже его - полоса черного тумана. Туман  не  доходит
до судна, кончается в полумиле. И солнечные лучи проходят поверх  полосы
тумана и упираются в снежницы на льдах. И все эти извилистые,  растянув-
шиеся, неморгающие окна воды блестят ровным потусторонним блеском старо-
го серебра. И на этой непорочной белизне - пять огромных моржей -  целое
святое семейство.
   От монотонности движения на буксире  мысли  делаются  идиотскими.  Я,
например, иногда представляю себе, что оказался здесь совсем один и  вот
надо построить ледовый домик для защиты от ветра. И вот выбираешь подхо-
дящую льдину для домика, оцениваешь ее живучесть и  строишь  из  ледяных
обломков себе домик по эскимосскому образцу, - чистый  идиотизм.  И  еще
привязались строчки, навеянные прожекторами ледоколов:
   ...И три огня в тумане Над черной полыньей... ...И три огня в  тумане
Над черной полыньей...

   О СУДОВЫХ ПОЖАРАХ И КАК ФОМА ФОМИЧ ИГРАЕТ В ШАХМАТЫ
   * 1
   * 2
1
   Мутный, туманный холод над  проливом  Вилькицкого  чем-то  напоминает
мертвую стылость блокадного Ленинграда.
   Чаще всего застреваем там, где льдины имеют песочно-коричневатый  от-
тенок. Вздорны и упрямы такие льдины, как бычки-трехлетки. Рябые льды  -
покорные, как часто бывают и рябые люди.
   Продолжаем следовать на усах за атомоходом, подрабатывая "малым". По-
ток встречного льда, перемолотого и утопленного винтами и корпусом ледо-
кола, при таком варианте движения проходит под нашим днищем.  Ограничили
перекладку руля до пятнадцати, а иногда и до десяти градусов, чтобы  ла-
вина встречного льда не свернула баллер. Это приказал Фома Фомич.  Я  не
забыл. И это уже не перестраховка, а его ОПЫТ.
   На всех судах каравана жизнь идет по разным часовым поясам. И  потому
в обеденное для нас время мы видим, как на "Ленине" кто-то на юте делает
утреннюю зарядку. От раздетого до пояса морячка - пар.
   15.00. Опять медведь. Но сенсационный. Сперва, пока он бежал кроликом
впереди, удирал от атомохода, ничего особенного не наблюдалось. А  когда
догадался свернуть и, усталый, встал на ропаке, пропуская мимо себя суда
каравана, то на шее мишки обнаружено было что-то черное и кольцеобразное
- автомобильная покрышка!
   Так как Филатов на гастроли в пролив  Вилькицкого  еще  не  приезжал,
можно предположить, что покрышка или свалилась на  лед  с  какого-нибудь
судна (их часто употребляют вместо кранцев), или вмерзла в лед какой-ни-
будь речки и была вынесена в море. Мишки  же  (всех  национальностей:  и
гризли, и гималайские, и белые) обожают играть в игрушки. Вот этот и до-
игрался.
   Он стоял на ропаке, как маршал на парадной трибуне. Или как маркиз на
старинных европейских портретах, только жабо у него было не белое и кру-
жевное, а черное и резиновое.
   Диссертация для ученых-биологов:  "Белый  медведь  и  проблемы  науч-
но-технической революции".
   Мы на меридиане Сибирского отделения АН СССР. Потому и пришли научные
ассоциации.
   ..Молоденький, маленький тюлененок ползет по льдине, тычется в разные
стороны. Родители со страху перед медведем и нами нырнули,  бросили  его
на льдине, а он и растерялся; брюшко совсем  светлое,  спинка  уже  тем-
ная...
   Рулевой Рублев докладывает, что ощущается неприятный "химический" за-
пах. Принюхиваемся в три вахтенных носа.
   Есть запах: какой-то эссенции. Решаем, что в  рубку  задувает  выхлоп
собственного дизеля, так как ветер в корму, а идем медленно.
   Начрации носит из рубки охапки негодных радио-ламп и выкидывает их за
борт, приговаривая: "А ведь все со знаком качества, так их в душу..."
   Запах усиливается. На всякий пожарный проверяю станцию пожарной  сиг-
нализации. Внешне она в полном порядке.
   Звонок из машины, срочно просят спуститься старшего механика. Его нет
в рубке. Спрашиваю, почему не звонят ему  в  каюту.  В  каюте  его  нет.
