ывшего великого канцлера.
  Де Еон вылез из коляски. На пригорке стоял раскрытый гроб, и в нем,
перевязанный коленкором, обложенный подушками со льдом, лежал мертвый
русский посол. Сквозь толстый слой парафина едва угадывалось его лицо,
покойное и величавое. Старый дипломат возвращался в свое отечество, до
конца исполнив долг свой на чужбине. Кавалер де Еон снял шляпу...
  Было что-то очень печальное в этой обреченности жить вдали от родины
и оставаться ей постоянно верным. А родина.., какая она? Постепенно уже
все забывалось.
  - Дальше! - сказал де Еон и впрыгнул в коляску.

  ЖАЛКАЯ КАМПАНИЯ

  Салтыков был человеком честным; когда Конференция стала бранить его
за вражду с австрийцами, фельдмаршал заявил прямо:
  - Русским на Руси доверия мало. У нас командиру лучше из чужестранцев
быть. А я природный русак, вот вы меня и треплете!
  Елизавета Петровна встала на защиту Салтыкова, и при свидании с
Эстергази императрица сказала в оправдание:
  - Бестактные нотации от Дауна и Лаудона, кои получал от них Салтыков,
могут истощить терпение человека самого флегматичного. Критики же двора
венской императрицы на действия моей армии почитаю оскорбительными для
чести российской...
  Когда же повидала Салтыкова, тот ее огорошил:
  - Кончай войну, матушка!
  - В уме ли ты, Петр Семеныч?
  - В уме, матушка. Мы свое получили: Пруссия за нами. А дальше -
только кровь лить понапрасну станем. Не жди согласия в союзе с Францией и
австрияками: эти страны лишь силу нашу великую используют. Но разумно ли
нам далее свои силы тратить, ежели Россия уже отвела от рубежей своих
угрозу прусскую?..
  Елизавета в ответ сказала, что ей - это ладно, но больше никому
другому чтобы Салтыков такие мысли не преподносил, и велела представить
план кампании 1760 года. Петр Семенович повиновался, но заметил
императрице, что план кампании будет строить лишь ради российских
интересов.
  - Австрийцы же пусть о своих огородах сами пекутся! Елизавета
подавленно ему отвечала:
  - Я бы и согласна на то.., да Конференция не станет вопросы иные
отдельно от Вены решать. Договоримся, фельдмаршал, так: наружно ты указам
моим подчинись, а внутренне я освобождаю тебя от исполнения оных указов -
ты волен секретно поступать по своему усмотрению, австрийцев не
слушаясь... И это пусть между нами останется.
  Салтыковский план кампании Конференция не утвердила. План этот
приводил к полной победе над Пруссией, но грозил большими осложнениями с
Веной. Политика победила стратегию: отныне русская армия становилась
"помощной" для армии Австрии.
  Отъезжая из Петербурга, Салтыков сказал на прощание:
  - Холопством наказала меня судьба-злодейка. Чую, что скоро мне и роты
не доверят в команду. Прощайте! Охти, я болен...
  ...План Салтыкова, отвергнутый Конференцией, через полстолетия лег на
стол Наполеона, - Наполеон учился побеждать. Фридрих был непобедим, пока
не столкнулся с Салтыковым... Наполеон внимательно изучал планы Салтыкова,
которого считал одним из самых выдающихся полководцев XVIII столетия!
  В нашей стране великих полководцев прошлого знают, так сказать, "в
лицо". Советские маршалы носят их чеканные профили на груди. Покажи
портрет, и даже дети точно определяют:
  - Это Суворов.., а вот это - Кутузов!
  Салтыков "в лицо" не угадывается. Его у нас знают мало. В провинции,
в тиши краеведческих музеев, во глубине России, он глядит с портретов на
новое поколение - седенький, ласковый и хитрый старичок.
  Салтыков в нашей стране не знаменит, но он признан нашей страной.
Правда, от широкой славы в потомстве он затаился в военных архивах, в
солидных монографиях, в толстенных сводах рескриптов и документов. Он
живет среди бумаг так же тихо и незаметно, как и жил когда-то - пока не
грянул Кунерсдорф!
  В Великую Отечественную войну мы о Салтыкове помнили.
  Ибо за этим старичком вырастал призрак Берлина.

