была ленинградская  прописка.  Через
четыре дня после получения прописки Рыжая его покинула. Новая жена хоро-
шая: все понимает, потому что плавала судовой поварихой. Теперь работает
резчицей - режет ткань по выкройкам. Скучная  работа.  Девяносто  -  сто
рублей. Требует от Рублева мытья ног перед сном. Если он выкобенивается,
сама ему моет, - еще одна в некотором роде Мария Магдалина. Недаром  наш
ас-рулевой носит такую знаменитую фамилию и имя.
   У радиста первые связи прямо с Ленинградом. Слышно на два  балла,  но
он просиял. До чего же всех людей тянет к домашнему.
   С 12.00 до 18.00. Вдоль берега Прончищева, мимо бухты Марии Прончище-
вой и островка Псов с генеральным стремлением к заливу  Терезы  Клавенес
проливом Мод под водительством атомохода "Арктика". Судя по шумихе в га-
зетах и в эфире, атомоход, вероятно, уже докатился вослед Пушкину и  На-
полеону до шоколадных этикеток и пирожных, и витрин кафе типа "Полюс", и
миллионов спичечных коробок. И свирепый осетин подобрел. Мил и заботлив.
А может быть, он улетел в отпуск, а командует  другой  дядя?  Во  всяком
случае, "Арктика" даже шутит - грубовато, но пошучивает и с трогательной
заботливостью предостерегает о всплывающих ледяных рифах.
   Ледоколы похожи на безжалостных,  перегруженных  операциями  хирургов
еще тем, что на подходе вместо знакомства спрашивают:
   "Державино", у вас винто-рулевая группа в порядке?"
   "Да!"
   "У вас на машину жалобы есть?"
   "Нет".
   "Как с корпусом - водотечность была?"
   "Нет, слава богу!"
   "Попрошу не говорить лишних слов!"
   "А где я лишние слова сказал?"
   "А про бога - лишние. Вам не кажется?"
   "Простите, вас понял..."
   Идти за "Арктикой" первые четыре часа было трудно, а последние два  -
страшно. Атомоход рвал суда из десятибалльного льда, как зубы из  здоро-
вой челюсти. Есть понятие "рвать с болью", и еще одно - "драка до первой
крови". Оба годятся для передачи ощущений от прошедших двух часов.
   Но сперва "Устюг", потом "Гастелло" оказались кормой вперед  в  торо-
систой перемычке, что вызвало у них самих некоторое недоумение.
   Добрый дядя с "Арктики" посуровел и выразил скромное  желание  видеть
их носы на курсе, а не смотрящими в зад. Но его  понукания  не  помогли.
Караван затерло многолетним льдом, при взгляде на который у меня начина-
ли ныть давно вырванные зубы мудрости и сосать под ложечкой. И  атомоход
наконец сказал, что он не способен помочь отставшим и потому будет выво-
дить поштучно. Правда, это он уже не сказал, а опять прорычал.
   Нам адресовался первый рык:
   - "Державино"! Начинаем с вас! Держать  дистанцию  пятьдесят  метров!
Работайте "самым полным"!
   Я чуть было не нарушил морские традиции. Очень  хотелось  зарычать  в
ответ: "Ты там от своих атомов с ума не сошел?!" Но, конечно,  сдержался
и бесстрастно переспросил:
   - Я - "Державино"! Вас не понял. Какую дистанцию держать?
   - Пять-де-сят мет-ров! И не бойтесь! У нас такая мощб,  что  в  любой
секунд дальше Брумеля прыгнем! По каравану! Слушайте внимательно!
   И "Арктика" человеческим голосом объяснила всем судоводителям, что  у
нас инерция мышления, что мы боимся сверхмалых дистанций, а тактика пла-
вания за атомоходом в тяжелом льду без  промежуточного  ледокола  должна
быть именно такой: минимальная дистанция и полный ход, так как  атомоход
вдруг заклиниться и неожиданно остановиться при его мощности не может, а
значит, и опасности впилить ему в корму с полного хода нет никакой.
   Я честно попытался вникнуть в новую тактику возможно  глубже,  но  не
вник. И сказал Дмитрию Санычу:
   - Фиг им, а не пятьдесят метров! Будем держать не меньше двухсот. Как
думаешь?
   - При полном ходе три фига им, а не пятьдесят метров, - мрачно сказал
Саныч. - И не двести метров, а не меньше двух кабельтовых.
   И мы врубились в дьявольский хаос шевелящихся, вертящихся, налезающих
одна на другую, опрокидывающихся, встающих на попа льдин за кормой "Арк-
тики", так и не преодолев инерции своего старомодного мышления.