Больше ничего не спрашиваю у вахтенного механика. Ставлю второго  помощ-
ника на руль, а Рублева отправляю на поиск деда по  судну.  Записываю  в
черновой журнал время обнаружения запаха.
   Через минуту из машины звонит дед и просит срочно спустить  ему  туда
два кислородно-изолирующих аппарата.
   В машине что-то горит, и дело пахнет жареным. Рублев еще не вернулся.
Сам становлюсь на руль. Саныча посылаю за боцманом и прошу приказать то-
му открывать кладовую кислородно-изолирующих приборов, а  Саныча  самого
спуститься в машину и выяснить обстановку - второй помощник, по  уставу,
командир аварийной партии. Санычу полезно посмотреть на ситуацию  своими
глазами. Знаю, механики не любят, когда судоводители суют нос в их дела,
но плюю на это. Иван Андриянович, вообще-то, должен был доложить на мос-
тик подробнее, что там у них и как.
   Но знаю, что иногда на доклады нет секунд.
   Понимаю и то, что играть  пожарную  тревогу,  если  там  какая-нибудь
тряпка-ветошь загорелась, глупо; особенно глупо при плавании в  караване
и наличии рядом ледокола - оттуда в случае нужды немедленно окажут  мощ-
ную помощь, а задержать караван - ЧП. И неприятность для Ивана Андрияно-
вича в первую очередь.
   Возвращается Рублев, докладывает, что стармеха нигде нет. Разумеется,
нет: он давно в машинном отде-лении.
   Из дверей котельного, открытых обычно, - дым,  довольно  густой  уже.
Рублев говорит, что в коридорах надстройки тоже есть дым. Дышит, как ус-
таревшая собака.
   Пожалуй, пора тревожить Фомича. Конечно, стармеху это тоже будет неп-
риятно, но я обязан это сделать. На судне всегда был, есть и,  дай  бог,
будет один капитан. На "Державино" это Фома Фомич Фомичев, и потому  ре-
шаю его будить.
   Звонок из машины - просят застопорить ход. Это можно сделать так, что
ледокол и не заметит. Мы дер-жим "малый" только для того, чтобы винт  не
испытывал желания самостоятельно вращаться от напора  встречной  воды  и
льда, а не в целях помощи ледоколу.
   Стопорю машину и звоню Фомичу. Трубку берет  Галина  Петровна.  Прошу
капитана на мостик.
   Звонок из машины. Звонит Саныч, докладывает, что горит  или  чадит  -
черт их, механиков, разберет - топливо в паровом коллекторе.
   Дым показывается уже из светлого люка машинного отделения.
   Прошу Саныча возвращаться в рубку и вызываю "Ленин",  докладываю  ему
обстановку, говорю и о том, что застопорили машины. "Ленин" спокойно да-
ет на это "добро" и сообщает, что тоже стопорит, пока мы не разберемся в
ситуации. Благодарю. Как приятно, когда ледокол спокоен и в  его  голосе
ни нотки раздражения.
   Возвращается Саныч, долго кашляет, глаза слезятся - прихватило ядови-
тым дымом на верхних решетках.
   Тишина. Запах химии. И надрывный кашель второго помощника.
   Почему не сработала и не срабатывает пожарная сигнализация, если  дым
уже в надстройке?
   Прибегает Фомич - полуодетый, но ведет себя спокойно.  Сам  объясняет
свое спокойствие:
   - Дед, значить, конечно, сплетник, но дело знает. У нас,  значить,  в
дачном поселке дача отставного лоц-мана горела, так  Андрияныч  один  ее
потушил. Он, значить, с "Моржовца", когда того на иголки резали, все ог-
нетушители к себе перетаскал на дачу, в сарае они у него штабелем  нало-
жены...
   Является сам дед, ничего толком не докладывает нам, но просит  срочно
связать его с механиком "Мур-манска" - они старые знакомые.
   Связываемся. Пока стармех "Мурманска" подни-мается в рубку к радиоте-
лефону, пытаемся вытащить из нашего стармеха какую-нибудь  информацию  -
черта с два! И на его ушастой физиономии тоже ничего не прочитаешь, хотя
дым уже на трапе в рубку. Вот актер! И темнить умеет замечательно  -  по
этой части у него опыт громадный: такую спецмеханическую лапшу нам веша-
ет на уши, что хоть затыкай их пробками от мерительных трубок.
   Ньютон с Фультоном и самим великим Дизелем тоже бы ничего не поняли.
