ра.
Конференция издалека всей властью своей обрушилась на фельдмаршала: его
обвинили в том, что он озлобил Вену против России; что он зазнался
настолько, что даже не ответил на письмо венской императрицы: грызня же с
Веной косвенным путем ухудшила отношения России с Турцией...
  Петр Семенович только ахал, руками разводя:
  - Вот те на! Я уже и перед турками виноват... Салтыков понимал, что
весь этот поход был построен им лишь на риске. Он рисковал часто. Еще при
Кунерсдорфе поставил на карту свою честь. Больше рисковать нельзя. Можно
свернуть шею. Теперь против его отряда в 20 тысяч человек, оборванных,
голодных и усталых, вырастал Фридрих, сверкая новым оружием, и грозился
силой в 70 тысяч штыков.
  Салтыков велел звать военный совет и объявил:
  - Людей понапрасну губить - только славу России омрачать! Никогда
завистником не был, а ныне стал... Королю прусскому - вот кому завидую! Он
все на месте решает, и от Берлина вздрючек ему не бывает. Он независим от
мнений чужеродных. А меня, как собаку худую, раздергали - то Вена, то наши
мудрецы... Когда Кунерсдорф грянул, Даун был в девяти милях от нас. Гаддик
с кавалерией в семи милях был. Помогли они нам? Нет. Вот Лаудона прислали.
Из девяти полков его только два в бою были. Остальные на гороховом поле
как легли, так и не встали, покеда от гороха одна ботва не осталась...
Господа высокие! Друзья мои! После наших викторий под Цюлихау, при
Пальциге и Кунерсдорфе мы, русские, не желаем быть от бездельников союзных
унижены. Не хочет Вена воевать честно - не надо. Мы же, русские, за них
кровь проливать не станем... Идем на зимние квартиры!
  И русские стали уходить из Бранденбурга. Все блестящие плоды кампании
1759 года оставались погребены. Виною тому - косность, зависть и прямое
предательство Вены. Французские историки объясняют все одним -
"неисцелимой трусостью австрийцев".

  ***

  Вслед уходящему Салтыкову Фридрих сказал:
  - Талантливый был, бродяга! Он меня просто замучил. Но теперь я могу
хоть выспаться и подуть в свою любимую флейту...
  Отработав на флейте сложный пассаж, король повеселел:
  - Пока я тут возился с русскими, этот обморочный Даун здорово
зазнался... Я думаю, пришло время проучить его.
  Перед походом Фридрих обратился к своим генералам:
  - Я обещал веселье под Кунерсдорфом, но весело нам тогда не стало.
Зато сейчас, друзья мои, плакать будет кто угодно, только не мы... Надо
отнять украденное у нас!
  Действительно, пока армия Салтыкова билась насмерть, Даун под шумок
захватывал города и крепости на рубежах Австрии (благо, королю было тогда
не до него). Плохо стало Дауну, когда пришел король - отнимать то, что у
него стащили за время его отсутствия. Победы Фридриха прокатились быстрой
чередой: его войска заняли Виттенберг, разбили австрийцев при Торгау. Даун
был поражен королем при Крегисе, пруссаки проникли в Богемию, разграбили
там города, собрали с них чудовищные контрибуции, вывезли все запасы
провианта... Кончилось "избиение младенцев" тем, что Даун со своей армией
засел в лагере Пирна - как раз на той легендарной горе, куда в самом
начале войны Фридрих загнал саксонского короля Августа с его знаменитым на
всю Европу бриллиантом зеленого цвета.
  Именно тут, на этой горе, Фридрих и оставил Дауна сидеть до весны.
Мало того, король еще мстительно заметил:
  - Когда Даун обложит своим пометом эту горушку, он будет, в поисках
чистого места, спускаться все ниже и ниже.... Последний раз в своей подлой
жизни он будет гадить уже в наших объятиях!
  Король был груб, но это по привычке, смолоду унаследованной им от
батюшки - "кайзер-зольдата". Не теряя времени даром, Фридрих действовал
решительно. Из всей армии он имел под своей командой только 24 тысячи
человек - этого было мало.
  - Мы здорово пообносились. Теперь задумаемся о дураках. Если считать
за истину, что в мире на одного умника приходится по сотне идиотов, то
смею вас заверить: скоро у нас будет большая армия! Деньги же, которые я
истрачу на дураков, никогда не пропадут. А мои казармы в Потсдаме так
устроены, что брось туда хоть котенка - и котенок скоро замарширует!
  Фридрих задумал авантюру - позорную и бесцеремонную, как всегда.
Верховным командующим этой авантюрой он поставил полковника Колиньона,
которого все знали как большого жулика.
  - Мой друг, - сказал ему король, - когда тебя нет рядом со мною, мне
хочется тебя повесить. Но стоит тебе появиться, как я начинаю любить
тебя... Будь же другом - выручи своего короля, ты это уже не раз делал!
  - Сколько дадите денег? - прямо и честно спросил Колиньон.
  - Сколько я тебе дам денег, об этом никто не узнает...

