ь, вишь, Кирюха? Развезло их, сердешных:
совсем обомлели!
  Время от времени, вдоль рядов отступающей армии, проезжал в
лакированной упряжке цугом сам Апраксин, откидывал зеркальное стекло
кареты и говорил солдатам:
  - Детушки, бог-то велик... И не нам, не нам тягаться со всевышним.
Иди безропотно, коли богу угодно!
  А по обочинам дорог, где было посуше, шагали офицеры.
  - Откель, - рассуждали они, - генералитет наш завзял басню сию, будто
провианту не хватит? Кенигсберг - город богатющий, надо брать его штурмом
и там зимовать в чаянии весны...
  Эти разговоры поддерживали молодые генералы Петр Румянцев и Петр
Панин:
  - Наши магазины полны.., в Гумбинене, в Инстербурге! Галеры флотские
из Ревеля муку нам везут. Не подохли б!
  А над леском, вблизи Веллау, качался черный штандарт
генерал-губернатора Восточной Пруссии. В один из дней сюда подъехал на
лошади русский офицер, и его встретили как друга. Это был личный адъютант
Апраксина - фон Келлер. Узнав от свиты, что Левальд с трудом оправляется
после невзгод и поражений, фон Келлер весело рассмеялся:
  - Сейчас наш старик вскочит, как петушок при виде курочки!
  Левальду он сообщил:
  - Русские решили уйти. Вашему превосходительству предоставляется
возможность покрыть свое благородное чело лаврами бессмертия... Прощайте!
Я спешу обратно в лагерь к Апраксину - исполнить долг честного пруссака!
  Н умчался обратно, чтобы за ужином сидеть возле Апраксина, усиленно
подливая вина болтливому фельдмаршалу. Пришло время Левальду воспрянуть...
Восьмидесятидвухлетний старец велел подать корсет из стальных пластин, его
растерли мазями, он вставил в рот железную челюсть, понюхал терпентину,
густо нарумянил впалые щеки, его вынесли из палатки, как негнущуюся куклу,
посадили на боевого коня.
  В седле фон Левальд приосанился:
  - Посылайте срочное донесение в Берлин: пусть король знает, что
русские бегут, а моя армия их преследует!
  И случилось невероятное: побежденные стали преследовать победителей.
Апраксин усилил марш. Чтобы задержать Левальда, он приказал палить все,
что оставалось за его спиной. И заполыхали деревни; ночное зарево зловеще
ширилось над лесами и болотами Восточной Пруссии... Русские шли в багровых
отсветах, в дыму!
  С далекой Украины, на помощь армии, хохлы в душных овчинах гнали
таборы лошадей и оравы волов. Но обозы армии все равно тащились ужасно
медленно, и Левальд стал буквально наступать Апраксину на пятки. Апраксин
испугался... Левальд шел следом, тылы русской армии постоянно видели его
нос. Иногда казакам-чугуевцам это надоедало: они разворачивались для атаки
- и нос Левальда сразу прятался за лесом. Нет, сражения он не желал!
  Но зато пруссаки занимали города, брошенные Апраксиным, жестоко
грабили хвосты обозов, зверски добивали отставших больных и раненых в
вагенбурге.
  - Нашим генералам, - кричали солдаты, - с мухами воевать!.. Что
деется? Кудыть разум их подевался?
  Кончился лес, побежали унылые пожни, вдали выстроились шпицы
Тильзита, и Апраксин, охая, выбрался из коляски.
  - Уф, - сказал, - растрясло меня... Передых надобен! В эти дни граф
Эстергази в Петербурге вымолил аудиенцию у болящей Елизаветы Петровны.
  - Ваше величество, - сообщил он, - через венского представителя при
ставке Апраксина, барона Сент-Андре, имею доподлинные известия о стыдном
бегстве вашей армии.
  Елизавета отвечала ему спокойно:
  - Барон Сент-Андре ввел вас в неприятное заблуждение. О каком бегстве
можно говорить, ежели армия наша победила? В делах воинских не смыслю я,
слабая женщина, но с голоса Конференции моей уверяю вас, господин посол:
Апраксин держит путь к магазинам на Немане, в Тильзите он оставит больных
и раненых, дабы, укрепясь там и откормясь, повернуть прямо на Кенигсберг!
  - Мне, - спросил Эстергази, - можно успокоить свой двор?
