тела Ли и Каака на лед. Я с  доктором  и
Коллинсом отнесли трупы за угол, так что их не видно.
   23 октября. Сто тридцать третий день. Все очень слабы. Спали или  ле-
жали целый день. До наступления сумерек собрали немного дров. У нас  нет
обуви. Ноги болят...
   30 октября. Сто сороковой день. Ночью скончались Бойд и Гертц. Умира-
ет Коллинс".
   На этой записи дневник де Лонга обрывается. 30 октября, в сто сороко-
вой день со дня гибели "Жаннетты", в живых остались  только  де  Лонг  и
доктор Амблер, и, по-видимому, ночь на 1 ноября была последней в их жиз-
ни...
   Я глядел на медленно проплывавшую внизу скалу Кюсгельхая с  остатками
креста на могиле де Лонга. И хотя могила  была  пуста,  но  душу  щемило
сильно.
   И вдруг раздался вопль нашего весельчака бортмеханика:
   - Тиэтэйэллэр!!
   И мы вонзаемся в солнце. Над нами просвет в облаках, и солнце полыха-
ет со всей своей водородно-синтетической мощью.
   Сороковая минута полета.
   - Тиэтэйэллэр - это, по-ихнему, солнце! - орет мне в ухо бортмеханик.
   Внизу чересполосица синих гор, синих теней от облаков на них,  фиоле-
товые заливы, прибрежные полосы,  блеклые,  как  сгнивший  силос.  Затем
солнце начинает мешаться с туманом и просвечивать его болезненным стран-
ным светом и наконец вовсе скрывается. Идем  в  молоке,  в  белом  жире.
Иногда - окна, края окон заворачиваются, как жир на ране кашалота,  и  в
просвете - густо-синее море. Перекрученные названия на карте.  Например,
остров Арга-Муора-Сисе. Через час двадцать появляются  первые  льдины  -
белые дредноуты и кильватерный след за ними, - плывут под ветром.
   Бортмеханик рассказывает про мускусных быков. Участвовал в их  переб-
роске с Аляски на остров Врангеля. Явное лингвистическое дарование у ме-
ханика. Он называет их по латыни и объясняет, что это  плохое  название,
так как обозначает "овцебык мускусный", а никакого мускуса в быках  нет.
Эскимосы зовут его "умингмак" - "бородатый" - вот это  точное  название.
Звери очень симпатичные, добрые. Имеют одну странность: всегда  живут  в
стаде, но иногда уходят куда-нибудь, упрутся рогами в скалу и так стоят,
думают, отдыхают от общества. На Врангеле один так ушел, все зоологи ис-
пугались, искали вертолетом и вертолетом же пригнали обратно  в  общест-
во...
   13.30 - внизу уже ледяные поля, на карте длиннится дорожка, закрашен-
ная в голубой и зеленый цвета со значками, обозначающими характер  льда.
Солнце слепит с ледяных полей, и невыносимо хочется спать. Стыд  притуп-
ляется, смущение прячу в карман, говорю ребятам, что болен, иду в  корму
и залезаю на бензобак. От него, даже сквозь два  спальных  мешка,  тянет
холодом, как вечной мерзлотой, но я сразу проваливаюсь в воспаленный сон
- какое счастье!
   В одиннадцать окончательно отворил глаза. Надо же - уже трижды из Ле-
нинграда в Москву налетали. Солнце бьет  в  плоскость  и  слепит.  Долго
смотрю на ряды заклепок - на современных судах  давно  отвыкли  от  них;
когда видишь аккуратные самолетные заклепки, почему-то вздыхаешь. Желтый
прозрачный круг от пропеллеров и черный номер в солнечном блеске на кры-
ле: 04199. Идем над каким-то островом. Островная тундра похожа на  инфу-
зорию под микроскопом.
   Слезаю с бензобака, наполненный приятным ощущением взбрыкивающей бод-
рости и абсолютного сверхздоровья - такое часто случается в первые мгно-
вения после сна при простуде.
   Недавно узнал, что у заболевших деревьев тоже повышается  температура
организма. Удивительная штука! А у меня при болезни голова работает пря-
мо на износ, если, конечно, нет болей, но температура высокая.  Оказыва-
ется, при  температуре  расширяются  капилляры  мозга.  И  вот  начинают
мелькать в воображении сверхгениальные рассказы и гигантские замыслы.