   Сегодня я знаю, что новая тактика оправдалась и атомоход внедрил ее в
сознание капитанов тех судов, с которыми часто  работает.  Но  в  данном
случае старомодность мышления нас спасла, ибо "Арктика"  плавала  первую
навигацию и еще недостаточно знала само[cedilla] себя.
   Минут через двадцать адского движения "Державино" содрогалось, стона-
ло и молило о пощаде, а мы дергались на крыльях мостика  от  сотрясений,
как китайские болванчики, под аккомпанемент свирепого  рыка:  "Сократить
дистанцию!"; так вот, минут через двадцать мы со смертным ужасом  увиде-
ли, что атомоход встал! Встал перед  нами  так  неподвижно,  будто  упер
форштевень в мыс Баранова! А мы работаем "полным вперед" и давать  "зад-
ний" бессмысленно - Ушастик и застопорить-то не успеет. И  всякие  "пра-
во-лево на борт!" также бессмысленны - на двухстах метрах никуда не  от-
вернешь. По инструкции и согласно хорошей морской практике,  в  подобных
ситуациях положено одно - пытаться попасть  застрявшему  ледоколу  своим
форштевнем в середину его кормы: меньше последствия удара для обеих сто-
рон.
   - Андрей, целься ему в...! - крикнул я Рублеву.
   - Знаю! Стараюсь! Только все одно скулой врежем! Струей отбрасывает!
   Какая уж там "струя". Под кормой "Арктики" была не струя. Там  кипели
зелено-белые буруны, гренландские гейзеры и все разом,  включая  "Самсо-
на", петергофские фонтаны от продолжающих работать трех огромных винтов.
   Через несколько секунд эти красоты  скрылись  из  видимости,  полубак
"Державино" и надстройки атомохода - вот и все, что мы  видели.  Вяло  и
неторопливо я перевел телеграф на "полный назад".
   - Отзвоните аварийный, три раза отзвоните, - посоветовал Дмитрий  Са-
ныч. - Для записи в журнал.
   Громадина "Арктики" нависла над нами, мы уже  двигались  как  бы  под
ней.
   - И отзвонить не успеем, - сказал я и подумал о том, что  Фомич,  ко-
нечно, проснулся от адских сотрясений, с которыми мы шли последнее  вре-
мя, и сейчас стоит у окна каюты и горячо благодарит  провидение  за  то,
что на мостике в момент навала и аварии был дублер.
   Вероятно, оставалось метра три, когда "Арктика" - несколько  десятков
тысяч тонн стали - в полном смысле этого слова присела, как обыкновенная
лошадь перед прыжком, и прыгнула вперед: они успели вывести движители на
полную мощность всех своих семидесяти пяти тысяч атомных лошадей и  про-
шибли баррикаду сторошенных льдов на границе ледяных  полей,  в  которую
уперлись. Кабы дистанция между нами была пятьдесят, а не двести  метров,
то... то секунд не хватило бы, и "Державино"  оказалось  бы  без  правой
скулы и с затопленным первым трюмом - это как минимум.
   Я перекинул рукоять машинного телеграфа на "полный вперед", очень то-
ропливо перекинул - мощь семидесяти пяти тысяч атомных лошадей,  превра-
тившись в Ниагарский водопад кильватерной струи, ударила нам  в  нос,  и
"Державино" почти вовсе потеряло движение. Когда я дергал  телеграф,  то
представил теперь Ивана Андрияновича в машине и то, как он сыплет  прок-
лятия на идиотов судоводителей, которые на мостике сами не знают, какой,
куда и зачем им нужен ход.
   Потом вытер холодный пот со лба.
   Я вытер со лба действительно обильный пот, и он действительно был хо-
лодным не от ветра и мороза, а от пережитого.
   - Нечистая сила! - выдохнул Рублев.
   - Пожалуй, какой бы у нас сокращенный экипаж ни был, а  следовало  бы
вызвать на вахту второго матроса и мерить льяла  беспрерывно,  -  сказал
Дмитрий Саныч.
   Оба были правы, то есть я был полностью с ними обоими согласен.
   - Да, ребятки, это вам не фунт изюму, - сказал я. - Но  теперь  будем
держать пятьдесят метров. Уверен, после такого урока ледобои  больше  не
зазеваются.
   И оба соплавателя согласились со мной.