  ***

  Фридрих говорил, что "работает теперь, как черт".
  - И все должны работать как черти. Однако, - добавлял король, - я
весь трясусь, когда подумаю о начале кампании. Глупо с моей стороны еще
существовать, но почему-то я еще существую.
  Впрочем, король трясся напрасно. Кампания 1760 года была самой
жалкой, самой невыразительной за все время войны. Шпионов на австрийской
стороне Фридрих как-то растерял, сведения о русских планах текли к нему от
Тотлебена, - только бы этот ј 1284 не проворовался!
  Салтыков по прибытии своем к армии разругал Фермера:
  - Почто конница Тотлебена гуляет, где ей угодно? И никогда Тотлебена
не видать там, где ему быть надобно по диспозиции. А мне запорожцев не
надобно; взять Тотлебена в шоры!
  Впервые тогда обратили внимание на то, что доклады Тотлебена лживы:
он доносит о пруссаках, когда их нет; пишет, что пруссаки ушли, - туда
идут русские, и вырубаются подчистую пруссаками.
  - Подтяните Тотлебена ближе к моей ставке, - указал Салтыков. - Мне
надоели его гулянки от города к городу... Самая жалкая из кампаний
оказалась и самой бесчеловечной. Немец зверствовал над немцем же! Дорогу
для варварства открыли австрийцы. Лаудон, завладев Ландсгутом, признал
удрученно:
  - У меня нет денег, чтобы расплатиться с моими храбрецами. Так
скажите, что я отдаю им этот город на растерзание...
  Получив в награду целый город, славный искусными ремеслами и
торговлей, имперские войска для начала зарезали тесаками всех его жителей
(дети и женщины пощажены не были). Людская кровь ручьями стекала в огонь
пожаров .
  Фридрих уже вырос под стенами Дрездена, где тогда проживало семейство
польско-саксонского короля Августа III. Об этом и напомнил королю де Катт,
на что Фридрих ответил:
  - Головы курфюрстов так устроены, что не чувствуют боли, когда
вырывают волосы у их подданных. Будем же рвать волосы прямо с голов
властелинов...
  Сделав несколько выстрелов по городу, Фридрих ждал, что Дрезден ему
сдадут, дабы не подвергать опасности детей короля. Но.., ошибся: австрийцы
столицу Саксонии не сдавали.
  - Тогда начинайте, - сказал король. - Мы сейчас устроим из Дрездена
второй Ландсгут; люди мы уже давно знакомые, так чего нам церемониться?

  "Великолепные дворцы и церкви, истинные памятники искусства и вкуса,
рассыпались в развалины. Улицы были покрыты ранеными и раздавленными
падением домов и колоколен. Вопли отчаяния раздавались по городу...
Пользуясь смятением, австрийские солдаты, не приученные к субординации,
пускались на грабеж; неистовства их над бедными жителями умножали общее
бедствие... Вскоре цветущий и красивейший город Германии обратился в
печальный остов, напоминавший о прежнем величии и богатстве!"

  Судьба Дрездена оказалась ужасной: снаружи пруссаки уничтожали его
ядрами, а гарнизон австрийцев уничтожал Дрезден изнутри. Две крысы
трудились усердно над одной головкой сыра: одна крыса обгладывала его с
корки, а другая забралась внутрь, жрала сыр и тут же гадила...
  Фридрих потом спросил:
  - Где же австрийские педанты и русские бестии?..
  Принц Генрих, - обратился он к брату, - быстро и незаметно
прокрадитесь в Бреславль, чтобы опередить Салтыкова... Даун не желает быть
высеченным мною. Но когда нельзя высечь господина, тогда секут его лакея.
Итак, я готовлю розги для Лаудона...
  Лаудон в это время осаждал Бреславль; он послал трубача к коменданту
крепости, чтобы передать ему такие слова:
  - Мы не пощадим даже младенцев в ваших утробах! На что комендант
отвечал Лаудону ничуть не хуже:
  - Слава богу, мы пока еще не беременны... Тут к Бреславлю подоспел
Генрих Прусский, и Лаудон быстро собрал манатки. Но уже приближалась,
отчаянно пыля по горизонту, армия России, и король понял:
  - Вот решительный час, когда секира срубает голову! Никак нельзя
смириться с соединением русских с австрийцами...
  Далее Фридрих стал похож на жонглера: он катил перед собой один шар
(самого Дауна), а сзади его настигал, подталкивая в спину, другой шар
(командующий австрийской армии Ласси). В самом деле, когда подумаешь, то в
искусстве полководцев бывают забавные положения! Одну армию противника
Фридрих толкает перед собой, другая же армия противника толкает его
самого, чтобы он еще активнее гнал впереди себя первую... Под городом
Лигницем король едва перевел дух и сказал:
  - Вот это была гонка! Одного не пойму: кто кого гнал? Я - Дауна или
Даун - меня? Но сейчас дело за Салтыковым...
  Салтыков подошел под Бреславль, абсолютно уверенный, что в городе
австрийцы, и.., его встретили ядрами: город уже был в руках пруссаков.
  - Мерзописцы! - ругался Салтыков. - Можно ли быть беспечнее и
бездарней? Нам же (нам, русским!) сейчас придется кровью расплачиваться за
скудость ума чужого... Армия короля уже за Эльбой и за Шпрее! Если сейчас
корпус Лаудона не примкнет к нам, я отвожу свои войска обратно - в
Польшу.., хоть в Тамбов, хоть в Иркутск, но здесь толку не будет!
  - Наверное, Салтыков немало удивлен, не встретив Лаудона? -
посмеивался Фридрих. - Конечно, он сейчас станет ожидать подхода его
корпуса. Но, увы, я должен Салтыкова крайне огорчить: Лаудона он больше
никогда не увидит...
  И далее - за невозможностью высечь господина - король безбожно и
безжалостно "высек" его лакея. Это "сечение" было проведено возле города
Лигница.