Позволительно ли мне употребить в депеше именно ваши слова?
  - Да, успокойте, - улыбнулась Елизавета... Апраксин вступил в Тильзит
- дурак дураком: приказал местной цитадели салютовать ему пушками как
победителю - ради триумфа. Но сам триумфатор укрылся за форштадтами тремя
полками, боясь набегов Левальда, и сразу же усадил Фермера за работу:
  - Виллим Виллимович, ты уж постарайся... Левальд настырен стал,
надобно из Тильзита ноги убирать, здесь не продержаться!
  Флот из Мемеля тянул бечевой по Неману баржи с продовольствием для
армии (одной муки было более тысячи четвертей).
  - Куды плывут? - хватался за голову Апраксин. - Топи их...
  Прорубили днища, и барки с мукой нехотя ушли на дно Немана. Теперь
армия и в самом деле была обречена на голод по глупой воле своего
главнокомандующего... В эти дни Апраксин, собрав магистрат Тильзита,
обратился к нему с речью:
  - Почтенные пруссаки, поклянитесь мне, как перед сущим богом, что,
когда Левальд придет под стены вашего города, вы прусские войска в Тильзит
не пустите; пущай оне за форштадтом милостыньку себе собирают!
  Магистрат горячо поклялся. Апраксин же, оставив Тильзит, бросил свою
армию в бегство далее. Да столь поспешно, что даже свай от мостов
сожженных не разрушили. По этим сваям пруссаки (с помощью того же
магистрата) быстро настелили новые мосты.
  Фермер явился к Апраксину сильно озабоченный.
  - Искусство воинское, - сказал он, - науке коего отдал я немало лет
жития своего, доподлинно указует, что ныне мы все погибли! Ежели в марше
не поспешим, то к Мемелю нам уже не прорваться: Левальд пресечет пути
отхода нашей армии, и мы окажемся в "мешке", в коем сиживал Август
Саксонский в лагере под Пирной... Помните?
  - Значит, - рассудил Апраксин, - мы должны поспешить в маршах. А дабы
ретироваться нам стало свободнее, надобно безжалостно облегчить себя в
обозах...
  Эти два человека настойчиво стремились от победы полной к полному
поражению своей армии (иначе никак нельзя определить их действия)... И вот
началось! Ярко горели на опушках леса громадные искристые кучи порохов. На
огородах закапывали свинец и ядра. Рыли глубокие могилы - туда навалом
сыпали ружья, даже не смазанные. Никто ничего не понимал. Но армию -
гнали, гнали, гнали... Назад - в печальную Ливонию, в леса Курляндии. На
маршах заклепывали пушки, бросая их стволы в болота поглубже. Резали
усталых лошадей. Жгли лафеты и госпитальные фуры. Шли очень скоро, наспех
зарывая умерших. Кричали на телегах раненые - под дождями, в грязи канав,
на прусских ухабах. 15 тысяч своих больных Апраксин безжалостно, как
последний негодяй, бросил по дороге своего бегства. 80 пушек он оставил
врагу...
  Теперь, случись ему принять сражение с Левальдом, он бы его уже
никогда не выиграл. Ибо армии (это надо признать) у него уже не стало.
Апраксин развалил свою победоносную армию!
  Случайно в плен попал прусский офицер из полка "черных гусар". В
ставке Апраксина, увидев адъютанта фон Келлера, пленный стал хохотать так,
что фельдмаршал сказал ему:
  - Вот вздерну тебя на елке, чтобы ты не веселился тут! "Черный гусар"
сразу поник:
  - Только не убивайте.., я вам скажу: вон тот офицер, ваш адъютант фон
Келлер, давний шпион моего короля.
  - Как? - подкинуло Апраксина кверху. - Эй, Келлер, идите-ка сюда...
Вы слышите, что о вас говорят?
  Келлер взнуздал лошадь, подтянул подпругу, упираясь драным ботфортом
в потные бока своей кобылы:
  - Слышал, ваше превосходительство, я все слышал.
  - И разве можно в это верить? - спросил Апраксин. Келлер был уже в
седле.
  - А почему бы и не поверить? - ответил он, - Его величество, мой
король, благодаря мне знает даже, на каком боку вы спите. Спасибо вам, мой
фельдмаршал: при вашей особе я сделал себе великолепную карьеру.., там, в
Потсдаме!
  И - ускакал, больно терзая кобылу острыми испанскими шпорами.