  ***

  Город Магдебург вскоре объявил свободную запись желающих в прусскую
армию. По законам Пруссии "каждый башмачник должен оставаться при своей
колодке", рожденный от башмачника сам становился башмачником, как и
сыновья его. От "колодки" могла спасти пруссака лишь воинская служба. При
записи в Магдебурге платили немало - только запишись. Добрые немецкие
сердца не устояли перед звоном талеров. Студент бросал лекцию, ремесленник
откладывал молоток, пивовар отпихивал бочку - все шагали в Магдебург! Хотя
прусский солдат и бывал бит палкой, но население Пруссии было приучено к
мысли, что идеал человека - это солдат.
  Полковник Колиньон был человек с размахом, и по всем землям
германских княжеств скоро разбрелись веселые говорливые люди. Они были
хорошо одеты, кошельки их звенели, они обнимали красивых молодых женщин.
Когда же их спрашивали - кто они такие, откуда весь этот блеск их чудесной
жизни, - они скромно отвечали:
  - А чего нам не жить? Мы - солдаты прусской непобедимой армии. У нас
так: послужил королю - теперь гуляй...
  За столами трактиров, в корчмах на перекрестках дорог Европы, за
зеленым сукном игорных домов случались такие разговоры:
  - Кстати, патент полковника прусской службы.., не угодно ли? Всего
двести фридрихсдоров. Могу и чин капитана.., за сто пятьдесят!
  Играли они широко. Жили еще шире. Вино текло рекой. Гремели пыльные
юбки женщин - жесткие от крахмала, словно кровельная жесть... "Во какие
солдаты у Фридриха! Во как они живут!"
Чиновники и купцы кидались на патенты, будто куры на крупу. За чином
офицера им уже виделось дворянство, собственный фольварк и скотный двор, а
в руке - добрая кружка пива... Они платили! Они щедро платили за
продаваемые патенты! И потом всех этих дураков собрали в том же
Магдебурге... Для начала построили по ранжиру. Из окон казарм глядели на
них новобранцы.
  - Эй, - кричали они, - сколько вам заплатили? Гордые "полковники" и
"капитаны" оскорблялись этим:
  - Нам не платили! Наоборот, мы сами платили... Ворота казарм
закрылись. Уже навсегда. А точнее - на всю жизнь (если кто выживет). На
спину этим "полковникам" и "капитанам" капралы стали вешать солдатские
ранцы. Кто смел сопротивляться - того жестоко молотили фухтелями.
  - Я не солдат! За что бьете? Я купил себе чин полковника.
  - За то и бьем, что ты - дурак... Где это видано, чтобы чины
покупались? Послужи королю - и ты станешь полковником.
  - Клянусь всевышним.., вот и патент.., не бейте меня... Где здесь
начальство? Я должен все объяснить.., у меня жена, дети...
  - Забудь про них! - отвечал капрал с палкой (начальство).
  Так-то вот, через жестокий обман, Фридрих собрал для себя новую
армию. Полковник Колиньон навербовал ему 60000 человек. Вдумайся в это,
читатель: ведь это не просто пять цифр, поставленных рядом, - это 60000
уничтоженных людских судеб. Встань хоть на минуту во дворе прусской
казармы, которая не лучше тюрьмы. Ощути на спине тяжесть ранца. Пусть тебя
ожгут фухтелем. Пусть захохочут вокруг тебя наглые капралы... Вот тогда ты
поймешь, читатель!