  ***

  Даун прислал Салтыкову письмо, что завтра обязательно атакует
Фридриха. На следующий день он прислал письмо, что атаковать Фридриха не
станет - один офицер его штаба удрал к Фридриху и утащил с собой все планы
кампании... Салтыков махнул рукой:
  - Я, кажись, и вправду заболел. Ну, сколько же можно рвать планы?
Кулаками цесарцы машут, но когда же бить учнут?
  Маленькая армия Фридриха теперь напоминала своим поведением живую
скользкую змею. Эта змея искусно выкручивалась между тремя армиями -
Дауна, Лаудона и Ласси. Днем австриякам казалось, что змея уже в их руках,
осталось лишь раздавить ее; за ночь Фридрих умудрялся выскальзывать из
тисков. Но радость австрийского штаба уже передалась в Вену.
  - Мешок готов! - кричали венцы. - Осталось завязать его...
  Невдалеке от города Лигница прусская армия окружила свое логово
штыками аванпостов. Король прилег возле костерка, накрылся плащом. Мимо
проходил солдат и угрюмо буркнул:
  - Смотри, Фриц, ты свалился прямо в лужу...
  - В том-то и удобство, приятель, - отвечал король с земли, - что
пойло и купанье у меня под рукою...
  Костерок тихо потрескивал. Белая, как привидение, тень Циттена
возникла из мрака ночи, проплыла среди спящих и присела возле огня. Король
из-под плаща долго смотрел на этот призрак.
  - Смерть, - спросил король у Циттена, - а куда делась твоя коса,
которая всегда торчала из-за плеча?
  - Пропили косу, король, - хмуро отвечал Циттен.
  - Так и быть, - вздохнул Фридрих. - Я подарю тебе новую... Циттен, я
сейчас усну, а ты не спи...
  Всю ночь Циттен, куря трубку, просидел на барабане, слушая тишину. Из
соседней деревни доносился иногда бой церковных часов. Циттену хотелось в
деревню - попить молока, зарыться в сено, отогреться. Кожа барабана
противно скрипела под ним...
  Было еще совсем темно, когда он растолкал короля:
  - Лаудон проснулся! Вставай и ты, король...
  К шести часам утра от армии Лаудона остались только рожки да ножки.
Король не просто разбил его. Он его растер. Перемешал с землей. Давняя
злость нашла выход в мщении... Фридриху доложили, что на подмогу Лаудону
движется сам Даун с армией.
  - Педант идет спасать то, чего уже не существует, - сказал король. -
Мне любопытно знать, как он станет побеждать меня своей медлительностью...
  Даун, напоровшись на пруссаков, побежал обратно.
  - Видите? - сказал король. - Бегство - это тоже способ достичь
победы... Даун этот способ усовершенствовал!
  Его поздравляли с победой, Фридрих скупо отвечал генералам:
  - Лигниц был для меня улыбкой забытого счастья. Но вот вам блестящий
результат! Вместо соединения русской армии с австрийской получилось совсем
обратное: я соединил свои войска с армией брата моего, принца Генриха... А
где же русские?
  Русских нигде не было: войска России скрытно отошли.
  - Посылайте разведку, - велел король, сильно озабоченный. - Что они
там еще задумали, эти русские?
  На постоялом дворе король долго, скрестив руки на груди, четкими
шагами мерил комнату для проезжих. Резко остановился.
  - Вот разница между Дауном и Салтыковым, - сказал задумчиво. - Даун -
это баран, который слепо упирается лбом в инструкцию, присланную ему из
Вены. Это не полководец, а буквоед и догматик неисправимый... Он
неинтересен для меня как противник, он просто мне надоел! Салтыков же -
артист, человек творческий, это Метастазио, это Лекен, это.., дьявол. Он
смело меняет свои планы, и каждое его новое решение мне неизвестно.
  Разведка донесла, что - по слухам - Салтыков сильно болен.
  - Жаль! - искренне огорчился король. - Просто жаль, что мы с ним
противники. Будь другие времена, я послал бы ему письмо с пожеланиями
скорее выздороветь... А теперь я должен только радоваться его болезни...
  Король не знал, что накануне Салтыков собрал совет, и косица на
затылке фельдмаршала тряслась от приступов гнева.
  - Я болен и в гипохондрии жестокой плачу почасту. Вот уже немало дней
прошло, как связи с австрияками не имею. А из Питера меня рвут, чтобы
совместно побеждал.
  Совместно.., с кем? Призрак мощи австрийской неуловим, а тень Дауна -
не помощник в борьбе. Год потрачен бесплодно в ненужных маршах, чтобы
поймать за хвост хоть кого-нибудь - союзников или противника!
  Жезл фельдмаршала, сверкнув камнями, ударился в стол.
  - Хватит! - сказал он. - Ныне стану просить об отозвании своем из
армии. Может, я и вправду недалек.., другой бы дальше моего ушел! В
командующих же хочу видеть после себя Петра Александровича Румянцева:
молод, храбр, настырен, деловит, не пресмыкающ, не зазнаист, неподкупен и
- патриот дивный! Прощайте, люди русские, не поминайте меня лихом!

