и все стихает, стихает кругом, словно успокаивается перед сном...
   Кто-нибудь из внимательных читателей может здесь уличить меня  в  не-
добросовестности:
   - Ведь вы же договорились не вспоминать эту неприятную историю, а са-
ми нарушили договор. Некрасиво получается...
   Еще бы! Я почувствовала бы себя настоящим предателем, если бы не  по-
лучила согласия дочки на этот откровенный рассказ. Она, узнав о моем на-
мерении, сначала бурно запротестовала:
   - Нет, мамочка, не надо! Не надо!
   Я заколебалась, но потом все же попыталась ее убедить:
   - Ты знаешь, мне ведь самой стыдно рассказывать об этом, но  мне  так
хочется, чтобы многие взрослые поняли, как это плохо - обижать малышей и
как это хорошо - понять друг друга и никогда-никогда не повторять  своих
ужасных ошибок. Я тебя не буду называть по имени в этом рассказе. И обя-
зательно прочту, что у меня получится. Если тебе покажется что-нибудь не
так, ты меня поправишь, ладно?
   Дочка, притихшая и серьезная, молча сидела у меня на коленях -  дума-
ла. Я совсем было уже решила отказаться от своей затеи и  вспомнить  для
примера что-нибудь другое (но другое-то помнилось не так ярко,  вот  бе-
да!), как вдруг она обняла меня за шею и шепнула мне в ухо:
   - Ну ладно, мамочка, надо так надо...
   Теперь хочу вернуться к моему рассказу и спросить: скажите, уважаемый
читатель, кто кого наказал в этой  грустной  истории?  Трудно  ответить,
правда?
   После подобных взаимных уроков мне все чаще и чаще поневоле думалось:
а почему, собственно, мы, взрослые, так уверены в своем праве  карать  и
миловать, поощрять и наказывать?
   Опасно этим правом пользоваться неумелому, неопытному, а еще  опаснее
- жестокому, холодному. Как легко здесь и пересолить,  и  недосолить,  и
вообще сделать совсем не то.
   А вот попытка разобраться в себе и ребенке, в мотивах и причинах  его
поступков и в собственном поведении никогда к плохому не  приведет.  Тут
даже ошибка на пользу пойдет, многому научит, потому что будет  пережита
и осознана. Вот так и накапливается опыт, который позволяет поступать не
"как принято", а как единственно можно и нужно в данный момент.
   Вот, допустим, правильно ли, что я первая пошла на примирение с  доч-
кой, не заставила ее сначала извиниться передо  мной?  Может  быть,  мне
следовало бы подождать? Мой опыт подсказал мне иное: если  виноваты  оба
(а чаще всего так и бывает), именно взрослому надо первому идти навстре-
чу. Добиваться от ребенка, чтобы тот извинился, в  то  время,  когда  он
чувствует вину и за взрослым, жестоко. Для него такой шаг  к  примирению
всегда связан с унижением, а для взрослого -  с  великодушием.  Огромная
разница! Ведь на стороне взрослого сила и власть, пользоваться  ими  для
унижения слабого низость. Это вызывает не раскаяние, а  озлобленность  и
затаенную обиду.
   Как же все это сложно! И можно ли сложность и тонкость взаимных отно-
шений уложить в примитивную однобокую схему наказаний  и  поощрений,  то
есть каких-то специальных мер, направленных в одну сторону: от взрослого
к детям? Да еще от взрослых, которые сами, как известно, далеки  от  со-
вершенства. Разве не так? Нужно взаимовлияние всех в семье,  взаимопони-
мание, взаимодействие. Тогда меняются к лучшему и дети и взрослые.
   Б. П.: Я долгое время о нравственных проблемах как-то не очень  заду-
мывался - других забот хватало. К тому же у мамы это  получалось  лучше,
чем у меня.
   Л. А.: К сожалению, мужчины нередко предпочитают во все эти  тонкости
не вникать, да и вообще возиться с детьми не любят. И очень многое теря-
ют, не только лишая себя удивительных радостей, которые дает  общение  с
детворой, но и прямо-таки подготавливая все трудности подросткового воз-
раста, когда наладить контакты с выросшими детьми становится  почти  не-
возможно.
   Б. П.: Это верно. Мне всегда было хорошо с малышами, этими любопытны-
ми, ласковыми,  непоседливыми  мурзилками,  играть  с  которыми,  делать
что-то, просто ощущать их рядом для меня огромное удовольствие и отрада.
