й, которая была разыграна в Сан-Суси между
Фридрихом и герцогом Нивернуа...
  - Императрица в отчаянии от вашей измены, - заявил канцлер.
  - Измены? - отрекся Вильяме. - Нет! Наш договор с королем прусским
может показаться обидным только королю Франции. Мне, господин канцлер,
непонятны ваши намеки... Я знаю вас и знаю, что вы сами никогда не желали
дружбы с Францией! Так чего же вы сейчас бросаетесь упреками в измене?
  Вся "система" жизни Бестужева катилась сейчас в пропасть, и канцлер
прищемил Вильямса в кресле тяжелым взглядом.
  - А пенсион для меня.., когда? - спросил он, задыхаясь.
  Вильяме с трудом скрыл злорадную усмешку:
  - Простите, за что же вам платить в этом случае?
  - За позор мой! - ответил великий канцлер... Вскоре Елизавета,
поуспокоившись, потребовала Бестужева к себе и вручила ему бумагу для
передачи в руки Вильямса.
  - Отныне резон наш таков, - заявила она. - Бить Фридриха мы будем,
невзирая на все договоры с Англией. Но что касаемо кляуз лондонских, то
король Англии жеваной фиги от меня не получит. Не дам ему солдат, да и
только! Русский солдат для нужд российских нужен... И денег чужих за него
не возьму!
  Бестужева зашатало, и - недаром: сейчас он держал в руках "Секретную
декларацию Елизаветы" (именно под таким названием она вошла в историю
дипломатии народов). Это была всего лишь одна добавочная статья к договору
о союзе с Англией. Но договор мог иметь законную силу лишь в том случае,
если король Пруссии нападет на Королевство английское, что уже само по
себе исключалось.
  - Матушка! - взвыл канцлер.
  - Что, батюшка? - ехидно спросила Елизавета.
  - Без ножа ты меня режешь!
  - Не я, милый. Не я тебя режу... Таково коллегия решила! Не все ты
един - есть еще глас коллегиальный, глас божий.
  - Как же я такое Вильямсу отдам? С какими глазами?
  - С твоими-то глазами только и отдавать такое... Неси! Делать нечего.
Бестужев в одиночестве выхлебал графин вина и объявил потом Вильямсу:
  - Государыня наша, кроткия сердцем Лисавет Петровны, в глубокоразумии
своем, высочайше указать соизволили...
  И - после вступления - огорошил его "Декларацией". Вильямса, уж на
что был крепкий британец, чуть удар не хватил. Что было сил отпихивался от
дополнений к прежнему договору.
  - Что скажет король? - кричал посол на канцлера. - За все услуги его,
оказанные вам неоднократно, могли бы, кажется, и лучше озаботиться об
интересах Англии в России!
  - Никто не виноват, - отвечал Бестужев, - что Ванька Шувалов, а не я,
спит с государыней. "Декларация" суть происхождения чисто альковного, и
клянусь вам честью: мои руки чисты!
  - Так сломайте этому Шувалову шею, - посоветовал Вильяме.
  - Ему я шею свернул бы! А что с коллегией делать?.. Кончился скандал
тем, что Вильяме все-таки забрал документ, который уничтожал прежнее
соглашение. Посол просто испугался, как бы ему, упорствуя, не разорвать
вообще связь Лондона с Петербургом...
  А старый канцлер империи вскоре стал играть черную роль продажного
предателя. Бестужев перестал думать о России.
  - О себе, о себе надо подумать, - говорил он.