   А когда мы вышли в полынью, вместе с нами  из-за  туч  вышло  солнце;
дьявольские льды засверкали, вода заголубела. С "Арктики", которая  опи-
сывала крутую циркуляцию, чтобы идти обратно в перемычку за  оставшимися
там корабликами, кто-то помахал нам  ободряюще  рукой.  Настроение  наше
стало солнечным. Мы легли в дрейф и глядели вслед "Арктике" и на далекие
черные точки - застрявшие кораблики, которым еще только предстояло осва-
ивать новую тактику ледовой проводки за атомоходами, и чувство испытыва-
ли приблизительно такое, какое возникает у человека, уже расставшегося с
проклятым больным зубом и вывалившегося из кабинета дантиста в  коридор,
где он видит бедолаг, ожидающих своей очереди на  экзекуцию.  Или  такое
чувство мы испытывали, как у драчуна, который с огромной радостью  обна-
ружил у себя на физиономии  кровь,  и  потому  прозвучало  долгожданное:
"Брэк!"
   Благополучно выдернув в полынью все суда каравана, "Арктика"  подняла
в воздух вертолет. Мне всегда кажется, что  надо  быть  профессиональным
самоубийцей, чтобы работать вертолетчиком на судне: взлет с тесной  пло-
щадочки на корме и посадка туда же с косого нырка.
   При этом на корме атомохода  горит  чадный,  какой-то  красно-черный,
траурный костерчик - снос дыма показывает пилотам направление ветра  над
самой палубой.
   К полудню атомоход отвернул правее, а нас  отправил  под  наблюдением
вертолета по прибрежной полынье, где чистая совсем вода.
   И мы пошли по синей полынье, слева тяжелые и холодные,  стальной  тя-
жести снеговые тучи обложили берег Прончищева, в зените  голубело  непо-
рочно, справа в белых льдах шла параллельно нам "Арктика", и вокруг все-
го этого дела стрекозой парил вертолет. И с него раздался голос в  адрес
головного:
   - "Великий Устюг", подо мной большое-большое стадо моржей! На ледяном
языке! Я над ними завис!
   "Устюг" ничего не понял и переспросил:
   - Кто, какое стадо висит?
   - Моржи, моржи подо мной! Большое стадо!
   - Понял! Спасибо!
   И все мы поплыли дальше, тараща глаза в бинокли, а вертолет повис над
далеким белым ледовым языком, как привязанный веревочкой.  Вероятно,  он
спугнул зверей, потому что минут через десять "Устюг" сказал:
   - "Державино", осторожнее! Не задавите моржей! Они тут вокруг  плава-
ют!
   И мы увидели справа и слева плавающих  тесными  группками-семействами
моржей. И мамы-моржихи наскакивали на маленьких и  клыками  гнали  их  в
сторону от судов... Все - и большие и маленькие - были  сивые,  а  бивни
были белые.
   Фомич вел судно. Он, конечно, чувствует некоторую виноватость  передо
мной. Ведь, когда судно попадает в стрессовую ситуацию,  основной  капи-
тан, по неписаному закону, должен сам лететь на мостик и  взваливать  на
себя ответственность.
   Потому, услышав про моржей, он посмотрел на меня вопросительно-проси-
тельно и довольно неуверенно спросил:
   - Викторыч, я объявлю, а?..
   До чего же он обожает сообщать по принудительной  трансляции  экипажу
всякие новости, когда экипаж спит после вахт.
   И Фомич объявил о моржах и пригласил всех желающих на палубу.  Прибе-
жала и его супруга, и смотрела на моржей в бинокль, и ахала, все мы  по-
визгивали и тоже ахали.
   Как плохо будет людям без моржей!
   Физиономии моржей смахивали на Виктора Борисовича Шкловского,  прости
он меня за такое.
   И вспомнились его рассуждения. Он сидел на балконе Дома творчества  в
Ялте, подсматривал за Черным морем в щель между кипарисами и говорил сам
с собой: "Даже вода устает течь... Киты устают отдавать ворвань людям...
И перестают рожать... Устают стальные корабли. Они прежде всех...  Моря-
ки, которые шаркают вокруг земного шара, как платяные  щетки,  устают...
Мне ничего не нужно, кроме того, чтобы мне не верили. Но и  на  это  мне
пришлось потратить немало усилий..."
   "Ослабленный теми или иными факторами  длительного  плавания,  моряк,
как любой больной, становится гораздо чувствительнее,  он  более  быстро
воспринимает все, что слышит и видит, а поэтому более  подвержен  вредо-
носным психическим воздействиям". (Подчеркнуто мной. - В. К.) Очень  ин-
тересно, что происходит утончение чувствительности, а не задубление ее.
