на ветер мои славные эскадроны!
  - Безумен тот, кто осмеливается спорить со мною.
  - От нас же кусков не останется, король.
  - Какое мне дело до этого, - вперед!
  - Повинуюсь, мой король...
  Зейдлиц вскинул свое поджарое тело в мокрое от пота седло. Жестоко
надрал уши лошади, разозлив ее перед атакой. Выдернул палаш из ножен, и
при свете угарного дня блеснула сизая, как воронье крыло, страшная боевая
сталь.
  Секретарь короля де Катт был рядом, со своим альбомом. "Что-то надо
сказать для истории... Но - что сказать?"
- Мы будем перебиты, - вот что сказал Зейдлиц. И грозная лавина
конницы (лучшей конницы мира), взлягивая землю, взметая клочья дерна и
песок, рванулась вперед...
  Салтыков, увидев, как быстро движется через поле блеск и ярость
прусской кавалерии, сказал - почти довольный:
  - Вот последний козырь короля... Король продулся в пух и прах!
Завтра, видать, с торбой по дворам пойдет.., любой милостыньке рад
станется...
  Наперерез прусской кавалерии - клин клином вышибать! - вымахала на
рысях русская конница. В пыли и ржанье лошадей рассыпался тусклый
пересверк палашей и сабель. Желтые облака сгоревшего пороха низко плыли
над головами всадников. Хрипели и давили друг друга лошадьми звенящие
амуницией эскадроны...
  Весь покраснев от натужного крика, Салтыков повелел:
  - Снимай резерв с Юденберга, гони их на Шпицберг, на Шпицберг...
Повторяю: с Юденберга - на Шпицберг! Резерв!
  Приказ был отдан вовремя, ибо пруссаки уже карабкались на Шпицберг.
Гренадеры поддели на штыки русских канониров. Пушки они не могли укатить:
пруссаки тут же свинцом их заклепывали.
  - Ничего, ничего, - говорил аншеф. - Потом мы их снова расклепаем...
  К пяти часам дня прусская кавалерия, разбегаясь за прудами, еле
двигала ноги. Медные кирасы были рассечены палашами так, будто русские
рубили их топорами. А сам Зейдлиц, плавая в крови от шрапнельных ран,
лежал, словно верный пес, возле ног своего короля:
  - Я знал, король, что мы будем перебиты. "Ах, Зейдлиц, Зейдлиц.., и
ты не справился?" - Фридриху хотелось плакать. Он отъехал на коне в
сторону, и русское ядро, прилетев издалека, ударило его лошадь прямо в
грудь. Жаром и нехорошим духом теплой крови пахнуло в лицо. Король едва
успел вырвать ногу из стремени - рухнувший конь чуть не размял его. Это
была вторая лошадь, убитая под королем сегодня.
  - Еще раз - на Шпицберг! - призывал Фридрих. - Мерзавцы, кому я
сказал? На Шпицберг, на Шпицберг, на Шпицберг...
  Капралы дубасили солдат палками:
  - Вставай, скотина, король сюда смотрит.., на Шпицберг!
  Началась агония немецкой армии: войска короля судорожно дергало из
стороны в сторону. Драгуны принца Вюртембергского ("Хох, хох!") прорвались
все-таки на Шпицберг. Они пробыли там минуту и сразу полетели вниз, где их
быстро прикончили картечью. Король бросил в бой легкую гусарскую конницу
Путкаммера - конец был тот же, а сам Путкаммер пропал в атаке безвестно.
Фридрих оглянулся назад: там, за его спиной, стояли лейб-кирасиры - его
личная охрана. Король не сказал им ни слова, он только вытянул руку,
показывая - куда им скакать и где им умирать.
  Эти лейб-кирасиры достались под саблю чугуевским казакам. Над полем
Кунерсдорфа нависло - завывающее, как отпевание:
  - Руби их в песи, круши в хузары!..
  Казаки разбили гвардию Фридриха, командира утащили в плен за косу, а
лейб-штандарт Потсдама затоптан был под копытами.
  Прусская армия побежала.
  Шальная пуля попала в короля. Его спас от смерти золотой футляр
готовальни, с которой он никогда не расставался.
  Фридрих произнес фразу:
  - О боги! Неужели для меня не найдется русского ядра?
  Далее никаких исторических фраз за ним не сохранилось - по той
простой причине, что канцелярия его разбежалась.