  ПОЛИТИКИ

  Близился 1760 год... Агенты Фридриха (тайные и не тайные) уже
трудились по столицам Европы, подготавливая мир для Пруссии.
  Сразу же после Кунерсдорфа Фридрих стал настойчиво добиваться мира с
Россией; из Ораниенбаума его поддержал великий князь Петр Федорович, но
сама Елизавета не совсем тактично показала из-под полы дулю:
  - Вот ему, мошеннику... Так и можете передать!
  Фридрих был встревожен не на шутку:
  - Эти вертопрахи в Париже, Вене и Петербурге ведут себя так, словно
меня более не существует как политического деятеля. Но я (хотя это и глупо
с моей стороны!), - добавлял король, - все-таки жив. И могу доказать это
дрожью своего тела, которое колотится каждый раз, когда я вспоминаю о
шуваловских гаубицах!
  Через своего гофрата король предложил Ивану Шувалову один миллион
рейхсталеров, а Петру Шувалову - четыреста тысяч. Только б они, эти
российские заправилы, удержали порыв своих войск в грядущую кампанию. А уж
с Австрией да Францией король и сам как-нибудь разделается!
  Но Фридрих не учел одного: Шуваловы были очень богаты, в подачках со
стороны не нуждались. К тому же Иван Шувалов уже хлопотал для себя о
титуле "дюка прусского" - то есть, говоря попросту, Шувалов метил на место
самого же Фридриха.
  Исторически Шувалов имел к тому большие основания.
  - А почему бы мне и не быть дюком прусским, матушка? - рассуждал он.
- Бирон-то ведь от щедрот Анны Иоанновны стал герцогом Курляндии? А ты
разве, матушка, не дала гетманство над Украиной Кириллу Разумовскому?..
Неужели я глупее их и хуже?
  Судя по всему, с Россией королю не помириться. Блаженным ветром
дохнуло совсем с другой стороны - с берегов Сены. Аббат Берни давно
сказал: "Без мира Франция погибнет, и погибнет бесславно!" - за что и был
выслан в деревни. Его заменил герцог Шуазель - и сразу же высказал ту
мысль, за которую пострадал Берни:
  - Нет смысла продолжать эту войну, и французам совсем не трудно было
бы помириться с их старым другом Фридрихом, если бы... - Тут герцог
подзапнулся, но все же довел свою мысль до ее логического конца:
  - Ох, если бы не эти наши обязательства по отношению к России! Мы и
не думали, что в этой войне ей достанется столько славы. Она давно режет
пирог победы, а нам, французам, не перепало даже крошки...
  Фридрих стал восстанавливать нарушенные связи с Версалем через
Вольтера, который имел глупость поздравить Пруссию с победой при Россбахе;
тут Вольтер оказался скверным политиком и плохим патриотом, ибо не
французы ведь били пруссаков, а пруссаки с удивительным постоянством
колотили его соотечественников. Де Еон вскоре понял, что центр всех
решений в дипломатии сейчас переносится на берега Невы, - Петербург
становится связующим центром войны и мира. Теперь без России Европа не
могла сама решить многие вопросы: она прежде должна получить из Петербурга
одобрение... Роль России непомерно выросла!
  Лопиталю де Еон сказал в эти дни:
  - Франция так измотана, война столь непопулярна, что Шуазель
наверняка пожелает освободить Францию хотя бы от войны с Англией. Но
действовать он станет через Петербург! Значит, заботы об этом мире лягут
на нас и на.., канцлера Воронцова, которого вам и придется уламывать.
Задача почти неисполнимая!
  Действительно, такие инструкции Лопиталем были получены.
  Но едва он заикнулся о мире, как Воронцов - по совету Конференции -
ответил ему такими словами:
  - Мы, русские, не против мириться, но разговор о мире все-таки решили
отложить до полной победы!
  Маркиз увял. Русская дипломатия задала трепку и Австрии: был вытащен
из серной ванны граф Эстергази.
  - До каких пор, - дерзко заметил ему Воронцов, - венский двор будет
уклоняться от разговоров о Пруссии? Вы хлопочете о Силезии, Версаль рвет
на куски Нидерланды, Англия заодно уж и Испанию грабит в Америке, а.., что
же нам, русским? Или только раны свои зализывать?
  Эстергази хотел что-то сказать, но Воронцов не дал ему рта раскрыть,
твердо договорив до конца:
  - Европа должна знать: отныне Пруссия Восточная есть лишь российская
губерния, и мы, никого не грабя, воссоединяем с Россией лишь те земли, что
в древности германцами похищены от наших предков - поморян и пруссов...
Забрание Пруссии есть историческое реванширование за все насилия, кои
учинены были тевтонами и крестоносцами на землях славянских и
прибалтийских!
  - Но Франция... Франция... - начал было Эстергази.
  - Франции, - пресек его Воронцов сразу же, - до Пруссии нет никакого
дела за дальностью расстояния от Версаля до Пруссии!
  - Дайте сказать! Ведь Людовик ужаснется, если система равновесия
будет нарушена в Европе...
  Канцлер империи Российской ехидно усмехнулся:
  - А разве мы, а не Фридрих нарушили "равновесие"? Да и равновесие-то
это, - ковал железо Воронцов, - создано было Версалем без учета тяжести
гирь русских!.. Теперь вернемся к нашим баранам... Ежели Вена по вопросу о
Пруссии промедлит, то с новой кампанией мы не поставим в Европу ни одного
солдата... Бейтесь тогда с Фридрихом один на один, а мы свое уже получили!
  Весна была не за горами, страх Вены перед Фридрихом был велик, и
скоро был подписан договор: Восточная Пруссия на вечные времена переходила
к России (теперь этот факт Европа признала уже официально). Но победа под
Кунерсдорфом дала Воронцову возможность подготовить и коалицию с Австрией
против Турции, этого извечного врага России и друга Франции, - Версалю же
об этом даже не сообщали!
  - После Фридриха Россия станет турок лупцевать, - сказал Воронцов,
присыпав песочком подписание трактата. - Версаль пущай косоротится сколько
хочет; мы от своего не отступим.
  Грохот русских единорогов на Одере отзывался теперь в Петербурге
победным торжеством русской дипломатии!
  Русские политики проводили свой курс, не прибегая к помощи Версаля
даже по турецкому вопросу, и де Еон понял, что в Петербурге уже карьеры не
сделаешь. Людовик был недоволен работой своего посольства в России -
Лопиталя он считал просто глупцом:
  - Что он там ходит к Воронцову и спрашивает у него то, что я у него
спрашиваю? Разве это политик? Настоящий дипломат - это шпион! Через
замочную скважину он способен разглядеть весь мир!.. Но самые лучшие
результаты в политике, - утверждал король, - достигаются через любовную
связь!
  Вскоре курьер доставил де Еону из Парижа письмо лично от Людовика; де
Еон прочел его и подавленно сказал:
  - Конечно, для любовной связи я не годен, а следовательно, мне надо
бежать из Петербурга, не дожидаясь тех великолепных результатов, которые
вскоре последуют за любовной связью! Можно быть дураком раз, можно
сглупить вторично, но нельзя же дурость обращать в традицию!