   На борту 1 04199 при общем отвратительном состоянии возникает наметка
рассказа: опытнейший профессионал, мужественный и добросовестный человек
получает приказ на опасное и сложное дело.  Духовно  готовится  к  делу,
проигрывает все внутри, задавливает неприятные опасения, - наконец  пол-
ностью готов, собран, настроен. И в процессе выполнения задания попадает
в обычную, ненапряженную, облегченную даже ситуацию. И не справляется  с
ней, с чепуховой повседневностью. Гибнет. Я наблюдал такое у сильных лю-
дей...
   Командир читает в салоне. Машину  ведет  второй  пилот.  В  пилотском
кресле командира утвердился Константин Владимирович. Голубая  и  зеленая
полосы на карте обстановки уже пересекли все море Лаптевых.  Бортмеханик
уже закончил варку щей. Сетует на отсутствие картошки и просит не  взыс-
кать. При виде пищи сразу понимаю, что оживление во мне чисто наркозное,
обманное. К тому же и есть с незнакомыми людьми мне всегда тяжело - бло-
кадное - не могу себе налить, намазать по-человечески. Курю,  рву  грудь
сигаретами. Внизу мыс Пакса - язык ящера. В 12.15 спрашиваю штурмана:
   - Когда Косистый? Он слева будет?
   - А может, и справа, - говорит штурман.
   На воздусях это мелочь и даже, может быть, буквоедство -  справа  там
или слева будет мыс Косистый.
   Радист зовет "Лачугу" - славный у кого-то позывной.
   Подходим к Хатанге. Льда мало. Внизу "Павел Пономарев", с которым  мы
выходили с Диксона, и борт к борту с ним "Капитан Воронин". По  внешнему
виду этих корабликов всем на борту 04199 становится ясно, что их капита-
ны чувствуют себя в данный момент очень уютно, спокойно  и  тянут  рюмку
друг у друга в гостях. Такое благолепие наставник считает порочным. Сос-
тавляется РДО о том, что ледоколу "Капитан Воронин" в западной  половине
моря Лаптевых делать совершенно нечего, и в штаб передается рекомендация
об отправке его на восток.
   Командир съедает таз щей.
   Радиус таза сантиметров двадцать. В центре - айсберг вареного мяса на
полкило.
   Бортмеханик смотрит на командира влюбленно.
   Во-первых, как мне кажется, все бортмеханики влюблены в своих  коман-
диров, во-вторых, какой повар не радуется, когда его щи едят тазами?
   Я опять невыносимо хочу задремать. Но лезть на бензобак совсем невоз-
можно - слишком стыдно лежать, когда все работают, во всяком  случае  не
спят. И я мгновениями вырубаюсь, сидя в кресле, и благодарю бога за свое
умение спать в любом положении. Самолетный гул бродит в теле и будит эхо
в пустом желудке.
   Очухиваюсь в 17.30. Мы летаем уже девять часов тридцать  минут  -  из
Москвы в Нагасаки короче и быстрее.
   Внизу довольно сплоченные ледовые перемычки. В одной тащится буксир с
лихтером на веревке. Иду к пилотам. В правом кресле наставник с  мегафо-
ном - выводит буксирчик на чистую воду. Трижды проходим над  игрушечными
корабликами на высоте метров в восемьдесят  -  своим  курсом  показываем
буксирчику разводье. Тот торопливо поворачивает.
   Командир напряжен за штурвалом, чуть трогает странные какие-то рычаги
в центре приборной доски, эти длинные рычаги обмотаны изоляционной  лен-
той и выглядят чужеродными. Тыкаю пальцем:
   - Вас ист дас?
   - Ленивчики.
   - Вас ист дас "ленивчики"?
   - Чтобы не тянуться!
   Наконец понимаю: на верньеры,  управляющие  чем-то,  насажены  штыри,
чтобы не тянуть руку далеко, чтобы подкручивать их, не меняя позы, - ра-
ционализация, самодеятельность любящего бортмеханика...
   Убеждаемся в том, что буксир с лихтером твердо осознали курс, ведущий
к истине, и ложимся на Тикси.
   Меня все-таки заставляют похлебать щи. Мне тошно от сознания,  что  я
весь полет был лишним и клевал носом. Мне тошно, что я так и не  записал
фамилии, имена, отчества всех ребят.
   18.00. Садимся, командир рулит к  бензобазе  на  заправку.  Дорулили,
выключены моторы. В тишине - фонтан ругани в три глотки: командира, вто-
рого пилота и бортмеханика. На заправке стоит вертолет. Теперь этой тро-
ице - пилотам и механику - полтора часа ждать очереди. А самолет ледовой
разведки должен быть заправлен под завязку сразу после приземления.  Та-
ков закон. И закон требует присутствия  экипажа  при  заправке  горючим.
Везде свои законы.
