эту щелочку проскочили. Стали за рубашку меня дергать, за волосы. Воз-
ле печи топор лежал. Я его схватил и по ним луплю, а они уже не  мальчи-
ки, а чертики. Пищат. Я кровать и стол изрубил. Потом понимаю, что я бо-
лен, что я это не я, что вокруг не жизнь, вокруг болезнь. И вот, с одной
стороны, понимаю, что все это только мерещится, а с другой - все  так  и
есть: и черти, и пищат они, и когда я по ним топором попадаю, то из  них
дымок вылетает. И еще вдруг осенило, что мальчики были  ее,  жены  моей,
дети от других каких-то любовников. А она-то на деле прекрасная женщина.
И честная, и умная...
   Я ушел в рейс еще до того, как Стас выписался.
   От врачей знал, что он хорошо поддается гипнозу. Серьезно хочет  бро-
сить пить. И врачи надеялись освободить его от зеленого змия навсегда.
   И вот встретились в Игарке.
   - Кем ты здесь? - естественно, спросил я первым делом.
   - Работаю в спесмедслусбе.
   - Господи! Боже мой, Стас, куда это тебя занесло?! Зачем  тебе  зани-
маться таким невеселым делом?
   - Зимой много свободного времени. Читаю. И народ изучаю. Где его  еще
так изучишь, как в милиции Игарки?
   - Темнишь, Стас.
   - Русских реалистов прошлого века читаю. У них сказано,  что  общест-
венное отрицание связано с поэтичностью, исходящей из национально-народ-
ных источников.
   - Темнишь, Стас. И говоришь такими цитатами, что тошнит.
   - Создал здесь общество по борьбе с пьянством.  Главным  образом,  мы
поддерживаем друг друга тем, что вместе чем-нибудь занимаемся, обсуждаем
разные вопросы. Историю пьянства, например. Старинные книги достаю, ког-
да в отпуск езжу. Недавно в Москве у букинистов "Историю кабаков"  Френ-
келя достал. Читал?
   - Нет.
   - Обыкновенная книжка. Но интересно, что Горький  оттуда  одну  штуку
украл. Что сквозь мысль у нас всегда просвечивает чувство. Что  мысль  и
чувство у нашего брата особенно неразрывно слиты.
   - Стас, ты разговариваешь точь-в-точь как герои  "На  дне":  чересчур
умно для лейтенанта спецмедслужбы. Мы не в Сорбонне. Хватит темнить. Че-
го тебя сюда занесло?
   Он уже собрался сказать правду, но явился грешник-доктор. И  забормо-
тал о новорожденном сыне.
   Стас долго глядел ему в глаза. Изучал. Тяжелый взгляд  выработался  у
него за то время, что мы не ви-делись.
   - Так, - сказал Стас мне, - надо, чтобы на судне немедленно  сочинили
выписку из протокола командирского совещания: "Поведение такого-то, мол,
было обсуждено и осуждено всем экипажем теплохода..." Ну, решение  соот-
ветствующее: "Выговор в приказе, сам экипаж будет воздействовать,  ранее
плохих поступков не совершал, в пьянстве не замечался".  Так,  а  теперь
ты, Викторыч, дай честное слово, что впилите  этому  хлюпику  по  первое
число.
   Стасик говорил все это в присутствии доктора, но как бы больше не за-
мечая его, и только последние слова адресовал грешнику:
   - Марш на судно! Даю тридцать пять минут. Печать  на  выписке  должна
быть круглой. Бумагу отдадите начальнику милиции. Я его предупрежу.
   Док наярил по опилкам и доскам Игарки вниз к  причалам,  как  молодой
олень.
   - Ну, так что случилось? - вернул я Стасика к нашему разговору.
   - Лысого шпана забила до смерти. Вот я и пошел сюда служить. И  вооб-
ще, это длинно объяснять. Просто слишком рано я решил, что устал от жиз-
ни. И что у меня поводов и причин на эту усталость достаточно. И  что  в
таком случае имею право спиться. Уставать имеют право слоны и  носороги,
а люди - нет. Умирать мы право имеем, а уставать - нет. Дело у меня  не-
веселое, ты прав. Но пьяных легко обобрать и избить. Вот я и  борюсь  со
всей этой гадостью. Изнутри.
   - Стас, ты сам-то понимаешь, что являешь собой законченный тип дурац-
кого и прекрасного русского человека? - поинтересовался я.
   - Куда отходите? - спросил Стас.
   - На Мурманск, - сказал я. - Ты не тяни  с  документами  доктора.  И,
знаешь, я тебе завидую.