А вот стали они подрастать, я и сам почувствовал, что эти самые психоло-
гические тонкости не мешало бы знать и мне. Но теперь постигать их труд-
но. Как нелегко, например, признать себя виноватым, неправым. Прямо  все
существо протестует: он - какой-то мальчишка! - со мной не  соглашается,
да еще и смеется. Ни на что не похоже! А потом остынешь, подумаешь: ведь
сам его учил не  подчиняться  слепо,  самостоятельно  находить  решения,
иметь собственное мнение - чем же ты недоволен?
   Ну и сильно же у нас, взрослых, это чувство превосходства по  отноше-
нию к детям, непоколебимой уверенности в своей правоте. Любое возражение
кажется наивным и бессмысленным: что он понимает, что знает, чтобы  воз-
ражать?!
   А вот когда допустишь, что он может знать то, о чем ты и  не  слыхал,
что у него ум непосредственней, живей, прислушиваешься к  его  мнению  и
удивляешься: "А ведь молодец! Получше меня  сообразил!"  Честное  слово,
очень приятно, оказывается, поучиться чему-то у своего  сына,  даже  ма-
ленького. Это поднимает обоих в глазах друг друга и... даже в  собствен-
ных глазах.
   Л. А.: Мне не хотелось бы, чтобы нас поняли  так,  что  все  в  семье
должны быть "на равных правах", отец - "свой парень", мать - "закадычная
подружка", все "учат друг друга".  Нет,  такая  "демократия",  по-моему,
противоестественна и вредна. Ребенок, вступая в наш сложный противоречи-
вый мир, должен приобрести четкий нравственный ориентир:  это  можно,  а
это нельзя, это важно, а то неважно, это хорошо, а это плохо - из  всего
этого и складывается та система нравственных ценностей, которой  человек
будет руководствоваться во всех жизненных ситуациях -  от  будничных  до
исключительных, критических.
   И этот ориентир, этот нравственный компас даем ребенку мы - взрослые,
живущие с ним рядом. Конечно, многое добавится в характер человека в те-
чение его дальнейшей жизни, общении с разными людьми, в его  собственной
деятельности, и все-таки эти новые влияния будут  накладываться  на  то,
что уже есть в нем, на тот фундамент, который заложен в нем  с  детства.
Заложен нами, взрослыми.  И  ни  на  кого  эту  ответственность  свалить
нельзя. Вот и получается, что при всем взаимоуважении и взаимовлиянии  в
семье ребенок остается ведомым, а родитель - ведущим, а не наоборот.
 
   СПАСИБО, ОТЕЦ, ЗА НАУКУ!
 
   Как же много надо, чтобы быть этим ведущим надолго. Часто вспоминаю я
своего отца. Он пользовался и у взрослых и у детей непререкаемым автори-
тетом. Ему никогда не приходилось дважды повторять просьбу или  распоря-
жение, его редкая похвала запоминалась  очень  надолго,  а  укоризненный
взгляд переживался как серьезное наказание. Был он немногословен,  суров
на вид и вечно занят: он начал учиться в 16 лет и прошел трудный путь от
неграмотного деревенского парнишки до военного  инженера.  Очень  многое
умел делать и любил работать красиво, с душой и выдумкой,  а  халтуры  и
бессмысленного, как он говаривал, "мартышкиного", труда не  терпел.  Был
прямолинеен, не выносил никакой фальши и притворства в отношениях  между
людьми. Может быть, поэтому его побаивались многие взрослые, но  никогда
не боялись дети.
   Как мы, ребята, любили те редкие минуты, когда он играл с нами, и как
он сам преображался, отдаваясь игре! Самым  удивительным  -  и  притяга-
тельным! - для нас было то, что он никогда не ставил себя над  нами,  не
боялся показаться смешным, не стеснялся признаться в собственной ошибке,
причем все это без специальных педагогических намерений - просто он  та-
ким был.
   Однажды в день моего рождения отец подарил  мне  томик  Лермонтова  с
надписью: "Дочке Лене в день  одиннадцатилетия".  Я  смущенно  поправила
его:
   - Пап, а здесь два "н" пишется...
   Ручаюсь, что в такой щекотливой  ситуации  любой  взрослый,  "спасая"
свой престиж, нашел бы себе какое-нибудь оправдание: мол, описка,  зара-
портовался, не заметил... А то и нотацию прочитал бы: мала еще -  взрос-
лых учить. А отец хмыкнул смущенно:
   - Гм, да... Давай исправим, спасибо...