  ***

  Петербург, его двор и окружение императрицы снова стали ломать голову
- кому быть главнокомандующим? Фермер уже изгадил свою репутацию, - ему
нельзя доверять армии. Румянцев же - молод, сочли неудобным ставить под
его команду таких стариков, как Фермер. Правда, зимой был выкуплен из
прусского плена генерал Захар Чернышев, но Конференция побаивалась его
строптивости. Напрасно Салтыков из армии требовал Румянцева, только
Румянцева... Нет, Шуваловы ходу ему не давали. В главнокомандующие русской
армии был назначен Александр Борисович Бутурлин.
  Только придворные соображения выдвинули Бутурлина. Смолоду он был
красив, как Аполлон, и юная Елизавета любила его без памяти. Пусть больная
императрица потешится, видя своего облысевшего, спившегося любовника в
чинах высоких. Бутурлин никакими талантами не обладал, его образование
оставалось на уровне знаний царского денщика. Он даже не умел читать
карту. Палец Бутурлина смело залезал в морские просторы.
  - Армию двигать сюды, - говорил он, на что ему отвечали:
  - Сюды нельзя, Александра Борисыч.., потопчешь! Пил Бутурлин, словно
лошадь, - ведрами. И любил раздавать чины собутыльникам. Чем больше пиля,
тем старше становились в званиях. Под утро, очухавшись, Бутурлин спрашивал:
  - Петь, а Петь.., ты кто теперича?
  - Кажись, капитаном сделали.
  - Ой ли? А ты, Сень?
  - Я уже в полковниках хожу...
  В ответ слышалось тяжкое стариковское покашливание:
  - Вы бы того.., поснижались! Эдак и меня скоро нагоните.
  Пока ж Салтыков болел, а Бутурлин собирался отъезжать к армии, Фермер
должен был исполнить одно решение Конференции, которое определяло судьбу
войны и окончательно закрепляло шествие России по Европе.
  - Ведено нам Берлин идти брать! - сказал Фермер. - И то исполнят
пусть корпусами своими Чернышев с Тотлебеном...
  Из песни слова не выкинешь, как не выкинуть и Тотлебена из русской
истории. Мы опять сталкиваемся с парадоксом: доверенное лицо Фридриха, его
же платный шпион, должен силой брать у короля его столицу. Но говорить о
Тотлебене нельзя без того, чтобы сначала не пропеть возвышенного гимна
сундукам. Боюсь, у меня не хватит умения сложить торжественную сагу в
честь вещевой тары...
  Тотлебен провел жизнь, сгорая на высоком костре страсти к различным
сундукам. Страсть эта была почти чувственная (тару он обожал, как
любовниц). Просматривая документы о нем, я все время встречал описание
сундуков. Сундуки, сундуки, сундуки... Просто жил в сундуке! Разные были
сундуки: начиная с громадных, обитых железом, с потайными замками, и
кончая элегантными шкатулками. Узнав о походе на Берлин, граф Готлоб Курт
Генрих фон Тотлебен загодя стал запасаться порожней тарой...
  Осень в этом году была ранняя. Потекли дожди, развезло дороги. Копыта
конницы оставляли в грязи глубокие лунки, солдаты с трудом выдирали ноги
из слякоти. Русские теперь никуда не уклонялись - они шли прямо на Берлин.