   Уже без прежней веселости бормочет бортмеханик, констатируя ситуацию:
"Табаны маннык туталлар!" Что означает: "Так ловят оленей!"
   - Спасибо, ребята! Счастливых полетов! До встречи!
   - Счастливого плавания! До встречи!
   Наука и я покидаем фонтанирующих летунов.
   Ждет автобус с чайным клипером. Шофер сообщает мне, что  на  караване
полундра из-за моего отсутствия, ибо пришел приказ на срочный выход  ка-
равана к ледовой кромке.
   Шофер гонит без моих просьб или понуканий. Только брызги летят.
   Гостеприимный якорь на въезде в поселок - старинный символ Надежды  -
на фоне кладбища. Славные и мужественные люди лежат там, став навечно на
мертвые якоря. И невозможно пожелать им традиционного: "Пусть земля  вам
будет пухом". Это прозвучит кощунственно - нет здесь земли,  а  то,  что
есть, нельзя представить пухом даже при наличии  сумасшедшего  воображе-
ния.

   ТИКСИ - ПЕВЕК
   В караване шесть судов. Все заняли места  в  ордере  четко.  Лидирует
"Комилес". Очень нравится капитан Конышев. Он не командует, а ведет себя
по типу барометра - бесшумно показывает самим собой, то есть своим  суд-
ном, что, когда, как делать.
   Ушастик торчал на мостике и вежливо, тактично отравлял  существование
старпому. Облако яда окружало Ушастика. Прямо анчар. И он разряжал  свою
ядовитость в Спиро.
   Начал стармех с того, что тетя Аня после скоропостижной смерти Васьки
нетрудоспособна и за ужином опрокинула на Ивана Андрияновича  тарелку  с
макаронами. Тогда же за ужином выяснилось, что в момент прорыва старпома
и боцмана в душевую для насилия над тетей Аней последняя прикрывала  ин-
тим резиновым ковриком. И Арнольд Тимофеевич  при  разборе  происшествия
уже "на ковре" у капитана заявил буфетчице (буквально): "Резиновые  ков-
рики в душевых кабинах располагаются на предмет защиты от удара электро-
током, потому использовать их в других целях запрещается".  Высказывание
это повторяют на судне, как заклинание.
   И вот, когда мы вытягивались с тиксинского рейда, Ушастик начал дово-
дить старпома:
   - Тимофеич, я тебе прямо скажу. Главный нюанс ты из  виду  упускаешь.
Конечно, Анна Саввишна за кота переживает. И мы переживаем.  Вот  Рублев
даже гробик соорудил. И  ты  молодец,  что  Рублеву  доску  не  пожалел.
Только, правда, расписку надо было за доску взять, но это я так, к  сло-
ву...
   Из радиотелефона голос Конышева:
   - Впереди редкие перемычки льда, сплошной туман. Войдем в него  через
часик. Прошу немного сократить дистанции.
   - Я - "Державино"! Вас понял. Спасибо!
   Все суда каравана в порядке очередности повторяют то же.
   Ушастик (задушевным шепотом):
   - Нынешняя буфетчица, Тимофеич,  в  трагической  ситуации,  если  на-
чальник не умеет ее физически успокоить...
   Спиро, который никакого юмора не сечет, и даже Леонов вместе  с  сол-
нечным Поповым и грустным Никулиным из него улыбки не выжмут:
   - Что лучше вот нынче, чем в тридцать девятом, так это связь радиоте-
лефоном. Попробуй в мегафон покричи на морозе - губы к медяшке примерза-
ли, с кровью отдирали от раструба...
   Ушастик с последовательностью и цепкостью старого удава:
   - От души советую, Тимофеич. Если хочешь, чтобы на пароходе все в ме-
ридиан  вошло,  соберись  с  силами.  Поднапрягись,  чернослива   поешь,
женьшень в Певеке купи, для нервов чего глотни - и валяй!  А  то  сожрет
нас Саввишна, хуже Соньки доведет, щами окатит. Видит бог - уест! Я ж по
старой дружбе...
   Я все ждал, когда Арнольд Тимофеевич взорвется, но он вел себя как-то
странно, даже с некоторым смущением. Задрал башку к небесам, к  клотикам
мачты и соображал что-то, открыв рот.
   Вообще-то, все люди, задирающие башку круто вверх, открывают при этом
рот. Так, вероятно, нас устроил бог. Но когда задирает башку к  верхушке
мачт Спиро, то его пасть отворяется прямо-таки до невероятных  растворе-
ний - напоминает двери во Дворце бракосочетаний.