   Это из "Инструкции по психогигиене", очень толковой, откровенной, да-
же, сказал бы, мужественной инструкции. Наконец-то начали нам  объяснять
то, чего мы не знаем, но что знать необходимо с научной, а не  интуитив-
ной точностью. Например, открыто написано: "Оценка его  половой  способ-
ности женщиной представляет для моряка после возвращения из рейса особую
важность. Потому необходимо объяснить моряку, особенно молодому, что де-
зорганизация полового акта обязательно зависит и от партнерши".
   Традиционная российская целомудренность, часто переходящая в  обыкно-
венное мещанское ханжество, в наш  век  играет  особенно  опасную  роль.
Ведь, если говорить честно, современная литература  у  нас  часто  такая
бесполая, что читатель теряет к ней интерес.
   Теперь из другой оперы, но все-таки  чем-то  связанной  с  предыдущим
текстом.
   Перед трапом в кают-компанию висит большое  зеркало.  И  каждый  раз,
когда я спускаюсь питаться, то вижу себя во всей красе, начиная с ног. В
зеркале появляются кирзовые русские сапоги, а потом вся моя изящная  фи-
гурка, не отягощенная жировыми отложениями.
   И вот каждый раз я думаю о том, что тяжеленные русские  сапоги  легко
делают русского мужчину - мужчиной. Даже если он вовсе и не  мужчина  от
самой природы или от смертельной усталости. Вот в чем тайна нашей  непо-
бедимости! Солдат, добывший себе сапоги, - вдвойне солдат. А уж если  со
скрипом, да новые, да ежели  погромче  прогрохотать  подковами  на  сту-
пеньках, то любой замухрышка в русских сапогах уже и удалец из удальцов!
   И стоит это укрепляющее средство двенадцать рублей.
   06.00. "В эту заполярную ночь на черном серебре заштилевшего заполяр-
ного моря спали черным сном черные льдины".
   Пожалуй, слишком красиво звучит, а?
   Но это правда. В Арктике попадаются угольно-черные льдины.
   Мельчайшие пылевые частички при извержениях камчатских вулканов стра-
тосферными траекториями заносит черт знает куда - они выпадают и на арк-
тические льды. Солнце разогревает частички, лед  вокруг  них  тает,  они
оседают, уплотняются и наконец покрывают  льдину  черной  кожей,  совсем
черной.
   И вот в штилевую заполярную ночь на серебре вод  иногда  спят  черные
льдины. Ну, а то, что им снятся черные  сны,  это  я  сам  придумал.  Уж
больно злит Арнольд Тимофеевич. Душа просит поэзии хотя  бы  в  самодея-
тельном исполнении.
   После того как я сорвался и наорал на старпома, радист рассказал, что
это Спиро был инициатором донорства на морском флоте.
   Году в семидесятом в газете "Водный транспорт" появилась заметка  "Во
имя долга". Газета сообщала о новом замечательном почине: чтобы все  со-
ветские моряки стали донорами.
   И вот оказывается, это Арнольд Тимофеевич зарабатывал таким путем об-
щественное признание и политический авторитет, компенсируя, так сказать,
беспартийность.
   Ну что ж, не самый дурацкий почин. Быть может, несколько тонн  здоро-
вой моряцкой крови спасли кое-кому жизнь или продлили ее. И  можно  счи-
тать, что одно божеское дело Спиро совершил и может теперь помирать спо-
койно.
   А то, что после ночной вахты перед сном я частенько слушаю зарубежные
передачи - это факт, и пускай старпом думает, что имеет против меня  ко-
зырную карту.
   Чудеса происходят с эфиром в Арктике. То доносятся голоса  с  другого
края света, то вообще ничего не происходит ни на каких волнах.
   Сегодня в три ночи по местному вдруг услышал  передачу  из  Каира  на
русском языке.
   Дикторшу в Каире зовут Наталья Шериф - тезка  нашего  щенка,  который
уже растерзал в клочья шлепанцы хозяина.

   ВСТРЕЧА В ПРОЛИВЕ ВИЛЬКИЦКОГО
   К 14.00 подошел "Мурманск", повел  на  запад,  прижимаясь  к  острову
Большевик.
   Около шестнадцати миновали меридиан мыса Челюскина - трудно он всегда
дается, этот мыс!
   Мысленно поклонился Семену Ивановичу Челюскину. С полярным  штурманом
сюда вышли три солдата. Они остались безымянными.
   ...И пусть солдат всегда найдет У вас приют в дороге...
   Поклонился я, конечно, всем четверым подвижникам.
