-таки больше на течение бери, - говорит вахтенный  лоц-
ман напарнику. - Смотри, как несет. Тут на снос и двадцать градусов мало
будет.
   - Да я двадцать пять давно держу, - говорит тот, который заменяет  на
руле Рублева.
   - Давай-ка все-таки про Лувр, - возвращает всех нас к прежней  беседе
Дмитрий Александрович.
   - Не, сказал, не буду про Лувр, и не буду. Сперва про  то,  как  Фома
Фомич ванны боится и шею не моет.
   Рублев не был бы Рублевым, если бы, сказав "нет", потом изменил свое-
му слову.
   Дмитрий Александрович, когда-то мечтавший о  ВГИКе  и  театре,  чтобы
дать Рублеву паузу и возможность сосредоточиться для очередного  номера,
профессионально, как Ермолова-Лауренсия в "Овечьем источнике", читает:
   Трусливыми вы зайцами родились!..
   ...К чему вам шпаги?! Ведь командор повесить уже  хочет  Фрондозо  на
зубцах высокой башни, Без права, без допроса, без суда! И всех вас та же
участь злая ждет!..
   Странно звучат слова Лопе де Вега во тьме и мощи Енисея.
   Я вспоминаю свое прибытие на борт "Державино" в  Мурманске  и  говорю
Санычу:
   - Типун тебе на язык!
   - Любимые стихи Соньки, - говорит Рублев. - Она ими плешь  начальству
переела.
   Телефонный звонок. Звонит Фомич, просит меня. Беру трубку.
   - Викторыч, как там обстановка? Можете ко мне спуститься на минутку?
   - Вполне могу. Тут все спокойно.
   - Андрей, пожалуйста, не рассказывай без меня, - прошу я.  -  Вернусь
моментом. Мастер просит спуститься.
   - Есть! Не буду! Я пока поводырям о том расскажу, как мы на  якорь  в
Певеке становились.
   - Это можешь, - соглашаюсь я. - Дмитрий Александрович, не забывай за-
писывать траверзы и повороты, - добавляю на всякий случай. Не мешает на-
помнить вахтенному штурману самые обыкновенные  вещи.  Именно  они  чаще
всего вылетают из сферы внимания.
   - Есть!
   Два часа ночи. Чего это Фомичу не спится? В дела  моей  вахты  он  за
весь рейс нос не сунул ни разу. В этом отношении выдержка у него замеча-
тельная. Вернее, это не выдержка, а тот факт, что в заветном ящике у Фо-
мича лежит взятая еще на выходе в Баренцево  море  расписка:  "полностью
несет ответственность с... до... и т. д." Ему выгодно не  совать  нос  в
мои дела на мостике. Но! Он ни разу и замечаний никаких мне не сделал, а
чтобы штатный капитан не сделал замечаний своему дублеру уже после вахты
- вот тут уж нужна настоящая выдержка. Ведь каждого судовода так и тянет
указать на чужие ошибки. А у меня их - ошибок, ошибочек и промахов - бы-
ло вполне достаточно.
   Капитанская каюта затемнена. Фомич стоит у лобового окна. Он в испод-
нем - в собственноручно связанных кальсонах и фуфайке. Когда  человек  в
кальсонах, он всегда выглядит по-домашнему и симпатично. На голове нечто
вроде чалмы. Оказывается, мокрое полотенце.
   - Постой-ка тут, значить, послушай, - говорит Фомич. - Во!  Чу!  Слы-
шал?
   Я становлюсь с ним рядом и начинаю вслушиваться.
   - На мосту-то не слышно, а здесь... Во! Опять! Чувствуешь сотрясение?
   - Так это мы на бревна наезжаем, - говорю я. -  Знаете,  сколько  тут
коряг плывет?
   - Надо бы ход сбавить, - бормочет Фомич.
   Мы идем против течения. Даже на полном ходу на  поворотах  сносит  со
створов, а он хочет сбавить ход. Конечно, неприятно  слышать  удары,  но
они такие заметные только потому,  что  волна  от  форштевня  откидывает
встречные бревна в стороны, потом "в седловине" их подтягивает к  борту,
и они скользящим ударом тюкают в него. Трюма пустые, от удара в них рас-
катывается и долго, неприятно гудит тоскливый набат. Но что нашему "Дер-
жавино" бревно, когда позади все виды арктического льда?
   - Фома Фомич, - говорю я голосом доктора, утешающего больного,  очень
мягко и вкрадчиво говорю. - А вы вот представьте,  понимаете  ли,  себе,
что вы бы не на море, а речником работали. Так всю жизнь малым  ходом  и
плавали бы? Ведь на какой же нашей русской, разгильдяйской реке не  плы-
вет черт те знает сколько леса в океаны, а?
