мер на зарешеченную галерею и стоишь по стойке "вольно", но
заложив руки за спину, с полчасика.
   Если из шеренги кто-нибудь вякнет чего-нибудь надзирателю, то  мичма-
нюга командует: "Кру-гом! Два шага вперед! Марш!" И шеренга  оказывается
в положении "носом в стенку". И "гуляет" до самого конца уже в такой по-
зиции.
   Симпатичное на губе для моряков то, что утром дают не только  хлеб  и
чай, как испокон веку завтракает флот, но, например, пару картошек с ку-
сочком соленой трески - по сухопутно-солдатскому обычаю.

   МУРМАНСК
   17.00. Аэродром Мурмашей.
   Плюс шесть градусов.
   Низкие тучи над согбенными сопками.
   Клочья снега у вершин.
   Барак-аэровокзал без изменений. Одноэтажное синее деревянное сарайное
сооружение. Тошно его видеть.
   Автобус зато шикарный. Едем быстро.
   Старые знакомцы валуны. Опившаяся болотной водой  трава  и  девонский
плавун-папоротник.
   Опившаяся болотной  водой  трава  -  ядовито-зеленая.  Это  последний
вскрик зелени перед тем, как она начнет исчезать. Это как румянец  чахо-
точного.
   Низкорослые деревца. Лиловые доски снегозадерживающих щитов.  Лиловые
столбы древних линий электропередач. Лиловые горбы сопок,  лиловые  тучи
над ними.
   Лиловое и ядовито-зеленое - красивое сочетание, но  это  та  красота,
которую оцениваешь, а не любишь. Намек на любовь может  мелькнуть,  если
думаешь о том, как записать пейзаж. Но когда просто  смотришь  на  него,
душа молчит.
   18.00. Вырываемся из кручения между сопок к берегу Кольского залива.
   Прибрежный поселок. Автобус тормозит. Кого-то высаживаем.
   Ничего не узнаю вокруг. Щемящее настроение.
   Отсюда первый раз по тревоге ушел  на  спасательную  операцию.  Здесь
первый раз спустился под воду.
   Возле автобуса крутятся собаки.
   Тогда, на приходе со спасения, полярной ночью, в  пургу,  на  причале
нас тоже встречали собаки. Женщины не приходили встречать. Или им запре-
щалось, или они ко всему привыкли. Только жена старшего лейтенанта  Хан-
нанова иногда встречала.
   Близко не подходила. Ханнанов стыдился сантиментов жены. Она работала
зубным врачом.
   Ее силуэт в ночной пурге, пробитой мощным лучом прожектора, и  силуэт
часового на причале, и собаки - прыгают, радуются, знают, что мы их ско-
ро покормим...
   18.30. Исковерканная новостройками земля и холодная грязь Мурманска.
   Высадка у железнодорожного вокзала. Очередь на такси,  но  небольшая.
Занимаю очередь.
   Выпиваю кружку прекрасного  кваса  и  звоню  из  автомата  диспетчеру
"Трансфлота". Автомат нормально срабатывает с первой попытки.
   "Державино" на подходе. Отдает якорь около двадцати часов.
   Еду в такси к морскому вокзалу. Таксист  шипит  и  презирает  за  ма-
ленькое расстояние поездки. Проезжаем под  носом  "Вацлава  Воровского".
"Значит, ночевка для меня обеспечена", - на всякий случай отмечаю я, ибо
пока твое родное судно не станет на якорь в натуре, с ним все может слу-
читься: имею в виду задержку лесовоза "Державино" на орбите вокруг Скан-
динавии.
   19.00. Сдаю вещи в камеру хранения.
   Сижу на скамеечке на пассажирском причале прямо перед носом белоснеж-
ного лайнера. Он в отличном порядке. Только клюзы  ободраны  якорями,  и
под ними натекла ржавчина.
   Солнце вспыхивает в просвете между тучами и лиловыми сопками западно-
го берега Кольского залива. Прямо мне в лицо. Хорошо, когда солнце. Штук
пять голубей шатаются вокруг  скамейки.  И  какой-то  сильно  пьяненький
гражданин плюхается рядом, просит закурить.
   К пьяненькому подходит элегантно, по-заграничному одетая дама и энер-
гично бьет его по голове опять же  заграничным  зонтиком,  приговаривая:
"Хрясь! Хрясь!"
   Гражданин не сопротивляется, только закрывается руками.
   И я вдруг решаю не пить весь арктический рейс. Уж больно тяжкая сцена
разыгрывается в самом начале пути.
   Иду в буфет морвокзала и ем холодную котлету,  пью  тепловатый  кофе.