  ***

  И тогда поднялся с барабана Салтыков:
  - Пришло время штыка! Гони их теперь.., гони, гони, гони!

  ***

  Иногда удиравшие пытались увлечь за собой и короля Пруссии.
  - Оставьте меня, - отбивался Фридрих. - Вы, подлецы, бегите и
дальше... Но если все бегут, я должен погибнуть!
  Король воткнул свою шпагу в землю, скрестил на груди руки. Он застыл
как изваяние, выжидая смерти. А вокруг него, словно щепки в бурное
половодье, с воем и топотом неслись его войска. Фридрих почти бессмысленно
взирал на свой позор. И даже не заметил, что пуля сорвала с головы его
шляпу.
  Разбежались все - кто куда... Короля забыли - бросили!
  Позже всех удирал от Кунерсдорфа на хромающей рыси гусарский отряд
ротмистра Притвица. Кони мотали гривами, острый пот их был невыносим, по
пикейным штанам Притвица стекала кровь.
  На полном разбеге вдруг замер отряд:
  - Там на холме кто-то стоит... Неужели король?
  - Я ничего не вижу в этом дыму.., я ослеп!
  - Да вон там.., видите? Перед ним торчит шпага... Когда гусары
подскакали к Фридриху, он даже не глянул на них. Король закостенел в своем
отчаянии. Притвицу возиться с ним было некогда: с пиками наперевес за ними
уже гнались казаки. Ротмистр схватил короля за пояс, гусары перекинули его
в седло. Настегнули под ним лошадь:
  - Король, очнитесь же наконец! Фридрих не брался за поводья, и на
скаку его мотало в седле, словно тряпичную куклу: вот-вот вылетит на
землю. Притвиц, обернувшись к отряду, гаркнул:
  - С нами король, ребята, а потому - на шенкелях! Фридрих вдруг
вцепился в руку ротмистра:
  - Притвиц, я погиб... Я погиб, Притвиц! Навсегда! Выстрелом из
пистолета (одним, зато удачным) Притвиц убил чугуевского офицера, и гусары
оторвались от казачьей погони. И все время бегства король хватал ротмистра
за руки, восклицая жалобно, как ребенок:
  - Притвиц, пожалей меня... Притвиц, презирай меня... Притвиц, убей же
меня! Притвиц, я не хочу больше жить...
  За прудами, в тени развесистых буков, они спешились. Правили
амуницию, подтягивали сбитые в скачке седла. Притвиц одним махом осушил
фляжку с вином, размазал кровь на штанах, сказал королю:
  - А сейчас побежим дальше. Баталия проиграна - ладно... А вот что нас
ждет после поражения.., это, я скажу вам, ваше королевское величество,
будет уже настоящее дерьмо! По седлам, гусары! С нами король! Идем дальше
- на шпорах, на шенкелях!

  ***

  Салтыкову принесли шляпу Фридриха Великого. Старик расправил в
пальцах ее мятые поля, хлопнул по колену, выбивая из шляпы перегар порохов
и прах многих битв, многих побед короля...
  - Хоть на стенку вешай! - сказал аншеф. - Это почище любых штандартов
будет... Одначе, - присмотрелся он к суконцу, - так себе шляпка.
Простенькая. Зато она укрывала уж больно горячую голову, которую мы и
остуди-, ли сегодня под Кунерсдорфом.
  Адъютант доложил командующему, что обед давно стынет.
  - Ну, ладно, - огляделся Салтыков. - Баталю я дал. Кажись, и конец
всему... Митенька, подсоби подняться. Ноги что-то не идут. Ослаб я... Не
пивши, не евши, с утра раннего на ногах. Истоптался весь. Веди меня к
столу...
  За обедом старик поднял бокал с розовым вином, попросил собрание,
чтобы не шумели, - сейчас он говорить станет:
  - Судари мои, победили мы, и победу нашу поясню. Фридрих нас "косой
атакой" удавить хотел. Весь наш левый фланг он охватил. Но.., сколько же
можно "косить"? Я его на этом и поймал. Фридрих угодил в петлю, которую
для нас уготовил. Нельзя хорошее применять неустанно, ибо хорошее от
повторений частых худым становится... Надо новые пути изыскивать!
  - Ясно! - раздалось за столом. - Наливай.., едем дальше!
  - Стой ехать, - придержал собрание Салтыков. - Я главного еще не
высказал... Фридрих имел шанс разбить нас сегодня!
  - Как? Почему? Когда? - раздались выкрики.
  - А разве вы не заметили? - прищурился Салтыков (и все увидели по
этому прищуру, что старик-то хитер). - Ему бы, - сказал аншеф, - надо
горячку со Шпицбергом не пороть. Бросил бы он свои войска на Юденберг,
откуда я резервы-то свои отвел.., вот тогда б он усадил нас крепко!
  - Петр Семенович, - спросил его один генерал, - ежели ты ведал про
это, так чего же рисковал столь легкомысленно!
  - Легкомысленно, сударь, я не рисковал! - вспыхнул старик. - Это
Фридрих рисковал легкомысленно, оттого и проиграл... Я же рисковал
глубокомысленно!
  Через несколько дней с возгласами: "Честь и слава, виват Россия!" -
были брошены к ногам Елизаветы еще 28 знамен армии Фридриха...
  А шляпу Фридриха и сейчас можно посмотреть. Она лежит на стенде - под
стеклом, как реликвия Кунерсдорфа. Ее хранят в Музее Суворова в Ленинграде.