   Фомич задумывается. После долгой паузы говорит:
   - А все-таки, значить, удары сильные.
   - Эхо в трюмах. Вам нездоровится?
   - Есть немного, - бормочет Фомич и машинально дотрагивается до мокрой
чалмы на затылке.
   - Течение мощное. Не хочется ход сбавлять, - говорю я. - Конечно, ес-
ли вы приказываете, то...
   - Нет-нет! - пугается Фомич. - Тебе с моста виднее.
   - Я много по речкам плавал, - успокаиваю его опять  докторским  голо-
сом. - И оба лоцмана на мостике. Вы легли бы.
   - Да-да, сейчас, значить, лягу... не люблю речек...
   Мне как-то грустно, когда я поднимаюсь обратно в рубку, раздумывая  о
том, что Фомич, очевидно, вступает в тот возраст - переходный к  старос-
ти, - когда человек особенно остро начинает ощущать непрочность  челове-
ческого существования на этом свете.
   И еще думаю о том, что Фомич не ляжет. Так и будет стоять в затемнен-
ной каюте в своих гарусных кальсонах и прислушиваться к мрачному  набату
от удара бревен, доносящемуся из пустых трюмов.
   Вот оно - капитанское одиночество.
   Вот оно - "Труд моряка относится к категории тяжелого".
   - Можно начинать, Виктор Викторович? - спрашивает Рублев.
   - Прошу.
   Дмитрий Александрович от радара тоном конферансье:
   - Леди энд джентльмены! Сейчас будет исполнена новелла под  названием
"Сусанна и старцы"!
   В рубке наступает тишина, соответствующая тому моменту, когда  артист
собирается с духовными и физическими силами, чтобы выйти из-за  кулис  к
рампе.
   И мы все - я глубоко уверен в этом - одинаково чувствуем, как  Копей-
кин духовно подбирается, как он перевоплощается в Фому Фомича и как  ему
нужно для этого определенное время.
   Наконец:
   - Значить, мы тогда не почту возили, как ныне-то, - начинает  он  ко-
ронный номер. - Я молодой был, матросом; все, значить, у меня  на  месте
было, все в аккурате. Ну, солощий до женского полу, значить, как все мо-
лодые. Но в руках себя держал, не как ныне-то некоторые. Под каждую юбку
не лез, тактично все заделывал, чтобы ни ей, значить, ни мне никаких там
родимых пятен в личное дело не ляпнули. На судне - ни-ни! Ни под  каким,
значить, резоном никаких амуров! Один только  получился  у  меня  такой,
значить, гутен-морген, что я за бортом в Кильском канале оказался. Врать
не буду, честно скажу, получился  у  меня  полный  срыв  и  срам  в  мо-
рально-политическом, значить, смысле, и в общественно-политическом, и  в
прямом, так сказать, смысле. В прямом эт потому, что я за борт  сорвался
из ейного иллюминатора.
   Да, значить, с женщинами в морях-океанах не соскучишься...
   И ведь как меня дед да отец строго учили да воспитывали,  а  я,  зна-
чить, ихние заповеди нарушил, и в результате что? В аккурат в  январе  в
Кильском канале за бортом оказался во враждебной Западной Германии; сре-
ди ночи, значить, льдов и в самом начале карьеры. Ведь дед с отцом -  ну
кто они были? Костыли да шпалы сажали всю жисть - обыкновенные  железно-
дорожные работяги, но правильно меня учили,  правильно!  Не  охальничай,
учили, там, где живешь и работаешь; охальничай там, значить, где не про-
живаешь и не работаешь, где, значить, не прописан постоянно. А тут у нас
на "Колхознике" - либертос старый - пошла в рейс пупочка этакая, повари-
ха, пышности, значить, необычайной, Сусанной звали. Я со старпомом вахту
стоял. В шесть утра посылает меня эту пупочку, значить, поднимать, чтобы
она завтрак варганила. Есть, говорю. Не первый раз, значить, а тут в ак-
курате у нее дверь-то и не закрыта. Обычное-то дело:  постучишь,  покри-
чишь: "Сусанночка! Пышечка! Ать-два, милая!" Она аукнется и - все. А тут
дверь-то, ядри ее, дуру, в душу, забыла закрыть. Я случайно ручку-то на-
давил и ввалился прямо в ейную каюту, а из  койки,  значить,  совершенно
наружу все ее пышности торчат. Вот те, думаю, и гутен-морген! И хлоп - в
автоматическом, значить, режиме - на нее и возлег. А она глаза вылупила,
но так все в аккурате, тихо, значить, без активных действий или там соп-
ротивлений. И тут, значить, слышим,  матрос-уборщик  в  коридоре  ведром
гремит.