Трезвость. Ни тебе аванса, ни пивной...
   21.00. Поехал рейсовым катером на  рейд  Мурманска.  Судов  скопилось
много. Улитками впились в штилевую, летнюю гладь Кольского залива.
   Отлив.
   И запах отлива, осыхающего морского дна.
   "Державино" выглядит замызганно. Но морда у кобылки славная, доверчи-
вая и добродушная. Шпангоуты кое-где уже обмяты. Увы,  скоро  они  будут
обмяты куда рельефнее.
   Вся палуба в контейнерах, на контейнерах переходные мостики к баку  и
два красных пожарных автомобиля. Скоро мрачно-монотонные улицы чукотско-
го Певека украсятся ярко-веселыми машинами... Интересно, радуются совре-
менные мальчишки пожарам, и вою пожарных машин, и их боевому, тревожному
пролету сквозь перекрестки?.. Ничего-то я не знаю о современных мальчиш-
ках...
   Первый человек на борту "Державино" - девица, остро,  заметно  приго-
женькая. Сидит верхом на чемодане возле траповой  площадки.  В  джинсах.
Рядом саксофон. Или какая-то другая труба.
   - Где вахтенный матрос?
   - Сейчас придет. Я подменяю. Катер скоро вернется?
   - Минут через двадцать. Кто из штурманов на вахте?
   - Старший помощник.
   - Позовите его, пожалуйста. Я дублер капитана на время Арктики.
   Она нажала тангетку звонка, но не встала с чемодана.
   - Может, вы представитесь?
   - Буфетчица. Соня. Списываюсь.
   Это и так ясно было, что она списывается. И еще мне было ясно, что  я
ретроград. Ибо поймал себя на том, что, как человек в футляре, не  одоб-
ряю позу женщин "верхом" - будь это на чемодане, велосипеде или лошади и
будь они в джинсах или даже в ватных штанах.
   - Как звать старпома?
   - Спиро Хетович.
   Спиро... в "Листригонах" Куприна есть Спиро. Греческое имя...
   - Он грек?
   - Нет, албанец. Простите, я волнуюсь перед разлукой и потому все спу-
тала. Капитан у нас албанец. А он русак, заяц-русак. Вон идет, - кивнула
она кудрявой головкой на высокого, вернее, длинного и сутулого человека,
который не так шел, как плелся по палубе. Ему было далеко за пятьдесят.
   Девица, глядя на зайца-русака, начала безмолвно гримасничать. Ее  ли-
чико передернула судорога, тик, пляска святого Витта, беззвучный  сардо-
нический смех.
   - Приветствую вас, Спиро Хетович, - сказал я и представился.
   - Она вам так меня назвала? - спросил старший  помощник,  старательно
отводя глаза в сторону от бывшей буфетчицы. - Пошлая шутка.  Меня  зовут
Арнольд Тимофеевич Федоров.
   - Простите, - сказал я.
   Девица прыснула. А я наконец догадался, что "Спиро Хетович"  происхо-
дит от спирохеты.
   - Чтобы хулиганить под занавес, не надо мужества, - строго  сказал  я
девице. Мелькнул в ней сквозь красивую внешность легкий цинизм. Впрочем,
и роза покажется циничной, если ее засунут в неподходящий букет.
   - Для вас приготовлена каюта помполита, - сказал  старпом,  когда  мы
пошли в надстройку. - Его не будет.
   - Первые помощники перед ближним каботажем часто прихварывают, - ска-
зал я.
   Арнольд Тимофеевич явно не одобрил мое замечание. А дело в  том,  что
Арктика ныне в век НТР совсем не то, что в  век  "Челюскина".  И  потому
помполиты считают, что раз тут не заграница, то и без них обойтись впол-
не можно.
   - Ключ у стармеха, - сказал Арнольд Тимофеевич. -  Иван  Андриянович.
Вы с ним плавали. Капитан на берегу. Супругу встречает. Она с нами  поп-
лывет. По специальному разрешению кадров. По персональному разрешению, -
последнее он подчеркнул с гордостью за капитана.
   Вслед нам от трапа донесся звонкий и дерзкий девичий голосок:
   - Ведь командор повесить уже хочет Фрондозо на зубцах высокой  башни!
Без права! Без допроса! Без суда! И вас здесь та же участь злая ждет!
   Я посчитал эту декламацию предупреждением в свой адрес. И  неожиданно
ощутил сожаление от того, что эта Соня не идет в рейс. Даже нечто такое,
как ощущаешь в юности, когда чужой и неприятный парень на танцах  уводит
вальсировать твою избранницу.