  ***

  Бестужев боялся, что враги станут наговаривать на него тайно, и
думал: "Как вызвать врагов из тени на яркий свет? В открытую-то, -
казалось канцлеру, - я их всех поодиночке расколошмачу..." И он предложил
Елизавете избрать при дворе Конференцию из людей, которые бы "наипаче ея
высочайшую доверенность к себе имели". Этим канцлер вызывал огонь на себя,
чтобы, рискуя, определить, где расставлены против него батареи.
  Конференция собралась: два брата Бестужевы-Рюмины, вице-канцлер
Воронцов, Трубецкой, Бутурлин, Голицын, Апраксин, братья Шуваловы и
великий князь Петр Федорович. Но первое же совещание обернулось палкой о
двух концах, и один конец ее хлобыстнул прямо по канцлеру. Все члены
Конференции как с цепи сорвались: так и кидались на канцлера, так и грызли
его... Елизавета же, пока вельможи там насмерть бились, сидела -
помалкивала.
  - Коли мы деньги берем от Англии, - оправдывал себя Бестужев, - то
уж, вестимо, Англия вправе и войска наши посылать туда, куда ей надобно. А
без субсидий ейных - что мы, господа высокая Конференция? И посрамления
чести русской не вижу в том.
  - С каким лицом деньги брать? - спросил его Шувалов.
  - Деньги будем брать, имея лицо индифферентное, как будто и без этих
денег прожить можем.
  Встал от стола граф Петр Шувалов, всей русской артиллерии
генерал-фельдцейхмейстер, и отвечал канцлеру так:
  - Народ есть главная сила в государстве, и тратить ее следует с
разумной умеренностью... Мы, слава богу, не курфюрсты немецкие, кои своих
мужиков на сторону продают и за калечение их денежную выгоду имеют. Это
при Остермане такие подлые порядки на Руси завелись! Дохнул наш солдат на
Рейне-реке, у черта на рогах, а.., за што? За конжурации "Конжурации -
комбинации." венские!
  После Шувалова вскочил родной брат канцлера - Ми-хайла Петрович
Бестужев-Рюмин и прокричал в неугасимой лютости:
  - Англо-русский альянс похерен сам по себе альянсом Пруссии с
Англией, и канцлеру столь великой державы, какова есть Земля Русская, не
пристало в деньгах унижаться... И ты, братец, сердечней был бы в политике,
коли не имел бы личной выгоды!
  Отомстил. Брат брату - отомстил. И тут.., раздался сухой треск
пергамента. И тут.., закружились, оседая, клочья рваных бумаг. Это
Елизавета, ни слова не сказав, уничтожила конвенцию.
  Она ее просто порвала на куски. И разбросала эти куски.
  - Бог видит, - сказала она со слезами, - что я невиновна. Я порвала
только бумагу, но король аглицкий порвал нашу дружбу. Денег из одного
кошелька с Пруссией - не брать! И войне с Фридрихом - быть: готовьтесь,
люди!..
  Только один Михаил Воронцов малость помялся при этом.
  - Позволяет ли состояние империи нашей эдакую трату людей и денег? -
вопросил он у Конференции осторожно.
  Но на эти слова робкого вице-канцлера даже не обратили внимания.
Конференция была едина в мнении: Пруссию вернуть в ее старые границы,
отбросить армии Фридриха от рубежей, чтобы король не зарился на русскую
Прибалтику, а Польшу просить, дабы пропустила через земли свои войска
русские на просторы Европы, где Фридриха они бить станут...
  Вопрос о войне России с Пруссией был решен коллегиально.