  ***

  Прибыл в Петербург из армии молодой генерал Петр Иванович Панин и был
принят Елизаветою сразу же. Стоял перед ней крепыш, русак в ботфортах,
заляпанных еще прусской грязью, прямо с дороги, небритый и чумазый.
  - Эй, люди! - похлопала Елизавета в ладоши. - Данте сначала
пофриштыкать моему генерал-майору!
  - Не нужно, матушка... Дозволь слово едино молвить? Панин
приблизился, обдав императрицу запахом лука:
  - Измена, матушка... Руби головы, не жалеючи!

  ИСТОРИЧЕСКИЙ АНЕКДОТ

  Кавалерия бесстрашного Зейдлица кружила вокруг Берлина, оберегая его.
Но совсем нежданно, глубоким обходным рейдом, кроаты Марии Терезии вышли к
незащищенной прусской столице. Грабеж и дикая резня привели берлинцев в
трепет. Командовал кроатами австрийский генерал Анджей Гаддик, который был
предельно краток, как и положено храбрецу.
  - Триста тысяч талеров - и мы уходим! - объявил Гаддик потрясенным
членам берлинского магистрата.
  Долго торговались, Гаддик скостил сто тысяч, благо надо было спешить:
гусары Зейдлица вот-вот могли нагрянуть сюда, и тогда от Гаддика ничего не
осталось бы... Ударили по рукам на двухстах тысячах талеров.
  - Только отсчитывайте деньги быстрее, - сказал Гаддик.
  - Не волнуйтесь, - успокоил его королевский финансист Гоцковский. -
Слава о берлинских казначеях идет по всему миру... - Они умеют считать
казенные деньги...
  В ожидании выплаты контрибуций Гаддик вдруг вспомнил:
  - О! Ведь самые лучшие перчатки в мире делают в Берлине... Это
кстати! Заверните мне двадцать дюжин для подарка моей императрице: женщина
хоть и в короне, все равно остается женщиной... Так что заверните двадцать
дюжин!
  Обещали завернуть. Гаддик бегал из угла в угол, весь в нетерпении. С
кавалерией Зейдлица шутки плохи так же, как и с кавалеристами Циттена...
Не выдержав, Гаддик наорал на Гоцковского:
  - Хороши ваши хваленые казначеи: не могут отсчитать двести тысяч...
Сколько успели отсыпать в мешки?
  - Всего сто восемьдесят пять.
  - Пятнадцать тысяч за вами! А я больше не могу ждать.
  Мешки с деньгами покидали в коляску. Сверху уселся Гаддик.
  - Стой! - заорал он в воротах. - А перчатки-то забыли!
  Поспешно, в самый последний момент, Гаддику сунули связку дамских
перчаток. Кроаты бросились от Берлина врассыпную, как нашкодившие воришки.
Через два часа после их бегства в столицу ворвался на взмыленных лошадях
Зейдлиц и отлупил членов магистрата плеткой:
  - А меня не могли дождаться? Перчатки дарите этой венской бабе? Я вам
покажу перчатки!.. Что скажет теперь король?
  Король печально сказал:
  - Учу я их, учу, а все равно берлинцы помрут дураками. Но Вена еще
глупее Берлина: надо же догадаться устроить такой шум из-за каких-то
перчаток...
  Гаддик услужливо поднес в презент своей прекрасной императрице
двадцать дюжин чудесных перчаток.
  - Ах, какая прелесть! - сказала Мария Терезия, но...
  И тут случилось то, чего никак не ожидал Гаддик: перчаткой его
ударили по лицу. Он не догадался развернуть сверток еще в Берлине: все
двадцать дюжин перчаток оказались с левой руки!
  Гаддик после этого случая прожил еще 33 года, но так и не смог
исправить свою карьеру при дворе. Всю жизнь потом он глубоко страдал из-за
этих перчаток! Честно признаюсь, мне этого налетчика даже иногда жалко...
  Так - анекдотом! - и закончился набег австрийцев на Берлин. В
Петербурге ему не придали значения и отнеслись к событию только как к
забавному анекдоту. Слово оставалось за русской армией, но сейчас она была
далеко даже от Кенигсберга.

  ФРИДРИХ ИГРАЕТ ВА-БАНК

  Неважно складывался этот год у Фридриха: под Прагой он повержен, под
Коллином разбит и откатился в Саксонию; французы шли через Ганновер прямо
в незащищенные пределы королевства с запада. И наконец Гросс-Егерсдорф
поставил на лоб короля громадную шишку. Казалось, что дни Фридриха уже
сочтены; еще один удар союзных армий - и Пруссия, этот извечный смутьян в
Европе, будет растерта на политической карте, как последний слизняк.
  Вольтер, на правах старой дружбы, в письме к Фридриху советовал ему,
пока не поздно, разумно сложить оружие. Но вера в "чудо" не покидала
короля, и он отвечал Вольтеру стихами:

  Pour moi, menace du nautrage,
Je dois, en affrontant 1'aurage,
Penser, vivre et mourir en roi..."