   А один раз мы, ребята, целой ватагой прибежали к нему с новой, модной
тогда шуткой:
   - Папа, расшифруй слово "ДУНЯ".
   - Как это?
   - А вот надо на каждую букву придумать слово, чтобы вместе получилось
предложение.
   Отец задумался. А мы все повизгиваем от нетерпения и торопим:
   - Ну, ну... хочешь, скажем?
   - Ладно, сдаюсь - говорите.
   - Дураков У нас Нет! - выпаливаем хором и замираем в ожидании.
   Отец, чувствуя какой-то подвох, старательно проверяет и  вдруг  изум-
ленно спрашивает:
   - Позвольте, а как же Я?
   Мы все оглушительно орем от восторга и буквально катаемся по  террасе
от смеха. Он сначала недоумевает, а потом, обнаружив скрытый  смысл,  не
обижается, как все взрослые, на эту "дурацкую шутку", а  хохочет  сам  с
нами до слез...
   На фронт он ушел добровольцем. Мог бы  остаться  -  его  посылали  на
Урал, предлагали пост начальника военного училища в Златоусте (его щади-
ли: перед войной он долго лечился и еще не оправился после затяжной  бо-
лезни).
   - Алеша, как хорошо-то... - робко обрадовалась мама, но встретила су-
ровое:
   - Я отказался. Ты пойми меня и не проси о  том,  что  невозможно.  Не
умею я прятаться за спины других, не прощу себе этого, если сделаю...
   Вот так и нам, детям, он умел не прощать ни  одного,  даже,  казалось
бы, мелкого проступка, в котором проявлялась хоть капелька лжи,  трусос-
ти, хвастливости, захребетничества. Помню, я однажды  провинилась  перед
отцом: он делал забор, я ему помогала. Понадобились срочно гвозди,  и  я
отправилась за ними, но, увидев играющих на улице  ребят,  не  выдержала
соблазна и убежала к ним играть. Когда я вечером возвращалась домой, но-
ги не слушались меня. Я не боялась, нет, это чувство было сильнее  стра-
ха. Может быть, это был стыд и раскаяние? Когда я появилась  в  комнате,
отец взглянул на меня. Только взглянул. И вот этот взгляд я помню до сих
пор. В нем не было ни упрека, ни осуждения, даже простого неудовольствия
не было, зато было какое-то горькое недоумение: мол, подвела ты меня, не
ожидал... Меня словно кипятком обожгло - я почувствовала, что  совершила
что-то бесчестное, постыдное, словно маленькое предательство. Да так оно
и было, и отец дал мне это понять. Он никому ничего  не  сказал,  и  мой
проступок не был предметом семейного разбирательства,  но  этот  взгляд!
Мне и сейчас перед ним стыдно...
   Я вспоминаю отца часто, особенно когда туго  приходится,  представляю
себе: а что сделал бы он, что он сказал бы? И всегда я перед ним как де-
вочка, которую он когда-то сажал на колени и спрашивал ласково и заинте-
ресованно:
   - Ну, курносая, рассказывай, как дела?
   Он погиб осенью сорок первого... Ему тогда было тридцать девять...  Я
сейчас уже старше его, но мне никогда не перерасти отца. Он будет всегда
впереди и выше меня, но всегда рядом. Из своего немыслимого  далека,  из
моего детства, он и сейчас словно руководит моими  мыслями,  поступками,
как будто в нем, в его образе сосредоточилась вся моя совесть.
   К этому рассказу об отце я хотела добавить только  одну  фразу:  весь
наш родительский авторитет - да и не только родительский - зависит не от
возраста, не от служебного положения, не от каких-то там приемов,  ухищ-
рений, педагогических (и буквальных!) "кнутов" и "пряников", а от  того,
какие мы люди: справедливы ли? Честны ли? Умелы,  требовательны,  добры?
Благородна ли цель нашей жизни? Чисты ли средства ее достижения?
   Написала - и тотчас увидела  знакомый  прищур  насмешливых  отцовских
глаз: "Красиво, а неправда..." -  "Почему?!"  -  хочется  крикнуть  мне,
но... отец никогда не любил подсказывать.