   "Вот те и гутен-морген, - это она говорит, - улазь, - требует, -  че-
рез форточку".
   Ну, я молодой, все в аккурате, полез в иллюминатор, уже до  шлюпбалки
дотянулся - и брякнулся: обледенело железо-то, ядрить ее, дуру эту наби-
тую, в корень!
   "Колхозник" сновидением, значить, этаким мимо  меня,  -  хорошо,  под
винт не затянуло: в полугрузу шли.
   И вот вокруг меня льды, холодная война и международная напряженность.
Булькаю, врать не буду, как дерьмо, значить, в проруби. К берегу не гре-
бу - фашисты там, и в тюрьму, значить, затем обязательно посадят, а куда
тогда, ядрить ее, дуру эту пышную, плыть?
   Гляжу: катер ко мне прет, и по всему борту "п о л и ц а й"! Я от  не-
го, значить, за льдину ихнюю кильскую прячусь, так нет - глазастые поли-
цаи оказались, норовят меня отпорным крюком за шиворот,  значить,  заце-
пить, а я, значить, насмерть сопротивляюсь, потому как, сами  понимаете,
вокруг холодная война и международная напряженность.
   Согрелся, значить, даже, пока они меня победили и на борт  выволокли.
Ору на них - а по-ихнему, врать не буду,  мало  знаю,  -  ору,  значить:
"Хальт! Хенде хох! Цурюк!" А они, падлы, ядрить ее,  дуру  эту  набитую,
меня скрутили и в пасть шнапс льют. Чего, значить, делать? Глотаю  ихний
шнапс...
   Я не прерываю здесь рассказ Рублева-Фомичева ремарками - бог с ним, с
литературным правдоподобием. А теперь скажу, что самое удивительное, как
наше "Державино" не укатило со створов к чертовой бабушке, ибо  в  рубке
ни одного живого слушателя к этому моменту уже не было:  все  мы,  кроме
Рублева, были как певекский капитан порта после визита Фомы  Фомича,  то
есть обессилели. Пожалуй, даже суровый Енисей улыбнулся,  а  "Державино"
тряслось от хохота вместе с нами.
   Под конец исполнитель все-таки устал, завял и уже буднично и  обыкно-
венным, своим голосом проинформировал слушателей о развязке истории, ибо
знал из опыта, что его все равно заставят ответить на неясные пункты.  И
Рублев дорассказал, как полицаи доставили Фомича на родной борт в  мерт-
вецки пьяном виде; как именно этот факт спас честь поварихи:  начальство
решило, что ухнул матрос в Кильский канал, потому что нализался какой-то
дряни; как засунули Фому Фомича в ванну и по приказу капитана  "намылили
ему шею" и искупали в крутом кипятке, - в те времена еще считалось,  что
отогревать переохлажденные организмы следует в кипятке; как фрицы  пыта-
лись объяснить капитану, что его матрос буйно помешанный, ибо  он  отби-
вался от спасателей и сокрушил несколько  ихних  спасательно-полицейских
челюстей, и как все это спасло фомичевскую карьеру.
   Но вот ванна и мытье шеи с тех самых пор стали для Фомы Фомича кошма-
ром номер один...
   За Дудинкой появилась зеленая трава на берегах, и стога сена, и кусты
по речным обрывчикам. Здравствуй, живое зеленое!
   Теперь и мычание коровы можно надеяться услышать.
   Вечером радует неровность уже лесных берегов, верхушки деревьев четко
рисуются на фоне закатного неба.
   Из разговоров судов на подходах к Игарке:
   "Вам куда дали?"
   "На Пристон идем, последнюю партию на Пристон взяли".
   "На Бордо потянули".
   "На Гулль последние дрова".
   "Куда там еще товар остался?"
   "Только на Алжир и в демократии".
   "А на Александрию весь товар вышел?"
   "Нет, туда и вам хватит!"
   Александрия вызывает у морячков уныние - там всегда очень долго ждешь
разгрузки, иногда месяцами.
   "Державино" ни о чем не спрашивает. Оно заранее знает, что наши доски
идут в ГДР.
   В час ночи 1 сентября стали на якорь напротив мыса Кармакулы.