  ***

  Шуазель давно мечтал подсунуть любовника Екатерине из своих рук. В
парижском полку служил тогда пламенный красавец - барон Луи Бретель. Этого
красавца прямо из гвардейской конюшни усадили за изучение инструкций. Не
любовных, конечно, а - дипломатических...
  Шуазель втолковывал Бретелю свои идеи:
  - Работать вы должны через великую княгиню Екатерину. До сих пор ее
услугами пользовалась Пруссия, а теперь, попав в ваши объятия, она должна
послужить Франции...
  Однако перед отъездом из Парижа Бретель выкинул неожиданный фокус:
  - Вы подумайте, - восклицал Шуазель, - этот осел, этот олух Бретель
женился и везет в Петербург жену. Мало того, он еще имеет наглость
утверждать, что безумно в нее влюблен. О чем он думает? Ведь он обязан
излучать любовь только в сторону Екатерины!
  Людовик к этому сообщению отнесся проще - по-королевски.
  - Сколько лет Бретелю? - спросил он.
  - Двадцать семь, ваше величество.
  - И только-то? В его годы я так не думал; чем больше женщин, тем
интересней... Отправляйте Бретеля!
  Бретель приехал в Россию. Лопиталь пока - для видимости - оставался
послом. Бретель же (в звании полномочного министра) должен был подпереть
его авторитет своей красотой и молодостью. Отныне все тайны короля были
поручены Бретелю, а де Еон лишь исполнял при нем роль советника и
резонера. Честолюбивого кавалера никак не устраивало быть пятым тузом в
колоде.
  Во исполнение инструкций Бретель поспешил познакомиться с Екатериной.
Результат свидания был прямо противоположный заветам Шуазеля: Бретель стал
добиваться возвращения Понятовского в объятия Екатерины. Де Еон, конечно,
уже был извещен, что его приятель Григорий Орлов подтвердил русскую
пословицу: "Свято место пусто не бывает!" И теперь кавалер, сидя в темной
комнате с козырьком на глазах, хохотал до упаду.
  - Вы, случайно, - спросил он Бретеля, - свалились в дипломатию не из
флота? Ведь только моряки любят взирать за корму.
  Де Еон понял: перед ним человек, которого в Петербурге обдурит даже
дворник; хорошие человеческие качества - этого для дипломатии еще
недостаточно; де Еон признал, что с появлением этого красавца Бретеля
французская дипломатия обречена на полный провал в России... Желая помочь,
де Еон сказал Бретелю:
  - Сейчас главная сила в мире - это русская армия. Следите за ее
движением. От маневрирования русских легионов зависит вся дипломатия
Европы; это неизбежно, благодаря победам России! Будь я на месте вашем, я
бы на победах русского оружия строил политические виды Франции... Нельзя
Версалю пренебрегать Россией, как пасынком Европы! Вы же. Бретель,
прекрасный мужчина, но роль любовника вам не к лицу. В нарушение всех
инструкций Шуазеля продолжайте любить свою жену... Она, ей-ей, стоит любви
гораздо больше ораниенбаумской злой распутницы!