  КЛЮЧИ ОТ БЕРЛИНА

  Берлин! На славянской реке Шпрее с ее серебристыми в древности водами
была деревенька по названию Берлин; в ней жили славяне; они ловили рыбу,
охотились в дремучих лесах, жгли языческие костры, а вокруг - тишь, жуть,
тьма, вой... Потом из деревни вырос городишко Славянский город Берлин!
  Но вот явился бранденбургский маркграф Фридрих Железные Зубы,
выстроил здесь замок, который и стал оплотом всего могущества
Бранденбурга. За массивами камней, в окружении решеток, ютились члены
Гогенцоллернского дома. Славяне заложили начало Берлина, славяне же и
отстроили Берлин... Пройдет время, и Берлин станет столицей всей Германии!
И никто уже не помнит тех первых пахарей и скотоводов, на костях которых
покоится величие этого мрачного города.

  ***

  22 сентября 1760 года в замке Шарлоттенбурга сидели два генерала, уже
побитых: Ганс фон Левальд и Зейдлиц. Берлин засыпал, в окнах гасли огни.
Беседу Левальда и Зейдлица прервал топот кованых ботфортов, - к ним явился
растерянный берлинский комендант фон Рохов:
  - Вы так мирно сидите тут, а Тотлебен уже возле городских ворот. С
ним пришел авангард, за ним движется конница Чернышева. Сопротивление
Берлина считаю губительным для столицы, и.., я сдам его!
  - Не дури, - ответил Зейдлиц. - Армия принца Вюртембергского
неподалеку, и она сумеет постоять за столицу.
  - Наконец, - добавил Левальд, - это же... Тотлебен! Немало он прожил
вместе с нами в Берлине. И сын служит в наших войсках. Славный мальчик,
весь в папашу! И король подарил Тотлебену поместье... Фон Рохов, идите к
дьяволу со своими страхами!
  Берлин тогда был тыловым госпиталем для офицеров Фридриха; здесь же -
в столице - содержали знатных военнопленных и многих русских. Хотя Берлин
и называли "Афинами на Шпрее", но это была, скорее, обширная, несуразная
деревня с населением в 120 тысяч жителей. И вот эта "деревня" проснулась,
разбуженная канонадой. Русский авангард, стоя под стенами, выстреливал
ядра и бомбы. Богатые берлинцы быстро вязали тюки и удирали прочь.
Остальные решили победить казаков водкой. Кто-то из берлинцев (видать,
самый опытный) провозгласил:
  - Как можно больше водки! Я знаю русских: они напьются, станут лупить
друг друга, а нас уже не тронут.
  Водку берлинцы покупали на деньги, собранные в складчину. Но всю
водку выдули войска принца Вюртембергского, которые неожиданно вступили в
Берлин, опередив Тотлебена. Тотлебен понял, что его надежды захватить
Берлин врасплох потерпели крах. Он расстрелял все снаряды, у него остались
лишь две пушки, есть было нечего, лошади и люди изнурены до предела, и он
- отошел.
  Мы приближаемся к самому интересному моменту русской истории. Чтобы
понять все дальнейшее, нам необходимо знать, чего добивался Тотлебен под
Берлином. Этот мерзавец желал не только обогащения, - нет, в душе
Тотлебена была взлелеяна мысль: обязательно вступить в Берлин одному,
чтобы ни с кем не делить славы!
  Сейчас он сунулся в ворота наугад, не дождавшись подхода корпуса
Чернышева, рассчитывая, что в панике жителей удобнее прорваться в город.
Но во главе гарнизона стали опытные вояки - Зейдлиц с фон Левальдом, они
дали Тотлебену тумака, и о