   И вот думаю, думаю... почему неправда? Разве уважение к человеку, его
авторитет не зависят от того, каков этот  человек?  Зависят!  Почему  же
неправда? Исподволь начинает тревожить мысль: если бы все было так,  как
я сказала, тогда уважением и авторитетом пользовались бы лишь самые луч-
шие люди земли. Но как часто можно увидеть совсем  другое.  Иногда  люди
сотворяют себе кумира из того, кто не всегда достоин даже простого  ува-
жения. Бывает и так: люди, обладающие  весьма  невысокими  нравственными
качествами, но умеющие быть требовательными и играть на слабостях  чело-
веческих, подчиняют себе людей,  вызывая  их  неподдельное  уважение.  И
здесь как раз существует множество способов, тех самым "кнутов" и  "пря-
ников", с помощью которых "стадо" подчиняется "пастуху".  Разве  главари
банд или воровских шаек не пользуются авторитетом у  своей  братии?  Еще
каким! Причем необязательно завоеванным с помощью запугивания и  страха.
Все гораздо сложнее...
   Ты прав,. отец... Но как же в этом разобраться?
   А если посмотреть с такой стороны: кто у кого  пользуется  уважением?
Ого, какое богатое поле для наблюдений и размышлений! Для  одних  важны:
ум, честность, увлеченность, глубина знаний, мастерство, доброта, беско-
рыстность, верность, своеобразие личности. А для других:  влиятельность,
связи, изворотливость, известность, обеспеченность, соответствие моде  и
принятому стандарту... Разделение это, разумеется, схематично и неполно,
но не в этом дело. Важно другое: почему одними ценится одно,  другими  -
другое? И заметно это уже с очень раннего возраста - воспитатели и  учи-
теля это хорошо знают. Ну, конечно, это зависит от того, что  ценится  в
семье, в которой растет ребенок. Именно семья ориентирует ребенка в жиз-
ни с самого начала. Не словами, разумеется, а общим  настроем,  семейным
укладом, отношением к людям и их делам, собственным участием в жизни ок-
ружающих.
   Вот говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. А  с  кем  пове-
дешься? Разве это не зависит от самого человека? Читаю,  например:  "Мне
отделением... вместе. Она удивленно посмотрела на нас.  человеком".  Ду-
маю: не в счастливом случае тут дело, хорошие люди встречаются всем,  но
не все их видят. Научить подрастающего человека не пройти мимо настояще-
го, не увлечься ложным, недостойным человека -  вот  задача  необычайной
важности!
   Мне всю жизнь везет на хороших людей - спасибо отцу за науку.
   И вот теперь, когда у меня самой растут дети, я вновь и вновь вспоми-
наю его уроки простоты, искренности,  безупречной  честности  и  высокой
нравственной требовательности к себе и к людям, даже самым маленьким. Не
послушания он хотел от нас, своих детей, а понимания и верных  самостоя-
тельных решений. Думаю, это во многом  определило  весь  наш  дальнейший
жизненный путь.
 
   СПОРЫ НЕ ССОРЫ
 
   Б. П.: Иногда нас спрашивают, послушны ли наши дети, не вступают ли с
нами в пререкания, в споры. Надо сказать, что мы не стремимся к послуша-
нию, к беспрекословному подчинению. Ребенок должен не бояться быть самим
собой и иметь право высказывать наравне со взрослыми свое мнение.
   Когда-то я прочитал о том, что дети в первобытном обществе имели пра-
во присутствовать на общих собраниях племени, и бывало, что  по  реплике
десятилетнего вносили изменения в какое-то решение. Какое доверие оказы-
вали там детям! Как это было для нас ни трудно, но мы  старались  избав-
ляться от авторитарности и с самого начала пытались строить жизнь  семьи
на демократических началах: все, что касается общих дел или проблем, об-
суждаем вместе с детьми, причем первое слово предоставляем  младшему,  а
затем - по старшинству - очередь доходит до меня или до дедушки.
   Иногда наши споры по наиболее острым вопросам мы записываем на магни-
тофонную ленту, а спустя какое-то время возвращаемся к ним и  продолжаем
"скрещивать шпаги" до тех пор, пока не  придем  к  какому-нибудь  общему
мнению. При этом можно доказывать, возражать друг другу, но оскорблять и
"обзываться" считается недопустимым.