   - Это я могу понять, - сказал Стас. - Но нельзя объять необъятное.  А
ты и так стараешься не отрываться от людей.
   - Спасибо, - сказал я.
   - Вот приезжают к нам лекторы, писатели. На свой кружок,  в  общество
трезвенников, их стараюсь затащить. Есть у нас тут несколько поэтов  до-
морощенных. Писатели всегда их в литературщине обвиняют. А вот того, что
вся жизнь вокруг и есть литературщина, этого и самые хорошие писатели не
понимают. И ты не понимаешь. Или понимаешь, но сказать боишься.
   Я вспомнил про задержанного моториста.
   Но  Стас  объяснил,  что  сам  принимал  его,  что  моторист  человек
скользкий и ходатайствовать за него он не станет.
   - Тогда прощай, дружище, - сказал я. - На судно пора.
   - Как мама? - спросил Стас.
   - Умерла. А как твоя?
   - Тоже.
   - А с женой что?
   - Вернулась. Сейчас в Сочи с парнями.  Ну,  счастливого  плавания.  И
спасибо за все.
   - До встречи! Тебе спасибо.
   Стас по-милицейски круто повернулся и зашагал в свои милицейские  за-
боты. Он не обернулся, хотя я довольно долго буравил ему затылок,  глядя
вслед и раздумывая о том, что местечко где-нибудь  на  окраине  райского
пустыря Стасику найдется,  если  он  взялся  защищать  интересы  русских
пьяниц "изнутри".
   Ведь не было и нет несчастнее и бесправнее человека  в  мире,  нежели
горький пьяница.

   ШУТОЧКИ ФОМЫ ФОМИЧА И ПОВОРОТ ПОД ПОПУТНУЮ ВОЛНУ
   В третий период плавания, "дизаптационный" (2-3 месяца), притупляется
чувство ответственности, особенно у плавающих меньше трех лет, и, наобо-
рот, появляются чрезмерные боязливость и опасения у плавающих свыше пят-
надцати лет. "Инструкция по психогигиене для старших помощников и  капи-
танов судов морского флота"
   07.09. 15.00.
   Снялись из Игарки. До лоцманского судна "Мери-диан" - двадцать  шесть
часов по реке, по Енисею.
   Унылая штука - конец рейса. Он уныл, как наша пища сегодня. Кислые щи
и макароны с мусором - кончаются продукты. И вот унылость кислых  щей  и
макарон с мусором пропитывает наши души. Дело, конечно, не в  продуктах,
а в накоплении усталости - там, внутри клеток, внутри хромосом, без  за-
метных сигналов вроде бы... Унылость мироощущения - это и  есть  сигнал.
Творческое выползло из души, остался голый реализм натуральной прозы.  И
вот облака уже не волокут по бледной тундре на невидимых буксирных  тро-
сах свои фиолетовые, тяжелые, как бульдозеры, тени. И волны  Енисея  уже
не кажутся синим чаем, как они казались раньше, - вода была цвета  креп-
кого чая, но с ярко-синей пленкой...
   Унылость мироощущения порождена  не  только  естественной  усталостью
после ледового плавания и трудной, очень трудной  погрузки  леса,  но  -
главное - атмосфера на судне тяжелеет час от часу.
   У второго механика украли джинсы с десяткой в кармане.
   Хотя состав организма у Петра Ивановича такой же, как у Млечного  Пу-
ти, шум по поводу пропажи он поднял ужасный. Суть шума в  том,  что  его
моторист оставлен в милиции Игарки, и этот прискорбный факт Петр  Ивано-
вич логично старался скомпенсировать  каким-нибудь  обвинением  в  адрес
высшей судовой администрации. И шумел он на тему отсутствия вахты у тра-
па. А вахта почти не неслась по причине насильственного отгула выходных.
   Далее. Впервые потерял выдержку и крупно  надерзил  старпому  Дмитрий
Саныч. От момента погрузки лесоматериалов до  момента  их  выгрузки  от-
ветственность за груз лежит на судне. И опытный Саныч ротором крутился в
трюмах, чтобы не терять ни на минуту контроля за ходом погрузки. Тем бо-
лее, груз шел в пакетах. Это дело новое. С переходом от  загрузки  судов
пиломатериалами россыпью к загрузке  пакетами  плотность  укладки  стала
значительно меньше. Раньше доски укладывались слой за слоем, одна в стык
другой, и еще "расшпуривались", то есть специальными клиньями их сдвига-
ли, чтобы уменьшить до предела ширину щелей-пустот. Работа эта муторная,
и заставлять грузчиков заниматься "расшпуриванием",  когда  главное  для
них было, есть и будет - навалить за смену возможно  большее  количество
груза, чтобы выполнить и перевыполнить план, было тяжело: тебе на  башку
могла "случайно" и доска упасть, если лазаешь по  трюмам  и  заставляешь
работяг терять время на забивание клиньев между  досок.  Зато  пустот  в
трюмах оставалось мало.