   Сложность постановки на якорь в данном случае была не только  в  том,
что Фомичу, как всегда, казалось, что лоцмана ставят нас слишком  близко
к берегу, но и в том, что после новеллы Рублева "Сусанна и старцы"  лоц-
мана видеть спокойно Фому Фомича не могут. Они вдруг  прыскают  в  самые
неподходящие и серьезные моменты. Фомич, естественно, удивляется  такому
поведению ответственных должностных лиц. Легкомысленное поведение лоцма-
нов еще более усиливало его опасения, и он все повторял:
   - Вот стали, так, значить, стали! Если  кормой  к  берегу  развернет,
так, значить, можно прямо на песочек трап подавать, а?
   - Да вы не беспокойтесь, мастер, - успокаивал его лоцман Вася,  кусая
в кровь губы. - Тут даже сумасшедший ветер вас поперек течения  не  раз-
вернет. Сильное у нас тут течение. Вот в каналах, например, конечно, так
становиться опасно - в Суэцком там или в Кильском... А  у  нас,  мастер,
речка - все тип-топ будет.
   И Фомич налил лоцманам по традиционному стопарю,  а  Галина  Петровна
дала им по соленому огурчику.
   Вообще-то, в данном случае опасения Фомича в отношении близости бере-
га я в какой-то степени понимаю и разделяю. Во-первых, в море привыкаешь
к удаленности берегов. Во-вторых, именно когда судно стоит, как-то  осо-
бенно обостряется чувство позиции, в которой  оно  находится.  Например,
если отданы два якоря и с кормы швартовы на берег, - а так мы станем че-
рез несколько суток в Игарке под погрузку, - то у меня в подсознании так
и вертится подобная позиция судна при разгрузке в сирийском порту  Лата-
кия на "Челюскинце", когда случился двенадцатибалльный шторм с тягуном и
нам вырвало левый кормовой кнехт с корнем.
   Лоцмана уехали. На судне наступила стояночная тишина.
   Впереди нас такая длинная очередь  из  других  лесовозов,  что  огней
Игарки вообще не видать.
   Особое наслаждение при вкушении безделья и безответственности.
   Маркони приносит радиограмму: "Т/Х  ДЕРЖАВИНО  ДУБЛЕРУ  КМ  КОНЕЦКОМУ
ПРИХОДОМ ПЛАНИРУЕТСЯ ПРЕДОСТАВЛЕНИЕ ОТПУСКА ЗПТ ЯНВАРЕ УЧЕБА КУРСАХ  ПО-
ВЫШЕНИЯ КВАЛИФИКАЦИИ".
   Ну вот. Свершилось то, о чем просил.
   За бортом уставшего "Державино" журчит пресная волна Енисея.
   И я вдруг ловлю себя на мысли, что уже люблю и "Державино", и  людей,
с которыми здесь свела судьба и работа. И  что  даже  Спиро  Хетович  не
убьет во мне этой любви.
   Ночь. Но я не сплю: дегустирую разные виды покоя. И еще чудом обнару-
жил давеча в судовой библиотеке десятый том Чехова. Там  "Из  Сибири"  и
разные записки.
   Боже, какое счастье, что был на свете Чехов! Все здесь мною читано, в
этом томе, но за одну интонацию спокойного и сильного  благородства  хо-
чется на Чехова молиться: "На Волге человек начал удалью, а кончил  сто-
ном, который зовется песнью; яркие золотые надежды сменились у него  не-
мочью, которую принято называть русским пессимизмом, на Енисее же  жизнь
началась стопом, а кончится удалью, какая нам и во сне не  снилась.  Так
по крайней мере думал я, стоя на берегу широкого Енисея  и  с  жадностью
глядя на его воду, которая со страшной быстротой и силой мчится в  суро-
вый Ледовитый океан..."
   Выпало вот читать такое, когда стоишь у мыса Кармакулы  и  за  бортом
стремит живой Енисей.

   ИГАРКА
   Еще в начале рейса мы получили шифровку. С Нового года предполагается
повышение зарплаты плавсоставу. Для проведения в жизнь приятного  мероп-
риятия следует каждый оставшийся месяц заставить каждого моряка отгулять
двое суток без подмены, чтобы на сэкономленные средства создать,  "зало-
жить" первоначальный фонд, запас денег, ибо повышение  зарплаты  тяжелым
бременем ляжет на бюджет пароходства именно в самом начале приятного ме-
роприятия.
   Обычно моряки за выходную субботу получают  деньгами,  а  воскресенье
приплюсовывается к отпуску. Ведь "выходных" в море нет, а на земле  суб-
боту и воскресенье советские люди отдыхают. Судно же в море должно  дви-
гаться даже во всенародные праздники. Лишних людей на судне нет.  Потому
взять выходной и провалять его в каюте вы даже при появлении такого изв-
ращенного желания не можете.