   Л. А.: Однако это бывает, когда у спорщиков не хватает  других  аргу-
ментов, и они как петухи начинают наскакивать друг на друга.  Тут  очень
помогает какая-нибудь добрая шутка - она сразу снимает напряжение и раз-
горающуюся неприязнь. Жаль, что не всегда хватает юмора на такую  добрую
шутку. Иногда получается что-то столь неуклюжее, что  больше  напоминает
насмешку, колкость, иронию, а это только  подливает  масла  в  огонь.  И
страсти разгораются еще больше. Приходится учиться и этому нужнейшему  в
жизни искусству - шутить, находить смешное в самых, казалось бы,  груст-
ных ситуациях и безвыходных положениях. Для этого иногда  бывает  доста-
точно просто взглянуть на себя со стороны: надулись друг на друга, раст-
репались,  раскраснелись  -  настоящие   петухи.   Скажешь   потихоньку:
"Ку-ка-реку", - всем делается смешно, и злости как не бывало!
   Пока речь шла об обсуждении с детьми каких-то общих  проблем,  касаю-
щихся семьи. Но ведь бывают и несогласия между взрослыми. Обычно от  де-
тей их скрывают. А как делали мы? Вопрос этот непростой  и  даже  в  ка-
кой-то степени больной для нас.
   Дело в том, что мы волей-неволей с самого начала поставили себя в по-
ложение спорящих чуть ли не со всем белым светом: многое в  нашей  семье
было непохоже на традиционное, привычное воспитание и воспринималось как
вызов, нарочитое пренебрежение общепринятыми нормами и воззрениями. Сей-
час я понимаю, что это отношение имело под собой  какое-то  основание  -
увлеченные удивительнейшим и, в общем-то, новым для нас  миром  детства,
мы забыли об окружающем нас мире взрослых и невольно пренебрегли некото-
рыми законами этого мира.
   С нами, наверное, происходило то же самое, что  некогда  случилось  с
Архимедом, когда он с криком "Эврика!" бежал нагишом по улице, возбуждая
у добропорядочных граждан желание поймать осквернителя благопристойности
и... Нам тоже хотелось скорее рассказать людям о том, как много,  оказы-
вается, могут дети, как с ними интересно и легко, если создать  для  них
иные условия жизни и изменить отношение к ним.
   Мы не причесывали своих мыслей и поступков и забывали одеть их в при-
личные - привычные! - одежды... Конечно, это  раздражало  очень  многих,
конечно, вокруг нас и ребят постоянно кипели страсти и споры. Спорили  и
мы между собой, иногда и при детях.
   - На что вы обрекаете ребят? - возмущалась бабушка, моя  мать.  -  Вы
издергаете их нервную систему, они не будут уважать ни вас, ни  окружаю-
щих. Ты вспомни: знали ли вы, дети, когда мы с отцом были не в ладу? Ни-
когда! Мы перед вами выступали всегда единым фронтом: никаких  разногла-
сий при детях у нас не было и быть не могло. В этом была наша сила.
   Я, сколько ни старалась, действительно не могла  вспомнить  ни  одной
ссоры матери и отца и мучительно сомневалась в правильности  собственной
беспокойной жизни. Но, сомневаясь, все-таки никак не могла предотвратить
того, что уже накатывалось на нас как лавина: сенсация, шумиха,  вторже-
ние в нашу семейную жизнь многих незнакомых и неблизких  людей,  которые
тоже что-то предлагали, отвергали, оценивали и спорили, спорили,  спори-
ли...
   Вспоминая сейчас это трудное для нас время, я с горечью думаю: споря-
щие взрослые подчас забывали о том, что предмет спора -  живые  дети,  и
допускали, даже педагоги, бестактные выводы, прогнозы и замечания по по-
воду нынешней и будущей жизни наших ребятишек.
   Мы поистине вызвали огонь не только на себя, но и - что  страшнее!  -
на своих детей. Но... сделать уже ничего не  могли.  Спрятать  детей  от
всего этого можно было только ценой притворства, обмана, в лучшем случае
утаивания правды, но на это мы не могли пойти ни за что! Вот  и  получи-
лось так, что дети наши росли в обстановке далеко не мирной, и  опасений
у меня самых разных до сих пор предостаточно.
   Но вот состоялся очень важный для меня разговор с моим совершеннолет-
ним сыном (я не называю ребят по именам не случайно - они сами так захо-
тели). Я спросила его, правда не без смущения, но без всяких подвохов  и
подходов:
   - Как ты думаешь, это было очень плохо, что  мы  всегда  спорил