   Наконец Арнольд Тимофеевич опустил взгляд долу, затворил пасть и уко-
ризненно прошепелявил:
   - У меня сыновья чуть не ее возраста, а ты такие пошлые советы  подс-
казываешь.
   Я (хотя мне очень интересно, куда и зачем клонит дед, но порядок есть
порядок):
   - Прошу в рубке потише. Лишние разговорчики! Рублев, ты чего уши раз-
весил? Вперед смотри!
   Здесь Ушастика срочно вызвали вниз.
   Еще через минуту дед из машины позвонил мне и доложил, что у них  там
тепловые перегрузки, возникающие по причине мелководья, и, чтобы не вый-
ти за пределы ограничительных характеристик, ему надо часа три.
   А у кромки ждали два огромных ледокола, и  РДО  на  отход  начиналось
словами "весьма срочно!". Но что поделаешь?
   - "Комилес", я - "Державино"!
   - "Державино", слушаю вас! "Комилес"!
   - Скисла машина. Механик просит три часа. Причины уточняются. Доложу,
когда сам пойму, что там у них.
   - Вас понял. Буду докладывать ледоколам. По каравану!  Всем  сбавлять
обороты! Четным выходить вправо! Нечетным влево! Ложиться в дрейф!
   - Вас понял... Вас понял... Вас понял... Вас понял... Вас понял...
   Вероятно, хвастаюсь, но уверен, что чувствую двигатель верхним чутьем
и эпителием кожи. В том  смысле  чувствую,  что  жалею  его  не  в  силу
инструкции, а как жалеют работающего тяжелую работу подростка.  Отроками
на "Комсомольце" нас гоняли на вахты в кочегарках и в машине, у  мотыле-
вых, упорных, дейдвудных подшипников, хотя готовили не в механики,  а  в
судоводители. Никакой пользы с точки зрения понимания механики  и  меха-
низмов это мне не принесло - плохо "вижу" нутро  любого,  даже  простого
механизма, плохо "вижу" чертежи. Пространственное видение в астрономии -
небесной сферы, например, - приличное, но тоже не очень.  Зато  ощущение
двигателя как живого, требующего и любви, и строгости, и справедливости,
и поощрения, есть, и каждый лишний реверс напрягает душу.
   11.08. 00.10.
   Встретились с "Ермаком" и "Владивостоком".
   Восход. Небеса нежны, как крем-брюле, море студено, как торт-пломбир.
Солнце поднимается в эту кондитерскую кровавым сгустком, рассечено сизы-
ми тучами, как Сатурн кольцами, и такое же огромное. Следуем прямо в это
солнце - на восток - в пролив Санникова.
   В 01.30 у "Гастелло" тоже поломка - завис пусковой клапан  в  машине.
"Владивосток" остается с ним, мы идем за "Ермаком".
   В 05.30 "Владивосток" и "Гастелло" догоняют караван. И  "Владивосток"
занимает место перед всеми нами. Очень красиво срезает угол по сплошному
полю, лед летит от его черного носа ослепительной  волной-веером  брызг,
глубокое седло в середине борта между носовой  и  кормовой  волнами.  Он
идет мимо нас на полном ходу сквозь утреннюю синь, которая  охвачена  по
горизонту двумя кривыми белыми саблями льда.
   Андрияныч по секрету сообщил мне, что слышал, как  тетя  Аня  назвала
старпома в уюте камбуза "Кутей". И это  ее  ласкательное  обращение  так
потрясло деда, что ночь он не спал, держа под наблюдением дверь  старпо-
мовской каюты...
   Сонька особенно бесила Арнольда Тимофеевича, заявляя, что в  тот  мо-
мент, когда его зачинали, в дверь спальни его  родителей  кто-то  сильно
постучал...
   В полдень застряли на траверзе Земли Бунге и  Малого  Ляховского,  на
юге которого есть "Изба Толля".
   Ледовая обстановка определяется выражением  Рублева:  "Глухо,  как  в
женской бане". Можно подумать, что Андрей женские  бани  знает  не  хуже
кухни зоопарка.
   Лед десять баллов, пятьдесят процентов двухлетнего,  отдельные  глыбы
до четырех метров толщиной.
   Все шесть судов застряли одновременно и очень тесной компанией. Лучше
бы нам в такой ситуации находиться друг от друга подальше.
   "Ермак" берет на усы "Софью Перовскую". "Владивосток" лупцует "Держа-
вино" кнутом волевых понуканий, как надсмотрщик на плантации несчастного
дядю Тома. Но дядя Том застрял намертво. Рядом безнадежно  завяз  "Коми-
лес".