   Наш рейс в Арктике двухмесячный. Значит, согласно шифровке мы  должны
отгулять сами и заставить отгулять каждого члена экипажа четыре  дня  на
льдинах и среди белых медведей. Именно в силу особо трудных условий  ра-
боты в арктических рейсах и невозможности здесь человеческого отдыха су-
ществует специальное Положение, по которому за месяц арктического плава-
ния к отпуску моряка приплюсовывается не четыре воскресенья, а пять.
   Конечно, капитаны судов, одновременно получившие в Арктике шифровки о
принудительном отгуле выходных, немедленно связались друг с другом и об-
судили вопрос сообща. И пришли к выводу, что нас указание не касается, а
относится только до тех судов, которые работают в человеческих  условиях
и капитаны которых могут выгнать отгуливать выходные  хоть  весь  экипаж
сразу где-нибудь на островах Самоа и хоть на целую неделю.
   Фомич после длительных раздумий такое толкование отклонил. Сократ по-
шел по стопам Соломона. Он решил выполнить  указание  на  двадцать  пять
процентов - заставить морячков отгулять один выходной за  два  месяца  в
любых погодных условиях.
   Толпа в первом же порту вошла в контакт с другими толпами и выяснила,
что Фомич вносит штрейкбрехерский элемент во всю эту  историю.  Поднялся
шумок. Тогда Фомич сам первый вообще отказался от выходного и даже  под-
менил на обыкновенной вахте грузового помощника, когда тот задержался  в
Певеке по служебным делам. При этом он смело и прямо объявил толпе,  что
давно плевать хотел на то, что там про него в низах  думают,  и  что  он
рискует уже потому, что заставляет отгуливать по одному выходному, а  не
по четыре.
   Вообще, странная штука демократия на флоте нынче.  С  одной  стороны,
рядовой морской труженик так запутан сложностями в оплате его труда и во
всяких правах, что предпочитает помалкивать в разговоре с начальством на
такие темы. С другой стороны, начинающий, только выпущенный из  мореход-
ной школы, серый, не знающий еще толком, чем нос  от  кормы  отличается,
матрос, проплавав рейс в роли уборщика, уже имеет наглость подойти к ка-
питану и заявить претензию. Он, мол, не для того год учился в мореходной
школе, чтобы тряпкой возить! И он требует перевода на  второй  класс  из
уборщика. И капитан терпеливо с ним разговаривает,  объясняет  трудности
со штатом, что вот у нас совмещенный экипаж и вообще нет матросов второ-
го класса, и так далее. Конечно, Фомич вворачивает (тем более я  рядом),
что вот он перед войной закончил ФЗУ по пятому разряду, а послали его на
работу по третьему, и он пикнуть не смел...
   В Игарке возникла возможность решить проблему отгулов. В  очереди  на
погрузку мы последние, рядом чудесный лес - спускай вельбот и поехали на
пикник.
   Но!
   Фомич прознал, что как-то здесь в лесу исчез человек - крупный  чело-
век, из леспромхозного начальства - пошел за грибами и не вернулся. А  в
лесу, оказывается, подо мхом и разными симпатичными травами есть пустоты
от протаявшей вечной мерзлоты, очень  опасные  ловушки.  И  еще  медведи
есть. Крупного человека искали вертолетами и не нашли, пока он сам  нор-
мально не пришел, переночевав в лесу у костерка, - вероятно, взял с  со-
бой слишком много горючего, вот и закемарил крепко.
   Ужасные пустоты начали преследовать Фомичову психику, как  примерзшая
к грунту стамуха в Новосибирском море. Сомнения в миллионный  раз  берут
его мягкими пальцами за твердый лоб. А лес манит. И вот Фомич опять  по-
пытался найти соломоново решение: заказать автобус и  свозить  людей  на
коллективную экскурсию не на близкий левый берег Енисея, а на  правый  -
на околицу Игарки: как бы в лес, но и не в настоящий лес. Однако автобус
требует денег из культфонда, а эти деньги еще на Диксоне при помощи моей
подначки истрачены в честь и славу Дня Военно-Морского Флота.
   В такой ситуации и при таком количестве нюансов и  настоящий  Соломон
свихнул бы мозги набекрень.
   И мы поехали на коллективную экскурсию в левобережный лес. Перед экс-
курсией Фомич провел тщательный инструктаж, главным в котором было  тре-
бование ходить по лесу табуном на расстоянии друг от друга не больше де-
сяти метров, то есть со спутанными, как у лошадей, ногами.
   Я