  ***

  Курьер британского посольства, спешивший из Петербурга в Лондон,
всегда имел привычку задерживаться в Берлине. Совсем ненадолго, - пока сэр
Митчелл (посол английский при Фридрихе) успевал снять копии с депеш
Вильямса, чтобы тут же отвезти их в Потсдам - лично в руки королю
Пруссии...
  Так было и на этот раз.
  Фридрих прочел "Секретную декларацию Елизаветы" в скорбном молчании,
но спокойно. И так же невозмутимо заметил Митчеллу:
  - Россия, еще не начав воевать, уже начала одерживать победы.., хотя
бы перьями!
  - Я вас не понял, сир, - поклонился ему Митчелл. Король искоса глянул
на дипломата:
  - Бросьте, Митчелл! Вы меня хорошо поняли... Посол склонился еще ниже
и промолчал, пряча лицо.
  - Эта декларация России, - продолжил Фридрих, - делает ваш договор с
русскими совсем бесплодным. Вы напрасно старались, заключая его! Но
декларация ставит под смертельный удар и мой договор с вами. Выходит, я
тоже напрасно старался, заключая его с вами... Может, скажете, что опять
не поняли? Тогда мне пришлют в Берлин другого посла, который окажется
понятливее вас.
  Митчелл пытался возражать, но король остановил его:
  - Я не рассчитывал на дружбу с Россией, но теперь она не желает
оставаться даже нейтральной. Она очень активна, эта страна! Я отсюда слышу
скрип перьев, но скоро зазвенят шпаги! Вы, англичане, как всегда,
укроетесь на острове, а все колотушки достанутся мне одному...
  - Ваше величество, - сказал Митчелл, - в Лондоне желают отозвать из
Петербурга сэра Вильямса, как неугодного более двору Елизаветы. Он не
сумел предупредить события!
  - Вильямса, - ответил король, - можно было бы убрать из России, если
б Англия имела в запасе дипломата лучшего, чем он... Но пока Вильяме
остается лучшим дипломатом вашего королевства, отзыв его нежелателен.
Удаление его было бы несчастием для "молодого двора" в Ораниенбауме,
который питается исключительно его добрыми советами...
  Ораниенбаумское семейство издавна занимало воображение короля: помощь
ему надобно ждать именно оттуда - из Ораниенбаума.
  И великий князь Петр, и великая княгиня Екатерина были его
родственниками... Фридрих знал, как его боготворит Петр!
  Короля навестил друг детства Финк фон Финкенштейн:
  - Фриц, что ты скажешь теперь? Не я ли предрекал тебе одиночество? Ты
приобрел много денег, но зато растерял союзников. Кто поможет тебе в твоих
будущих битвах?
  - В том колоссальном предприятии, какое я задумал, деньги будут
нужнее друзей, - ответил Фридрих. - Пророк все-таки я, а не ты... Я
распланировал свою игру до мелочей. Но не мог же я предвидеть вот эту
пакость!
  И он перебросил другу копию с "Секретной декларации".
  Итак, Россия не дала себя обмануть, - в самый последний момент она
ужом вывернулась из дурацкого положения. А что приобрел он, король
Пруссии? Теперь следует ждать удара. Оттуда - из-за лесов Ливонии, из
туманных болот Жмуди, и - прямо в сердце бранденбургских королей - по
любимой и верной Пруссии.
  По Кенигсбергу!
  - Мы предупредим удар, - сказал король. - Кто нападет первым, тот
наполовину уже выиграет... Печалиться рано.
  Фридрих поспешно собирал свои армии, прямо указывая солдатам, против
кого он их готовит, и потсдамские гренадеры распевали:

  Когда придет великий Фриц
И хлопнет лишь по пузу -
В кусты от пушек побегут
Русаки и французы...

  ...Читатель, не узнаешь ли ты в этой песне прародительские мотивы
мюнхенского Хорста Весселя?

  НАЧАЛО СОЮЗА

  Елизавета, которая так и умерла, не слишком-то доверяя картам, где
королевство Англии рисовалось в окружении воды, - вряд ли она понимала все
величие своего времени.
  Но она была "дщерь Петрова", и это во многом определяло ее поступки.
Елизавета зачастую двигалась на ощупь - зато хорошо осязала предметы.
  Историки дружно изругали ее за гардероб из 45000 платьев, однако не
забыли отметить и устойчивый патриотизм этой сумбурной натуры.
  Конференция при русском дворе работала, и отныне голос Елизаветы,
весьма авторитетный в Европе, был лишь эхом коллегиальных решений. И надо
сказать, что последние годы ее жизни этот голос звучал сильно и верно.

  ***

  С глазу на глаз императрица дала секретную аудиенцию венскому послу
графу Эстергази: Россия согласна представить Вене проект наступательного
союза, и (будет Франция выступать заодно с ними или не будет -
безразлично)...
  - А я хочу начать войну в этом году, - заявила Елизавета.
  - Вы понимаете, - отвечал Эстергази, - все страдания моей
императрицы: она каждый день плачет, вспоминая о Силезии, которую у нее
отняли пруссаки. Мария Терезия плачет не одна - вместе с нею рыдает и
супруг ее, который, как император всегерманский, с горечью наблюдает за
Пруссией, желающей возыметь первенство над всеми германскими княжествами...
  Елизавета заговорила, что союза Вены с Петербургом мало; необходимо
притянуть на свою сторону Версаль, надо сделать этот союз тройственным и
страшным для "безбожника Фридриха".
  - Подозреваю, - толковала Елизавета, - что король и в церкви-то,
кажись, не бывал ни разу! Фрицы берлинские новомодники в политике стали:
чуть что понравится у соседа - берут силой, а сила в политике хороша лишь
тогда, когда ты прав. Россия такую правду имеет: нам не бывать спокойными,
пока не перельем бурду прусскую в мехи старые, где она и пусть себе
киснет...
  Вскоре Австрия с Францией заключили Версальский договор, и
Великобритания тут же объявила войну Версалю (впрочем, эта война уже
тянулась давно, сейчас ее закрепили на бумаге). Россия же спешно стягивала
войска в Ливонии. Перекинув за плечи сапоги, шагали по весенним проталинам
солдаты; прыгали по ухабам кареты с генералами; дремно выступали из дубров
верблюды астраханские, волоча за собой по песку и кочкам "секретные
гаубицы" - творение хитроумного Петра Шувалова.
  Любимых ею гренадер Елизавета сама провожала в поход. В высоких
ботфортах, при офицерском шарфе, в штанах и в треуголке с пышным плюмажем,
императрица стояла у бочек с вином. От легкого утренника зарделись ее щеки
- крепкие, как у деревенской молодухи. Гренадеры подходили к бочке по
очереди. Тут она ковшик винца зачерпнет и руку протянет на закуску.
  Солдат вино выпьет и уколет ей руку усами, целуя:
  - Ну, уважила, Лисавет Петровны! Краса ты наша писаная...
  К полудню от колючих поцелуев рука распухла, императрица уже нетвердо
на ногах держалась. Все черпала да черпала из бочек, пока спьяна не
утопила ковшик: увели ее, спать уложили.
  Шведский граф Горн спрашивал у Елизаветы при свидании:
  - Стокгольм обеспокоен: противу кого собираете войска?
  - Исполните обязанность свою, - отвечала Елизавета, - и успокойте
двор своего короля: никаких видов на Швецию мы не имеем. Нам другие
сверчки в уши верещат - не ваши сверчки!
  Горн поспешил успокоить своего короля и взволновал прусского (тайным
шпионом которого он состоял). Фридрих окончательно убедился, что русские
медведи вылезают из своей заснеженной берлоги.
  В это смутное при дворе время, посрамленный и жалкий, Бестужев
доверялся лишь одному Вильямсу.
  - Какое несчастье для России, - говорил он, - что фаворитом у нас
Шувалов: любит парижские моды, читает Вольтера и философствует с
Ломоносовым о стеклах и звездах... Тьфу их, умников этих! То ли дело был
свинопас Разумовский: бочку целую выдует, спать ляжет и ни во что не
мешался.
  В пику канцлеру началось быстрое возвышение Михаила Воронцова. Без
стука вхожий к императрице, этот человек сделал "карьер" в два спохвата:
женитьбой на буйной алкоголичке Анне Скавронской (что доводилась Елизавете
сестрой двоюродной) и еще тем, что в памятную ночь переворота 1741 года,
когда сшибали с престола малолетнего царя Иоанна Антоновича, Воронцов
стоял на запятках саней дочери Петра...
  В один из дней - весенний, ростепельный - на пороге кабинета
Воронцова появился человек. Знакомый. Где-то вице-канцлер его уже видел.
Тогда он был одет скромно, а сейчас - о боже! - каким франтом стал.
  - Простите, сударь, я запамятовал ваше имя.
  - Дуглас, - поклонился незнакомец с ухмылкой. Времена изменились, и
Воронцов встретил его, как долгожданного друга. Не знал, куда и посадить
Дугласа.
  - Итак, дорогой библиотекарь, - спросил любезно, - какие издания в
Париже вышли за последнее время? Дуглас, торжествуя, извлек письмо.
  - Лично от короля! - возвестил он.
  Воронцов протянул руку, но Дуглас письма ему не дал.
  - Лично императрице! - сказал он. Вице-канцлер с опаской глянул на
двери:
  - Вы неосторожны. Я не могу поручиться, что нас не слышали слуги...
Впрочем, - спросил он, - под каким соусом прикажете мне подать вас к столу
императрицы?
  - Хотя бы как путешественника.
  - Государыня наша вояжиров не жалует. Это неудобно. А чтобы
представиться ко двору, надобно иметь чин!
  Чина тоже не оказалось, и Дуглас увидел, что Россия вдруг быстрее,
чем он мог ожидать, стала снова уплывать от Франции.
  - Ради высоких целей мира в Европе, - совсем увял Дуглас, - я
согласен признать себя даже курьером из Версаля.
  - Курьер не пройдет дальше лакейской... Ах, какая досада! - искренне
огорчился Воронцов. - Все было бы так хорошо, и.., нет чина! Извините,
сударь. Вы будете моим дорогим гостем. Я весь к вашим услугам. Велите
только - и любимую дочь подам с трюфелями. Но без чина, посудите сами, как
же я введу вас в покои ее величества, помазанницы божией?
  Дуглас размахнулся и шлепнул письмо короля на стол.
  - Будьте уж тогда курьером.., вы! - вздохнул иезуит.