   Встреча с Андриянычем оказалась  теплой.  А  когда-то  не  ладили.  Я
только начинал становиться торговым моряком, работал вторым  помощником,
ошибался много, вероятно, испытывал комплекс  неполноценности,  а  такой
комплекс мешает не только самому, но и соплавателям.
   Андриянычу пятьдесят восемь.
   Хорошенький получается средний возраст старшего командного состава на
"Державино"! Я оказываюсь самым молодым.
   Андрияныч открывает апартаменты. Дурацкая каюта - койка возле  дверей
и нет столика у изголовья. Значит, пепельницу и предсонную  книгу  -  на
стул. Но стулья на качке улетают к чертовой матери. Вспоминаю, что девя-
носто процентов рейса пройдет во льдах. Там качать не будет. Тогда бог с
ним, со столиком у изголовья. Зато каюта просторная. Ходить  из  угла  в
угол будет можно.
   Андрияныч приглашает на чай. И отправляется его готовить.
   Незаметно мы уже перешли на "ты".
   Вспоминаю его прозвище: "Ушастик" - за большие оттопыренные  уши  при
маленьком росте и чрезмерном любопытстве к личной жизни окружающих.  Мо-
ряк и механик отличный.
   Осматриваюсь.
   На полках в шкафчиках, в рундуках, в диване  -  тысячи  политических,
профсоюзных, комсомольских брошюр.
   Близко за окном каюты виден грузовой контейнер. На  торце  контейнера
марка иностранной фирмы - голенькая женщина с кругленькими бедрами сидит
на фоне моря с факелом в руке, у ног дамочки петух в боевой позе, на го-
ризонте - парусник, внизу крупными буквами "ВЕРИТАС". Очевидно, "истина"
- так я, во всяком случае, считаю, ибо есть "ин  вино  веритас"  и  есть
старинная страховая компания с таким названием.
   Дамочка, петух и парусник будут попутчиками до самой Чукотки.
   Пью чай с вкусными гостинцами у Андрияныча. Семейство провожает его в
море соленьями и вареньями. Вспоминаем, естественно, совместные  подвиги
в прошлом.
   Главный подвиг - чисто мифологический.
   Дело в том, что Андрияныч в конце какого-то долгого рейса решил  про-
дуть фановую магистраль. И попал с этим мероприятием в конфуз.
   Согласно спецположению, эксплуатация магистрали - старпомовское дело,
но заведует им четвертый механик, а отвечает в целом за все "машина", то
есть "дед".
   Технология прочистки магистрали проста. Надо перекрыть гальюны -  это
дело палубы. И дать в магистраль давление -  это  дело  "машины".  Тогда
дрянь, застоявшаяся в трубах, будет вышвырнута за борт на радость рыбам.
   Старпом возражал против мероприятия, ссылаясь на отсутствие схем  ма-
гистрали. И Иван Андриянович принял всю ответственность. Он не сомневал-
ся в успехе.
   На каждый гальюн выделяется человек, который на всякий случай  следит
за поведением стульчака. Иван Андриянович обошел судно и убедился в том,
что на страже бодрствуют моряки, которым такое занятие, вообще-то,  было
куда более приятно, нежели мазать кисточкой ржавый  борт.  Андрияныч  не
заглянул только в свой персональный каютный санузел. По принципу: сапож-
ник без сапог. Удовлетворенный проверкой, он спустился в  машину,  чтобы
лично руководить продувкой.
   Когда все это дело продули, я как раз направлялся на ужин в столовую.
И теперь могу сказать, что видел, вослед за Гераклом,  Авгиевы  конюшни.
Они находились в каюте старшего механика. Причем густая жидкость затопи-
ла и рундук, где хранился рулон гипюра, купленного в Сингапуре в подарок
любимой супруге.
   - Викторыч! - проревел Иван Андриянович, заметив мою старательно  со-
чувствующую, гнусную рожу (нос я зажимал в горсти правой  руки  со  всей
возможной силой - как жмут резиновый эспандер).
   - Виктор Викторович! - ревел стармех, хотя обычно он  говорит  тонким
дискантом. - Если вы об этом в газету напишете, я вас жизни лишу!
   Он имел в виду стенгазету "Альбатрос", которую я с омерзением  редак-
тировал.
   - В газету не буду, Иван Андриянович, -  уклончиво  прогнусавил  я  и
подло хихикнул, намекая на то, что использую эпизод большим тиражом.
   Конечно, и наши женщины, и дедовские  мотористы  предложили  (правда,
без чрезмерного энтузиазма) помощь Ивану Андрияновичу.  Но  у  него  был
морской характер.