   Только при разговоре нашего деда с дедом "Мурманска" кое-что проясня-
ется: слишком долго работали "самым малым", топливо там куда-то не  туда
забрасывало или отбрасывало, оно попало на раскаленные части и задымило;
на ликвидацию неприятности надо полтора часа.
   Деды заканчивают консультацию.
   Ледокол дает "добро" на полтора часа стоянки, опять очень спокойно  и
доброжелательно это делает и говорит, что может  послать  людей  оказать
любую помощь. Иван Андриянович категорически отказывается и тепло благо-
дарит.
   Под занавес дед с ледокола опять берет трубку и рекомендует, если де-
ло будет затягиваться, использовать углекислотное тушение, обещает  Анд-
риянычу сразу возместить разряженные баллоны углекислоты.
   Дед благодарит и проваливается к себе в низы, как Шаляпин в "Демоне".
   У меня все время чешется язык спросить о причине молчания станции по-
жарной сигнализации, но сейчас это не ко времени.
   Пожар на судне - одно из самых безобразных и  беспардонных  бедствий.
Особенно когда нет рядом ледоколов, то есть в автономном океанском  пла-
вании. Вода в машинном отделении - игрушки по сравнению с огнем в  любом
месте судна. Возможности и средства борьбы с пожаром ограничены, а судно
имеет сравнительно незначительную площадь, которая еще больше сокращает-
ся огнем.
   Кроме того, на судах имеются помещения, за которыми не ведется посто-
янное наблюдение, вследствие чего начавшийся в них пожар не сразу бывает
обнаружен. В случае же обнаружения пожара подступы к нему  часто  бывают
ограничены, а помещения, как правило, заполнены дымом или горючими газа-
ми. Конструкции судов не исключают открытого распространения огня из од-
ного помещения в другое.
   Во время пожара раскаленные металлические части корпуса, палуб, пере-
борок и шахт из-за теплопроводности воспламеняют обшивку и теплоизоляцию
судна, а также различные горючие материалы и грузы в смежном  трюме  или
помещении.
   В период пожара образуются  конвенционные  потоки,  способные  быстро
разносить продукты горения, огонь быстро перебрасывается с  одной  части
судна на другую.
   Развитию пожара на судне могут способствовать взрывы баллонов сжатого
воздуха в машинном отделе-нии, баллонов с аммиаком в  холодильных  уста-
новках, танков с топливом и опасных грузов в трюмах.
   Пожар, возникший во внутренних помещениях, в большинстве случаев  пе-
реходит на открытую палубу и надстройку через шахту машинного отделения,
световые фонари и люки, выгородки выходов, иллюминаторы, а  также  через
световые фонари надстройки, обеспечивающие усиление тяги и горения.
   Краска, которой покрыты деревянные и металлические конструкции судна,
является не только горючим материалом, но и распространителем  огня.  Во
время горения краска выделяет едкий дым, затрудняющий действия экипажа в
борьбе с огнем.
   Судовая вентиляция и система кондиционирования воздуха также являются
путями, по которым распространяется пламя.
   Тушение пожара часто осложняется состоянием моря, силой и направлени-
ем ветра, временем суток и навигационными условиями.
   По данным иностранной статистики, пожары, возникающие в море и в пор-
тах, в среднем составляют до 5% от общего числа аварий морских судов.
   Вместе с тем судов всех флагов, погибших  в  результате  пожаров  или
взрывов, насчитывается более 10%, а в отдельные годы около 22% от общего
количества погибших судов.
   Фома Фомич проявляет очередные черты драйвера теперь в смысле отчаян-
ного мужества - приглашает меня к себе в каюту сыграть в шахматы.
   Вообще-то, нам в рубке делать нечего -  хватит  вахтенного  штурмана,
тот сразу позвонит, если потребуется. И поведение Фомича мне нравится  -
никакой лишней суеты с пожаром. Очко в его пользу, но...
   Но я бы: 1) вырубил вентиляцию по всему судну; 2) ткнул  электромеха-
ника носом в станцию сигнализа-ции; 3) сам обязательно слазал в  машину;
4) восполь-зовался случаем, чтобы собрать свободных от вахты членов ава-
рийно-спасательной партии и потренировал их в  задымленном  помещении  в
кислородно-изолирующих аппаратах. Конечно, людей лишний раз дергать неп-
риятно, но я бы дернул. Вероятно, все это я бы проделал, ибо работал  на
спасателях и аварийные каноны впитались в плоть и кровь.