   При нынешней загрузке пакетами выигрывается время, и это выгодно, ибо
на море время и оборачиваемость судов - это чистое золото.  Но  с  точки
зрения морской практики здесь многое еще не отработано. В  трюмах  между
торцами пакетов остаются сотни и сотни кубометров пустого  пространства.
А это уже опасно и для тебя, и для твоих близких родственников.
   И вот в разгар сложнейшей погрузки Фома Фомич отправил Саныча на  бе-
рег искать представителя "Экспортлеса", подписавшего гарантийный договор
с грузополучателем об отказе его от претензий по качеству товара,  пере-
возимого на палубе, то есть "в караване". Капитан приказал Санычу  выко-
пать представителя из-под земли и добыть копию  договора.  Всякий  груз,
перевозимый на палубе, идет всегда  на  риске  грузополучателя  -  такая
практика существует уже столетиями.
   И вот Саныч часов двенадцать провел на берегу, гоняясь за копией  до-
говора и ее носителем, который от Саныча нормально начал прятаться,  ибо
еще никто у него копии не требовал и он искренне решил, что Саныч сумас-
шедший. А Саныч после певекской истории решил выполнять  приказы  Фомича
буквально и не выполнил: не дали ему никакой копии.
   Все это время (три смены) погрузку вел старпом.
   Фомич тоже не сидел без дела. Призвав меня в соавторы,  он  составлял
бумагу в пароходство с просьбой уменьшить рейсовое задание, выданное нам
(5000 кубов леса), до 4800 кубов по причине слабости борта и частых  по-
ломок машины.
   Мы составили вполне нелепую бумажку, и Фомич  убыл  на  берег,  чтобы
отправить телекс и еще сдублировать его, позвонив в пароходство по теле-
фону.
   В награду за подвиги в милиции Фомич предложил мне спать, а  за  себя
оставил старпома.
   Так как жизнь коротка, а пребывание на посту капитана еще короче,  то
я с радостью дал Арнольду Тимофеевичу капитанствовать,  а  сам  выполнил
наказ Фомича.
   Разбудил Саныч.
   - Порт напортачил, - сообщил он довольно тревожным голосом. - В трюма
шла сосна, сейчас навалили уже метр каравана на палубу, а весь караван -
лиственница. Чго делать? Фомы Фомича нет, Арнольд  Тимофеевич  не  хочет
меня даже слушать.
   - Объясните толком. Не допираю со сна, - сказал я.
   - Удельный вес сосны - ноль целых шесть десятых тонны.  Удельный  вес
лиственницы - ноль восемь.
   Тут я понял. Представьте себе детский пластмассовый пароходик в тазу.
Теперь осторожно укладывайте ему на палубу стальные гайки, а внутри  па-
роходика - святой дух, или воздух, или пробка - что-то, во  всяком  слу-
чае, намного легче стальных гаек. Что делает пароходик в тазу?  Пока  он
стоит неподвижно, то тихо и равномерно погружается. Но вот вы  его  чуть
толкнули на свободу, и - аут - переворачивается.
   - Стармех на борту?
   - Нет. С капитаном ушел. Тимофеич Галину Петровну развлекает.  Я  вас
попрошу меня туда отконвоировать, - сказал Саныч.
   Старпом сидел за капитанским столом в капитанском кресле  и  угощался
вареньем. Галина Петровна гадала ему на картах.
   Кстати, мне она тоже гадала. Очень профессионально она это делает.
   - Арнольд Тимофеевич, какой удельный вес палубного груза вы  считали?
- спросил Саныч с места в карьер, потом спохватился и попросил у  Галины
Петровны извинения за вторжение.
   - Какой был, такой и считал, - не без капитанской надменности  сказал
Арнольд Тимофеевич. - Сосновый.
   - В караван идет лиственница.
   - Тем лучше, - сказал старпом. - Чем легче наверху, тем и лучше.
   - Лиственница - одно из самых тяжелых деревьев Сибири, -  сказал  Са-
ныч, сохраняя спокойствие. - Она намного тяжелее сосны.