   "Владивосток" пятится задом нам в нос, чтобы брать на усы. С него до-
носится полуплачущее объявление: "Дорогие  товарищи!  Горячей  воды  для
личных нужд не будет до утра. Ремонтируется магистраль. Просьба к экипа-
жу закрыть все краны! Будьте сознательными!"
   На вертолетной площадке в корме "Владивостока" бегает вокруг вертоле-
та полноватый морячок. Он бегает точно по белому  пунктиру,  нанесенному
по зеленому фону взлетно-посадочной площадки вокруг синей  стрекозы-вер-
толета, - жирок морячок сгоняет. До суровой Арктики ему как до лампочки.
   Вдруг "Ермак" обнаруживает, что, пока ледобои поштучно таскают нас на
восток, восточный ветер  сносит  всю  остающуюся  компанию  на  запад  с
большей скоростью. Возникает угроза выдавливания  нас  на  мелководье  у
острова Котельный. А на малые глубины туда ледоколы для оказания нам по-
мощи вообще не смогут подойти. И потому "Ермак" приказывает вылезать на-
зад в точку, где были в 11.30 утра.
   В 16.00 выходим в нее и ложимся в дрейф.
   Ветер с востока. Ветер летит в трубу между Малым Ляховским  и  Землей
Бунге. Баллов семь. "Комик" - так давно уже называется "Комилес" - стоит
на якоре. Мы трое болтаемся, как некоторое органическое вещество в  про-
руби. Только вместо проруби - полынья.
   Безнадюга ожидания погоды у моря. Серятина.
   И небеса и вода напоминают грязные бутылки, которые  стоят  на  кухне
холостяка уже второй год.
   Из инструкции по психогигиене на судах  морского  флота:  "Стресс  от
"неопределенности обстановки" следует рассматривать как  замаскированный
спутник почти всякой психической травмы у моряков дальнего плавания".
   Мы бездельничаем, а в миле от нас бегает взад-вперед могучий "Ермак".
С какой целью бегает, нам не ясно. Но вид у него такой деловитый, как  у
собаки, которая трусит через пустынную городскую площадь ночью и которая
знать не знает, куда и зачем она бежит, но сохраняет на морде  выражение
озабоченной деловитости для собственного вдохновения, самоуважения и ду-
шевного спокойствия...
   Как просили старые полярные моряки, чтобы старый "Ермак" не резали на
металлолом! ("На иголки" - на жаргоне.) Старики хотели поставить "Ермак"
на вечную стоянку в Архангельске. Не получилось. Даже адмирал Макаров не
помог.
   Незадолго до вылета в Мурманск меня занесло в Кронштадт. Я давно  там
не был. И вообще никогда не был на Якорной площади возле памятника Мака-
рову.
   Площадь почему-то оказалась совсем пустынной, как будто в городе-кре-
пости объявили воздушную тревогу.
   Огромная площадь. Огромный Морской собор Николы Чудотворца -  старин-
ного покровителя мореходов. Собор напомнил Босфор. Он в плане  повторяет
Святую Софию в Константинополе.
   Над огромной площадью, которая служила когда-то свалкой отработавших,
уставших якорей, стоял в полном одиночестве бронзовый адмирал Макаров.
   Восемь могучих якорей Ижорского завода по девяносто пять  пудов  пять
фунтов каждый крепили его покой и его надежды.
   По необтесанной скале-пьедесталу взметнулась черная штормовая  волна,
достигнув самых ног Степана Осиповича.
   Скалу для памятника подняли со дна морского на рейде Штандарт. Хорошо
придумали - поставить адмирала, боцманского сына, внука солдата на  под-
водном камне с рейда Штандарт.
   На цоколе памятника знаменитое: "П о м н и в о й н у".
   Вокруг мощенная булыжником площадка.
   К булыжникам и торцам у меня симпатия. Когда прошлые скульпторы и ар-
хитекторы задумывали свои творения, они, естественно, учитывали  фактуру
тверди. Бесполая стерильность асфальта гармоничность их замыслов наруша-
ет.
   Степан Осипович Макаров - один из самых замечательных наших  моряков.
Когда "Ермак" уже сходил в Арктику, а потом спас уйму судов в  Ревеле  и
броненосец "Генерал-адмирал Апраксин" и когда имя Макарова  уже  гремело
на весь свет, адмирал издал приказ "О приготовлении щей".
   От века цинга среди матросов и солдат в Кронштадте была  обыкновенным
делом. Так вот, Макаров командировал на Черноморский  флот  врача-гигие-
ниста, а оттуда выписал аса-кока. Кроме того, он  приказал  периодически
взвешивать всех