  ***

  Воронцов передал письмо Елизавете со словами:
  - Этого мы ждали много лет...
  Пальцы императрицы вздрагивали, когда она разворачивала послание
короля Франции. Восемь лет две страны, духовно связанные музыкой,
литературой, театром, живописью, модами, - не имели связи в политике...
Разве это мыслимо? Она много слышала о Людовике дурного (впрочем, Людовик
слышал о ней не менее), но в юности Елизавета считалась его нареченной
невестой. И кто знает? - быть бы дочери Петра королевой Франции, никогда
не покушала бы пирогов с визигой, жирных кулебяк да расстегаев, не
поморщилась бы с похмелья от чухонской клюковки.
  "Так и бог уж с ней - с этой Францией!.."
Людовик начинал письмо круто: гнать и гнать императрице от себя
Бестужева - вот первое, что бросилось в глаза Елизавете. А потом
ласковости о ней, заботы о здоровье и прямые слова, что пора обменяться
посольствами.
  С поспешностью, поразительной для этой лентяйки, Елизавета отвечала
королю в том же дружеском духе; она сулила Людовику "постоянную и
искреннюю дружбу" между Россией и Францией. Но про Бестужева - ни слова.
  - Сор из избы русской нечего по чужим дворам таскать... Михаила
Ларионыч, - велела она Воронцову, - поищи человека, в обхождениях
привычного, чтобы его в Париж отправить. Худого не надо, а хорошего тоже
не пошлем. Ищи с таким чином, что и Дуглас, - ни рыба ни мясо. Но
Бестужеву о том - ни гугу! Человек сей отклеился от меня, словно пластырь
паршивый...
  Но Бестужев не желал сдаваться. Канцлер он или не канцлер?
  - В самом деле, - утверждал он повсюду, - что волками-то на меня
смотрите? Коли затеяли поход на Фридриха, так не я ли был врагом Пруссии
все эти годы? Лондон подгадил малость, но торговля да старые долги не
разорвут союз России с Англией. Вот Франция только...
  Он люто ненавидел Францию, как извечную соперницу любимой им Англии.
Но был бессилен что-либо поделать, ибо Елизавета начала любезности с
Людовиком за его спиной. Людовик секретничал от своих министров, а
Елизавета, как черт от ладана, пряталась от своего канцлера.
  О век осьмнадцатый, торжественный и темный, когда политика самым
верным ключам предпочитала воровские отмычки!..

  ***

  Нужного для посылки в Париж человека Воронцов отыскал в своем же
доме. Каждому ленинградцу знаком этот дом на Садовой, - мрачный и
приглушенный, стоит он в глубине сада, за высокой решеткой, а напротив
протянулись магазины шумного Гостиного двора. Это здание бывшего Пажеского
корпуса, а в описываемое нами время - фамильный замок-дворец графов
Воронцовых...
  В одном из залов этого дворца учитель Бехтеев давал урок российской
грамматики двум девочкам-подросткам. Двоюродные одногодки, они сидели
напротив скромного учителя в креслах, обтянутых фиолетовым лионским
бархатом. Одна из них (уже тогда с задатками неземной красоты) стала позже
графиней Строгановой и была отравлена ядом в трагической любовной истории.
А другую читатели хорошо знают... Вертлявая и кислая девочка с раздутыми,
как яблоки, щеками, она стала впоследствии (под именем княгини Дашковой)
известна всему миру - как президент Российской Академии наук, первая в
мире женщина, занимавшая такой высокий и "не женский" пост...
  Бехтеев читал девочкам сказку про Ерша Ершовича, когда в детскую
вошел вице-канцлер и сказал по-французски с прононсом:
  - Сударь, мне хотелось бы поговорить с вами... Учитель не растаял
перед вельможей, как масло на солнцепеке:
  - Ваше сиятельство, здесь идет урок великого языка, сиречь
российского! Не пренебрегайте же им.
  - Извини, друг мой, - перешел Воронцов на русский. - Но ты и впрямь
нужен мне... Скажи: не манит ли тебя миссия в Париж, где твой ум и
эрудитство весьма были бы пригодны? - Ив кратких словах он дал понять,
какова будет эта миссия.
  Бехтеев ответа не дал, - должен обдумать.
  Поздно вечером, когда вице-канцлер уединился для сна отдельно от жены
(снова запой), Бехтеев нагрянул к нему в покои.
  Согласный ехать в Париж, он развернул лист бумаги:
  - Я все измыслил, ваше сиятельство, а о чем мыслил - тому следуют
пункты... Первое, - провозгласил Бехтеев. - Ежели в Париже потребуют от
меня рукописно, то с чем я прислан?
  - А мы сочиним мемориал на имя ми