  "Под угрозой крушения, встречая
Бурю, я должен мыслить, жить
И умереть как король... (франц.)"

  Армия герцога Ришелье легко катила в прусские провинции, и Фридриху
доложили, что под жезлом маршала Франции 24 000 человек.
  - Это парикмахеры, а не солдаты, - отвечал Фридрих. Разведка ошиблась
в подсчете и тут же поправилась:
  - Король, Ришелье гонит сто тысяч!
  - Тем лучше, - отвечал Фридрих. - Зато теперь я спокоен, что меня
причешут и припудрят по всем правилам куаферного искусства...
  Король был весел, как никогда, и велел отсчитать из своей казны 100
тысяч талеров - по одному талеру на каждого солдата армии маршала Ришелье.
  - Я немного знаком с герцогом, - сказал король. - Этот старый
парижский лев сильно промотался. Перешлите ему мои денежки на пошив новой
роскошной гривы!
  Ришелье взятку от Фридриха охотно принял, и тут же его армия замерла,
как вкопанная, перед самыми воротами Магдебурга. Король Пруссии никогда не
удивлялся действию, которое оказывают на людей деньги (он удивлялся, когда
они не оказывали).
  - Парикмахеров, как видите, я разбил стремительно:
  Ришелье уже не опасен. Дело за маршалом Субизом, но он, по слухам,
так награбился на войне, что вряд ли теперь нуждается в моем кошельке...
Де Катт, - вдруг спросил король со всей любезностью, - а отчего вы ничего
не ели сегодня за ужином?
  - Благодарю, ваше величество, - уныло отвечал секретарь. - Последние
события таковы, что я лишился аппетита.
  - С чего бы это? - рассмеялся Фридрих. - Вы еще молоды, и вам не
пристало поститься. Доверьте это дело монахам!
  - Ваше величество, - произнес де Катт со всей осторожностью, -
надеюсь, вы позволите мне быть откровенным?
  - Мы друзья, де Катт. Я люблю вас. Говорите же!.. Был поздний час, и
за окном уже давно уснула деревня, в которой они устроились на ночлег.
Блестела при луне черепица крыш, глухо лопотала в камнях водяная мельница,
большие лопухи лезли в окно крестьянской горницы. Король сидел в исподнем
на постели, шпага была небрежно брошена на стул; из-под вороха подушек
торчали рукояти пистолетов.
  Де Катт заговорил, вслух рассуждая: Пруссия в кольце врагов, ее
окружили сразу пять армий, и надежд на спасение нет.
  - Может, гений Вольтера подсказывает нам правильный исход?
  Фридрих соскочил с перин, его глаза сверкали.
  - Де Катт! - воскликнул он с горечью. - Пробыв со мною рядом столько
времени, вы могли бы стать и умнее. Наши дела блестящи! Мы велики, как
никогда... Вы забыли о главном: о бегстве Апраксина, который ретирадою
своею (неслыханной по глупости в истории!) спас меня. Русской армии более
нет в моих пределах: она опять палит костры за Неманом в Ливонии! Фон
Левальд ожил: он разворачивает свои войска на Померанию, чтобы сбросить в
море шведские десанты. А я отныне, свободный на востоке от угроз России,
вправе выбрать для себя любое решение.
  - Какое, ваше величество? - робко спросил де Катт.
  - Таких вопросов королям не задают, - в гневе ответил Фридрих. Он
поспешно дунул на свечу, договорив в потемках:
  - Ложитесь на сенник, де Катт, и спите. Вы даже не представляете, как
вам повезло в жизни. Совсем молодой человек, вы состоите при неглупом
короле, и вас ждут великие события...
  Де Катт на ощупь отыскал дверь, и она тихо скрипнула в потемках.
  - Я плачу, мой король. Я плачу от восторга... Спокойной ночи, ваше
величество. Именем моей матери я благословляю торжественный сон великого
человека...