   - Галина Петровна, вы разрешите, мы присядем, - сказал я, поняв,  что
разговор не получится коротким. Сам я в него встревать не собирался, ибо
мой опыт работы с лесным грузом маленький. За жизнь сделал рейс с доска-
ми из Ленинграда на Гданьск и Лондон и с осиновыми балансами - на  Арба-
такс. Из северных портов возить лес не приходилось, а здесь много специ-
фики. И хотя всю стоянку в Игарке я присматривался, изучал  документацию
и пособия, но одно дело - бумаги, а другое - опыт.
   - Я лучше уйду, чтоб вам не мешать,  -  сказала  Галина  Петровна  со
вздохом. Ей хотелось гадать дальше.
   - Какая ерунда! - воскликнул старпом. - Как  лиственница  может  быть
тяжелее сосны, если она лиственничная, то есть без смолы!
   - Арнольд Тимофеевич, у лиственницы и смола и иголки, - объяснил  Са-
ныч. - Она практически не гниет, потому дороже сосны и ели; до революции
в России лиственницу запрещено было употреблять в  дело  частным  лицам,
она предназначалась только для казенных надобностей, по корабельным соо-
ружениям, между прочим. Нужно немедленно остановить...
   - Не учите меня, - сказал Арнольд Тимофеевич. - Придет Фома Фомич,  и
разберемся.
   - Нужно остановить лиственницу, болван вы  нечесаный,  немедленно!  -
сказал Дмитрий Александрович.
   - За такие оскорбления... при исполнении мною... вы по суду ответите!
- тоненько взвизгнул старпом.
   - Не пугайте меня, Арнольд Тимофеевич, - сказал  Саныч.  -  Я  прошел
огонь, воду и сито. Из меня давно получился такой пирог, что, пока я го-
рячий, лучше и быть не может, но зато в холодном виде я черств, как  ка-
мень, и вам никакими силами не разгрызть меня, уж будьте уверены! Немед-
ленно прикажите в машину, чтобы отключили ток со всех лебедок! Динамо  у
нас перегорело. В дым перегорело. Ясно вам?
   - Как перегорело? - ошалело спросил Тимофеич.
   Предложен был гениальный ход.
   Мы грузились своими лебедками, ибо "судно в порту выгрузки и погрузки
предоставляет фрахтователю и отправителю груза в свободное и  бесплатное
пользование свои лебедки, которые должны быть в хорошем рабочем  состоя-
нии, и свою энергию в достаточном количестве для того, чтобы можно  было
работать одновременно на всех лебедках днем и ночью".
   Чтобы остановить поток лиственницы, текущей нам на палубу, и спокойно
разобраться с портом, заменить лиственницу на более легкий груз, но  без
официальной и скандальной остановки работ, Саныч предлагал  симулировать
поломку дизель-динамо.
   - Ничего у нас не перегорало! - сказал старпом.
   И хотя Галина Петровна давно скрылась в спальной каюте, мой выдержан-
ный напарник перешел на английский язык, чтобы высказать Арнольду  Тимо-
феевичу свои о нем соображения.
   Саныч прочитал полное собрание сочинений Джозефа Конрада в  подлинни-
ке, чем вызывает у меня нездоровую зависть, ибо я читал только  какой-то
жалкий двухтомник, напечатанный у нас лет пятнадцать назад.
   Старпом разбирался в английском на моем уровне, но и он и  я  кое-что
уловили из тех слов, которыми свободно оперировал Саныч. Во всяком  слу-
чае, "фул", "олд дог", "ривоултинг  мен"  -  "дурак",  "старая  собака",
"отвратительный человек" - это мы поняли. Я еще, кажется, уловил  "рики-
ти" - "рахитик". Остальные "рибэлдс" - непристойности - зря обрушились в
атмосферу.
   Закончил монолог Саныч на русском:
   - Итак, у нас перегорело динамо, стармеха нет на борту,  механики  не
могут запустить второе динамо. Надо тянуть Тома Кокса, пока не  подтащат
другой товар. Все ясно?
   И Тимофеич наконец усек, в  чем  дело,  и  сам  направился  в  машину
вульгарно сокрушать наши дизель-динамо.
   Фома Фомич к вопросу погрузки подошел, как часто у него бывает, с со-
вершенно неожиданной стороны.
   - Тут, значить, накладка не так, значить, судна, как  грузоотправите-
ля, "Экспортлеса" и здешней лесобиржи - или, как там, ихнего  комбината.
Тимофеич, значить, протабанил, но мы под это дело еще  кубов  на  двести
меньше грузика возьмем. Оно нам и спокойнее будет, а бумажку-то из  всех
ихних представителей выбьем замечательную, они еще какую неустойку паро-
ходству заплатят - вот и все серые волки будут сыты.  Как,  Викторыч,  я
рассудил?