   Или Фомич не полностью отдает себе отчет в происходящем, или он воис-
тину из тех моряков, которые именно в напряженной ситуации обретают пол-
ное спокойствие духа.
   Играем в шахматы. Галина Петровна угощает кон-фетами и кофе. Она гос-
теприимная и славная женщина. Приятно сидеть на мягком  диванчике,  слу-
шать песни из Москвы, да и запах хорошего кофе -  это  не  чад  горящего
топлива.
   Выясняется, что Фома Фомич любит играть в шахматы только  черными.  Я
люблю как раз белыми. Так что и разгадывать, кому какие, - не надо. Мир.
Благолепие.
   Галина Петровна извиняется и уходит спать -  приняла  снотворное,  не
может привыкнуть к частому  изменению  судового  времени  и  полуночному
солнцу.
   После первых пяти ходов понимаю, что Фомич играет вовсе плохо. Быстро
вжариваю ему мат. Он ничуть не расстраивается и расставляет  фигуры  для
новой партии. При этом слегка прощупывает мое отношение  к  стармеху.  Я
уже давно заметил, что ему не нравится микрогруппа: я, дед,  второй  по-
мощник. И вот Фомич слегка катит на деда бочку. Мол, тот редко пишет ему
докладные бумаги по всяким неприятным случаям. Нельзя было отказать Фоме
Фомичу в образности речи, когда он рассуждал о машинных делах,  расстав-
ляя шахматы:
   - Я ить капитан, значить, должун всегда знать, что у парохода в  брю-
хе, что в голове, что в ногах; а они, значить, темнят -  сидят  в  своем
темном нутре и темнят, думают, раз в машине ни одного иллюминатора  нет,
так я ничего и не вижу! Значить, я им реверансы-нюансы бросать  не  буду
больше! Мне из поддувала после каждого случая  своя  информация  идет...
Почему они горят? Перестраховка у деда! Вовсе маленькие обороты давали -
думали, так повыгоднее, а, значить, топливо-то и загорелось!  Все,  зна-
чить, прикрыться хотят, а я их заставлю бумажки написать по каждому слу-
чаю да к рапорту приложу. Тогда на будущий год сюда в Арктику  "Держави-
но", значить, и не пошлют. В возрасте пароход, поломки частые,  деформа-
ции корпуса... А дед мне бумажки не пишет...
   Вжариваю ему еще одну партию. Хотя в финале чуть  было  не  проиграл.
Играет он плохо, но страшно цепко и непреклонно. При  ощущении  близкого
выигрыша тягуче зевает, а руки зажимает между колен.
   Я спасся во второй партии только тем, что заметил: если даже у Фомича
каким-то чудом получается атака, то лишить его этой атаки просто. Следу-
ет подставить под удар самую захудалую пешку в самом  дальнем  от  атаки
месте доски. И Фомич немедленно харчит эту несчастную  пешку.  Не  взять
пешку, которая находится под боем, совершенно для него невозможно. И  он
радостно уводит из атаки ферзя, приговаривая:
   - А вот мы, значить, сперва пешечку съедим! Пешечки не орешечки! И  я
очень, значить, извиняюсь, но ее съем...
   Упорство прямо рублевское. Плюс безмятежная задумчивость, когда, нап-
ример, против его одинокого короля и парочки пешек у противника  появля-
лось уже три ферзя, тура и целая упряжка коней.
   В такой ситуации (я потом часто наблюдал подобное)  Фомич  думал  над
неизбежным матом, не обращая никакого внимания  на  противника,  и  чет-
верть, и полчаса. Но не сдавался. Я ни разу не слышал из его  непреклон-
ных уст слова "сдаюсь". Нет, Фомич мыслил до конца.
   Вы могли ему говорить, что мат неизбежен, и все вокруг это  видели  с
отчетливостью прямо-таки сверхреальной, но Фомич не сдавался.
   Противник, которого отделял от апофеоза один ход плюс временная  бес-
конечность Фомичовых раздумий, вместо положительных победных эмоций  на-
чинал испытывать какое-то угнетенное, подавленное и даже уже  беззлобное
ощущение безнадюги...
   Третью партию я ему проиграл. Обычное дело, когда зазнаешься и перес-
таешь относиться к любой игре серьезно.
   В утешение Фома Фомич сказал мне, что в момент начала катавасии в ма-
шине спал очень крепко и супруга не могла его долго  добудиться,  потому
что перед сном он начал читать мою книгу "Среди мифов и