  ***

  Дороги тогдашней Европы представляли ужасное зрелище.
  Двигались калеки и безногие, слепцы и прокаженные; шли, бодро и
весело, полковые шлюхи и маркитантки; ползли в пыли старики и старухи;
маршировали бравые капуцины, одичавшие от голода студенты-богословы и
студенты-философы. Наполняя зловонием обочины трактов, эта армия неустанно
двигалась через Европу, как чума... Нет, я не обмолвился, назвав этот
сброд "армией"!
  Ведь помимо Пруссии существовала еще и Германия, бывшая противницей
Пруссии, - Германия, склеенная из трехсот шестидесяти пяти мелких,
раздробленных княжеств. Сколько было в Европе средневековья
рыцарей-разбойников - столько было теперь герцогств, курфюршеств,
епископств. Все это называлось тогда общим именем "Германия", и эта
Германия ополчилась на Пруссию...
  Немецкие князья были сворой алчных бешеных собак. У них имелись
замки, гербы и генеалогия разбойников, древо которых начиналось с большой
дороги. Это было мерзостное дно всей Европы, ее гнусный хлам и поганое
отребье.
  Именно эти князья и представляли собой Германию. Дать для войны с
Фридрихом здоровых солдат они не пожелали (ибо здорового можно продать) и
потому спустили с цепи калек и попрошаек. Эта "армия" была вооружена
палашами, палками, вилами. Но это так - лишь для приличия. Зато каждый
германский воин имел сундук или мешок. Попутно, двигаясь на Фридриха, они
вскрывали могилы, чтобы грабить покойников, раздевали раненых, убивали
встречных путников... Мало того! - у этой грабь-армии был своей
генералиссимус, князь Гильбургсгаузенский. Когда эта свора мародеров и
нищих соединилась с французами, маршал Субиз брезгливо предупредил князя
германского:
  - Высокий генералиссимус, договоримся рыцарски: ваша армия берет в
добычу себе только то, что останется после моей армии. В остальном у нас
никаких разногласий не предвидится...
  Германия прошла через Европу саранчой, безногая и безглазая, в
окружении прелатов и капуцинов, рясы которых раздувало рядом с юбками
проституток. И только землю под собой они сожрать еще не могли, - все
остальное было уничтожено и предано пламени. И работящей Пруссии было за
что ненавидеть именно эту Германию! Впрочем, будем справедливы до конца:
французы вели себя ничуть не лучше...
  После прохождения армия Ришелье и Субиза трава в Пруссии уже не росла
(маршалы Франции пощадили только один Геттингенский университет).
Версальскими маршалами двигало лишь чувство наживы. А разграбив город, его
тут же поджигали. Зато Париж, за счет военной добычи, быстро украшался
новыми отелями, которые парижане прозвали "ганноверскими павильонами".
Французская армия побеждала только потому, что она еще ни разу не
столкнулась с регулярной армией Фридриха.
  Ни Субиз, ни герцог Ришелье, ни генералиссимус германский - никто из
этой троицы - еще не знал, что Фридрих скоро расквитается с ними за все
сразу. Он мог это сделать теперь, ибо отступление Апраксина на востоке
развязало ему руки на западе.

  ***

  Под шум осенних дождей, при отблеске свечей, Фридрих рассуждал над
картами:
  - Субиз дошел почти до Лейпцига, желая зимовать в Саксонии, чтобы
подъедать там мои запасы. Мое решение таково: пока Россия опомнится, я
взнуздаю французов... Можно собирать войска! Пушки тащить. Я начинаю игру
ва-банк!
  Он по кускам сколотил армию - всего 20 тысяч человек при 72
стареньких пушках. Перед выступлением король сказал молитвенно:
  - Положимся, как всегда, на волю его величества случая!
  Губы де Катта слабо прошептали:
  - Это безумие...
  - Все безумно в этом мире. Но безумцам всегда везет... Пошли!
  Отчаянно завизжал сырой песок под колесами пушек. Ружья легли на
плечи гренадер. Высокие шапки потсдамцев закачались в ряд, маршируя.
Король запрыгнул в коляску, натянул перчатки.
  - А почему бы мне и не победить? - весело спросил он у де Катта.
  Казалось, что король Пруссии сошел с ума: ведь против него стояла
сейчас армия Субиза в 62 500 штыков при 109 орудиях.
  Нельзя же так сознательно шагать навстречу своей гибели!
  Об этом и сказал де Катт...
  - Вы ничего не понимаете, милый, - отвечал ему король, задремывая
привычно на плече секретаря. - Ведь позади маршала Субиза движется, бренча
кастрюлями и мисками, сотня искусных поваров. А впереди меня, невидимо и
неслышно, шагают сто моих опытнейших шпионов... Парикмахера Ришелье мы
разбили - дело за поваром Субизом!
  Все время он был в авангарде. Французы жгли мосты - он наводил
понтоны. Он спешил. Он настигал. И он настиг противника, упершись с хо