   - Замечательно вы рассудили, - сказал я.
   Ну какой был резон объяснять ему, что еще тысячи и тысячи  полетят  в
атмосферу из кармана нашего родного социалистического государства?
   И Фомич с ходу очередную бумажку очень толково сочинил и  отправил  с
ней на берег... опять грузового помощника!
   - Пущай, значить, администрировать учится, если в капитаны рвется,  -
объяснил Фомич мне. - Я ему цельный портфель мадеры дал. Если и с  таким
газом его вокруг пальца обведут, то... - и здесь Фомич сделал своим ука-
зательным пальцем такие быстрые угрожающие качания в воздухе, что пальца
и не видать стало, как спиц у велосипедного колеса на полном ходу...
   Тимофеич продолжал руководить погрузкой, сияя именинником.
   Лиственницу порт остановил. В караван шла  сосна.  Но  когда  караван
достиг полутора метров, судно вульгарно и неожиданно скренилось на  пра-
вый борт до четырех градусов.
   Выровнять крен грузом не удавалось. Наоборот,  "Державино",  подумав,
на манер Фомича, некоторое время, перевалилось на  левый  борт  на  пять
градусов.
   Когда при погрузке леса судно кренится, это действует на нервы. И  не
только на капитанские, но и экипажа, хотя ничего  сверхособенного  здесь
нет. Ведь это мы на бумаге считаем: "Удельный вес сосны 0,6 тонны  куб".
А на деле одна партия леса идет с одной влажностью и  весит  0,5  тонны;
другая сосна распилена на тонкие доски, третья - на толстые:  промежутки
в пакетах между досками, конечно, разные, значит, и весят они  разное  и
т. д.
   Потому одним из основных законов при работе с лесом является закон  о
глухой задрайке всех иллюминаторов ниже главной  палубы  (а  лучше  и  в
надстройке их держать задраенными). Чтобы, если судно скренит,  вода  не
пошла в иллюминаторы. Но у нас тут получился неприятный нюанс, связанный
опять-таки с гальюнами. Ну что  поделаешь  -  все  про  гальюны  да  про
гальюны приходится рассказывать! Про восходы и  закаты  -  мало,  а  про
гальюны - чуть не на каждой странице. Правда, я вас уже  где-то  предуп-
реждал, что моряк чаще слушает не "голос моря" и видит не  "зеленый  луч
на небосводе", а вещи более земные и приземленные.
   Так вот, у нас гальюнные иллюминаторы, расположенные ниже главной па-
лубы, задраены не были.
   Судовой гальюн рассчитан на строго определенное число эксплуататоров,
это научный расчет согласно санитарным нормам. Его еще в КБ делают. Если
в низах проживает двадцать человек экипажа, то и пропускная  способность
каждого стульчака рассчитана на три персоны.
   Но лес в Игарке подвозят на баржах-плашкоутах, где  никаких  гальюнов
нет. Судно стоит не у причала, а без всякой связи с сушей.  Таким  обра-
зом, три смены грузчиков, лебедчиков, тальманов - около двухсот  человек
за сутки - пользуются судовыми гальюнами. Традиционный российский  пипи-
факс в лучшем случае - газета, в худшем - журнал "Огонек". Под каким  бы
напором ни подавать воду в гальюны, они то и дело при таком нюансе заби-
ваются. Как бы ни надрывались вытяжная и вдувная вентиляции,  пробыть  в
гальюне без противогаза больше одной минуты не сможет и  скунс.  Потому,
какие бы строгие приказы по заглушке иллюминаторов ни отдавались, они не
выполняются. Даже если бы на иллюминаторы можно было  повесить  амбарные
замки и опечатать их пломбами с гербовой печатью, грузчики  их  отдрают.
Тут тебе даже милиция не поможет...
   Причина крена, к счастью, обнаружилась быстро. Просто-напросто  стар-
пом забыл запрессовать кормовые балластные танки.
   Фомич довольно крепко раздолбал Арнольда Тимофеевича, танки запрессо-
вали, и "Державино" стало на четыре копыта в ожидании того,  что  с  ним
еще сделают хозяева.
   Все время, пока Саныч накапливал административный опыт на берегу, Ше-
риф жил у меня. И я узнавал о скором прибытии на борт грузового помощни-
ка, когда катер еще только подходил к трапу: Шериф  начинал  ломиться  в
дверь.
   Пес не любит выпивших. Для хозяина он тоже не д