   Радировали нотис на подход к лоцману в Игарку на вечер тридцатого. До
чистой воды, по данным "Мурманска", четырнадцать-шестнадцать  часов.  То
есть у меня будет еще шесть часов во льду - и все. Ледокол  сказал,  что
ребята из  экспедиции  "Комсомольской  правды"  ничего  русановского  на
Большевике опять не нашли и уже вернулись домой в Москву.
   Мимо островов Фирнлея в тяжелых перемычках.
   Один раз застряли. Правда, и повод был: забирали с  "Мурманска"  двух
пассажиров до устья Енисея.
   "Мурманск" подошел изящно и четко в тяжелом льду, и мы приняли пасса-
жиров спокойно, в полной для них безопасности.
   Элегантный молоденький штурманец, в  одной  форменной  курточке,  при
галстуке и в бальных туфлях на высоких каблуках, стоял в небрежной  позе
на самой корме ледокола (шел снег) и докладывал на  мостик  дистанции  и
свои советы (очень толковые) по работе машинами и рулем.
   Красиво все это было - отличные ребята растут на ледоколах.  Интелли-
гентные и вежливо-достойные. Догоняешь, к примеру, "Мурманск" (в  тумане
вдруг резко сокращаются дистанции до него), говоришь: "Ледокол,  мы  вас
догоняем на "малом"!"
   Вахтенный штурман ледокола: "Простите, "Державино"! Увлекся радаром и
зазевался! Добавляю ход!"
   Когда бились в тяжелых полях  под  самым  островом  Большевик,  "Мур-
манск": "По каравану! У меня тут с правого борта медведь крутится!  Поп-
рощайтесь с ним!"
   Мы: "Не отпугните его только! "
   "Мурманск": "Стараемся!"
   И он нас дождался - мишка. Был чрезвычайно недоволен нашим  появлени-
ем. Недовольство и брюзгливая раздражительность сквозили во  всем  -  от
морды до походки. Очень толстый был мишка.
   Попрощались, помахали ему ручкой. Живи, бродяга, и не кашляй, и пусть
тебе на шею не водрузится автопокрышка!
   На выходе из Вилькицкого у кромки лежал  в  тумане  "Ленин"  с  табу-
ном-стадом речных перегонных корабликов - боялся вести их в тяжелый  лед
на ост.
   Я, конечно, не удержался, вылез на связь с флагманом табуна, спросил,
идет ли капитан Малышев.
   Флагман ответил, что Малышев ведет кораблик вокруг Скандинавии и  еще
не догнал караван.
   Послушали разговоры перегонщиков на их канале:
   - ...Выход на связь при чистой воде только по белой ракете...
   - В Хатангу заворачивать не будем...
   - Полыньи проходить, не подбирая буксиров...
   - Да не танкер я! Я толкач! Я музыкант!
   - Репетую: "Тридцать первый" не танкер, а из музыкантов!
   - Спасибо, вас понял!..
   Толкач - это речной буксир, приспособленный толкать носом баржи. Что-
бы видеть поверх баржи, на толкачах изобрели и  внедрили  очень  высокую
рубку. В реках это хорошо и удобно. Но когда наблюдаешь толкача в  море,
где он качается на шестибалльной волне, то удивляешься,  что  несчастный
ванька-встанька имеет на мостике еще живых людей.
   Качаться там - то же самое, что космонавтам вращаться на центрифугах.
   "Музыкантами" их прозвали потому, что первые перегонные  буксиры-тол-
качи носили имена знаменитых композиторов: "Чайковский", "Глинка" и  так
далее. И хотя с нами, например, в шестьдесят четвертом шли  художники  -
"Перов", "Верещагин", - но звали их уже только "музыкантами". Думаю, для
перегонщиков этот тип судов останется  "музыкантами"  навсегда.  Ведь  в
кличке просвечивает российское: "Пропадать - так с музыкой!.."
   Капитаном-наставником Экспедиции спецморпроводок речных  судов  двад-
цать лет работал моряк и писатель Юрий Дмитриевич Клименченко. Ныне  его
уже нет на свете.
   В трудный момент Юрий Дмитриевич протянул мне  дружеский  плавник.  Я
исчерпал материал, обмелел литературно. Стулья разъезжались  подо  мной.
Царапающий скрип их ножек равно отвратителен всем на свете. Он не  обод-
рял и меня, так как в довершение всех бед я разбил автомобиль, купленный
на первый в жизни крупный гонорар за сценарий "Полосатого рейса".  Авто-
погрузчик в катастрофе участия не