   - Сам, маслопупый дурак, виноват, сам расхлебывать буду, - сказал он,
разделся до трусов и полез в конюшню.
   Когда все лишние зрители убрались в столовую команды на кинофильм  "Я
шагаю по Москве", я тоже разделся до трусов и пошагал к деду.
   Мы вычистили конюшню в четыре руки...
   Любое прошлое сближает людей. А тем  более  воспоминания  о  подобном
происшествии, с которого мы начали беседу.
   На "Державино" у Ивана Андрияновича в спальной каюте по диагонали на-
тянуты были проволоки. Я удивился: зачем? Оказалось, он заразился у  ка-
питана любовью к вязанью и плетет замысловатые, оригинальные авоськи  из
морских веревочек-каболок. На проволоках он  распинает  их  в  начальном
этапе производства.
   - Супруга в магазин с такой соленой авоськой пойдет, меня лишний  ра-
зок вспомнит, - объяснил Андрияныч.
   Он явно недоволен, что драйверу Фомичеву разрешили взять жену в  арк-
тический рейс, а ему нет. Ушастик знает Фому  Фомича  как  облупленного.
Тем более и дачи у них в Лахте рядом. И очень тянуло  Ушастика  выложить
мне про Фому пикантные сведения, но пока только предупредил, чтобы я  не
заговаривал с капитаном об автомобилях, шоферах, особенно  пьяных  шофе-
рах, и трубах большого диаметра. 1) Около года назад Фомичев попал в ав-
томобильную катастрофу и разбил свои "Жигули". 2) Около пяти  лет  назад
пьяный шофер с трубовоза предложил Фомичеву  двенадцать  труб  диаметром
девяносто сантиметров и длиной двенадцать метров - весь груз -  в  обмен
на четвертинку водки. Фомичев знать не знал, зачем ему эти гиганты, куда
их применить, но погнался поп за дешевизной. И  вот  пять  лет  половину
дачного участка Фомичева занимают эти мастодонты, наполовину уже вдавив-
шись в лахтинскую почву.
   Андрияныч произвел подсчет (на то он и механик) средств,  необходимых
для эвакуации труб в ближайший овраг: автокран, тракторные сани,  тягач,
рабочая сила. Вышло около тысячи рублей.
   Результаты вычислений Ушастик доложил капитану. Фома Фомич вычисления
механика тщательно проверил и заявил, что он скорее закопает своих  мас-
тодонтов вертикально, чем потратит на  их  эвакуацию  такую  космическую
сумму.
   Затем я попросил Ивана Андрияновича сообщить  какие-нибудь  нюансы  о
списавшейся буфетчице, ибо она тревожила мое живое воображение (нюанс  -
любимое словечко Андрияныча).
   Сонька, оказалось, появилась, когда стояли в ремонте.  С  музыкальной
трубой. Трубу купила после того, как посмотрела фильм "Дорога".  На  ре-
монте было много свободных помещений, и Сонькины гаммы никого не  трево-
жили. Когда вышли в рейс, соседи по каюте вынудили Джульетту Мазину  ис-
кать для репетиций какое-нибудь удаленное помещение.
   Она отправилась на самый нос судна - под полубак, устроилась под тра-
пом, высунула трубу за борт и отдалась искусству.
   "Тут такой нюанс: шли, ясное дело, в тумане. Зундом. Фомич  и  Спиро,
то есть Арнольд Тимофеевич, ясное дело, были на мостике. Слышат туманные
сигналы встречного судна прямо по носу. А на радаре, ясное дело, никаких
отметок - чисто все впереди: Сонька-то радиоволны не отражает...  Засто-
порили ход, потом дали "задний" и удерживаются на месте - все по  прави-
лам. Встречное продолжает дудеть в опасной близости.
   Вызвали опытного маркони, чтобы он объяснил им такой странный  нюанс:
рядом гудит встречный, а на экране чисто. Начальник рации  крутил-вертел
радар, потом говорит, что встречное не видно, так как оно в мертвой  зо-
не, - это и ежу должно быть понятно, а не  только  капитану  со  старшим
штурманом.
   Тогда Фомич говорит, что они уже полчаса на  "стопе"  стоят  и  любой
другой олух должен был мимо проплыть, и из мертвой зоны выйти, и  пропе-
чататься на экране радара, если мозги у радиста есть, а радар в порядке.
   "А может, говорит начальник рации, на другом-то судне, на том,  кото-
рое гудит, так вот на том, говорю, судне, быть может, такие же, как  мы,
олухи на "стопе" стоят! Как они тогда могут из мертвой  зоны  выйти?"  И
они так вот обсуждали этот вопрос, пока Сонька спать не пошла.