  ***

  Поздним вечером де Еон, скучая, расставил шахматы, и маркиз Лопиталь
подсел к нему. Тонкими пальцами кавалер двигал изящную королеву,
стремительно приводя Лопиталя к поражению.
  - Я хотел бы, маркиз, стать искренним перед разлукой с вами, -
признался он. - Быть на побегушках у выскочки Бретеля я не желаю.
  - Догадываюсь, - ответил ему Лопиталь. - Так и быть: пока Пуассонье
не уехал, поговорю с ним, чтобы он выписал вам "диплом" на болезнь ваших
глаз.
  Елизавета дала де Еону прощальную аудиенцию. Печально журчали за
окнами фонтаны Петергофа, серое море лежало за парком. Над голубятнями
парили птицы. Петербург едва угадывался вдали. Пахло водой и абрикосами.
Деревья плодоносили, тяжело провиснув до самой земли ветвями. В воздухе
знойно парило. Из дверей вышел камергер и тихо, как о покойнике, объявил:
  - Ея величество сюда следует.., ждите!
  Два дюжих гайдука внесли кресла, на которых сидела Елизавета
Петровна. Страшно распухли ее ноги, покрытые язвами, к которым присохли
ярко-фиолетовые чулки. Она подозвала де Еона к себе, чмокнула его в щеку,
быстро сунула ему что-то в ладонь и заплакала. Гайдуки тут же подхватили
ее - унесли в покои. В руке кавалера осталась табакерка с портретом и
вензелем императрицы. На миниатюре она была еще молодой, с курносым носом,
в кудряшках, грудь наполовину обнажена, она.., уже не такая!
  К де Еону подошел грустный Иван Иванович Шувалов:
  - Государыня наша плоха... Зря! Зря вы, кавалер, отказались от
русской службы. Мы бы сжились. Подумайте; еще не поздно!
  Благодаря маститого Пуассонье за медицинский "диплом", де Еон спросил
медика о здоровье русской императрицы.
  - Ни одна женщина, - ответил врач, - не ведет себя так бестолково в
этот кризисный для любой женщины период. Она желает быть здоровой, но
обедает в три часа ночи. А засыпает с петухами. Я прописываю ей бульон,
но, оказывается, начался пост, и живот императрицы раздут от кислой
капусты. К тому же много было в ее жизни вина и мужчин... Конец наступит
внезапно.
  Так сказала медицина, а панихиду могли отслужить пушки и дипломатия.
Но уже совсем в ином направлении - под руководством голштинского выродка.
Было печально уезжать, но уезжать все-таки надо. Последний поцелуй он
принял в Петербурге от Катеньки Дашковой, - она всплакнула, помахала рукой.
  - Молодость кончилась, - сказала она, вытерев слезы... Обремененный
кладью, де Еон поскакал на родину. Отшумели русские леса, промелькнула
чистенькая Митава, в дубовом лесу запели ночью рога. Дымно чадя, горели во
мраке смоляные факелы. Разбив бивуак в дубраве, близ тракта стоял обоз с
траурными дрогами. Полно было в лесу слуг, конюхов, лекарей. Это
возвращался на родину русский посол во Франции - Михаила Петрович
Бестужев-Рюмин, брат б