   Потом все выяснилось и трубу от Соньки отобрали. А она перешла на ху-
дожественный свист. И еще все время пела "Замучен  тяжелой  неволей".  А
тут такой нюанс: дед Соньки у Котовского заместителем был по политчасти.
И Сонька свистит, и все!.."
   Если в чем нынешние моряки еще суеверны, чего не любят и не терпят на
судах, так это свиста (свистом раньше призывали ветер в заштилевшие  па-
руса, он вообще обозначает ветер). И вот Сонька усекла этот факт и свис-
тела и днем и ночью во всю ивановскую, и доводила Фому Фомича и Арнольда
Тимофеевича до полуобморочного состояния. Перед  Мурманском  старпом  не
только ходил по противоположному от Соньки борту, но и бегал от нее вок-
руг трюмов - и тут такой нюанс: впервые в жизни потерял сон.  А  капитан
Фома Фомич Фомичев как-то осторожно заметил, что "таким, значить, обслу-
живающим персонам из женского персонала нельзя санпаспорт выдавать",  на
что он, Иван Андриянович, между прочим, сказал, что это они  сами  девку
до такого свиста и вообще безобразия довели...
   К концу нашего с дедом чаепития вернулся с берега капитан.
   Жену Фома Фомич Фомичев не встретил.
   На лбу шрам после автомобильной аварии.
   Первые слова: "Рад очень, значить. Вдвоем-то полегче будет.  Давно  в
Арктике не работали. Избаловались. Это я про супругу с дочкой - они  из-
баловались. Дочка, Катька моя, на курорт рвется,  значить,  на  Азовское
море. Не пущу. Как бы из этого курорта, значить, не вышло бы аборта..."
   Роста Фомич чуть ниже среднего. Одна треть Фомича - ноги, а две трети
- тулово. Ежели он в приспущенных штанах и в тапочках, то нижние  конеч-
ности не превышают одной четверти всей его длины. Тулово  сбито  крепко:
недаром у англичан драйвер обозначает и коногона.
   Полночь. Конец первых путевых суток. Вернее, я  нахожусь  в  пути  на
этот момент десять часов тридцать минут. А кажется - уже неделя прошла.
   До двух ночи просматривал грузовой план и другие документы по  грузу.
Потом заснул мертвым сном.
   Утром отбываем на катере за спецпособиями.
   У морвокзала встречаем жену Фомы Фомича. Приехала не тем поездом, или
напутали с телеграммой. Сидела на той же скамеечке, где я  вчера  ожидал
подхода "Державино". Зовут Галина Петровна. Глаза грустные.
   Фома Фомич отправляется с ней обратно на судго. А я - в Службу мореп-
лавания Мурманского пароходства на обязательный инструктаж.
   Комедия. Показывают кальку ледовой аэроразведки района к норду от Но-
вой Земли - вот и вся информация. Нет. Еще вручают список фамилий, имен,
отчеств капитанов линейных ледоколов и их дублеров.
   Ясно одно - Карские Ворота и Ю-Шар забиты льдом наглухо и  мы  должны
идти в Карское море, огибая мыс Желания с севера...
   Деликатно напоминают, что балтийским судам  разрешается  пребывать  в
Мурманске не больше восьми часов. Оригинальное и достаточно суровое раз-
решение. Суть: уже в Ленинграде должен быть полностью готов к Арктике, и
потому нечего тебе выклянчивать у мурманчан зимние шапки и водолазов для
осмотра винтов...
   Да, никого из старых товарищей я не успею встретить здесь.
   Трансфлотовский шофер высаживает на улице Ленина. Перехожу ее и начи-
наю восхождение на крутую сопку к Дому книги. Сразу за  асфальтом  улицы
начинается пересеченная местность.
   Сердце бьется и хвост трясется, когда одолеваю сопку и вхожу в огром-
ный, абсолютно пустынный, модерный Дом книги. Пустынный не только  пото-
му, что покупателей нет ни одного, но и книг нет.
   Вдруг - под слоем некосмической пыли - сборник "Судьбы романа".
   Уношу его с собой. Среди авторов  сборника  Мишель  Бютор,  Колдуэлл,
Клод Прево. И стенограмма дискуссии о судьбах романа в Ленинграде в  ав-
густе шестьдесят третьего года. Я там был и мед-пиво пил. Правда, не по-
тому, что меня туда пригласили. Меня с великолепной наглостью проводил и
на заседания, и под конец на банкет один мой друг. Вероятно, из-за того,
что ехал я на симпозиуме зайцем, ничего хорошего не