  ЧУДО БРАНДЕНБУРГСКОГО ДОМА

  Была ночь... Ах, какая ужасная была ночь! Фридрих рухнул на землю,
гусары развели костер, и король нашел в себе сил написать в Берлин своему
брату:

  "Вокруг меня все бегут, и я теряю мужество. Я не вижу выхода из
положения и, чтобы не солгать, считаю все потерянным. У меня нет средств к
спасению, мне кажется - все погибло. Прощай навсегда!"

  В поле отыскали шалаш, короля уложили на ворохе хрустящей соломы.
Фридрих метался, часто вскакивал, громко плача:
  - Как спасти Пруссию? За лучшее считаю - отречься от престола!
Скачите в Берлин, гусары: двору с министрами выехать в Магдебург, богатым
купцам забрать капиталы и спасаться...
  Всю ночь рыдания короля прерывали сон усталых людей.
  - Берлин можно сдать, - разрешил король среди ночи. - Пошлите гонца,
чтобы магистрат приготовил столицу к капитуляции!
  Эта ночь, проведенная вблизи деревушки Отшер на Одере, - эта ночь
приблизила старость. Когда рассвело, спутники Фридриха были поражены
переменой в облике короля. Скорбные черты лица, острые и иссушенные, будто
мумифицированные, Фридрих сохранил уже до конца дней своих. Но приобрел он
их после Кунерсдорфа.
  Наступившее утро не внесло успокоения в душу Фридриха, и он был
близок к самоубийству... С лютой ненавистью он кричал:
  - О-о, если б мои негодяи умели исполнять долг! Теперь я страшусь
своих же войск более, нежели неприятеля...
  Так отзывался король о своих солдатах. И это тогда, когда русские -
на его же глазах - умирали, целуя свое ружье. Теперь все кончено, и за
ночь он утвердился в мнении, что Салтыков уже пирует в Потсдаме, а в
Сан-Суси, где книги и картины, где окна полны света, а залы грезят
античной славой, там бушуют сейчас пьяные дикари-калмыки... Король провел
рукой по воздуху, как бы зачеркивая все свое прошлое: "Прощай, прощай,
прощай!"
В Отшер явился какой-то офицер и доложил, что привезли несколько
спасенных от русских орудий.
  - Лжец! - отвечал ему король. - У меня нет артиллерии. Это ты
придумал нарочно, чтобы поиздеваться над убитым горем королем...
  Иногда казалось, что Фридрих - на грани сумасшествия. Пока же он
горевал, адъютанты его вышли на проселочные дороги. Устроили там настоящую
облаву. Много солдат рассеялось по лесам и балкам, таилось в кустах, боясь
зажечь огонь. Их выгоняли из укрытий, отводили в поле, строили, ругали,
били, ранжировали.
  Днем Фридрих узнал, что удалось собрать 10 тысяч человек.
  И тогда он горько усмехнулся:
  - Не надо меня веселить... Десять тысяч! Это все, что осталось от
когда-то великой армии, которая умела потрясать мир!
  Но теперь хоть можно было не бояться за свою жизнь. Короля силком
покормили, с уговорами усадили на коня, он встал во главе остатков своей
армии. Велел безжалостно сжигать за собой мосты...
  - Дети мои! - обратился он к солдатам. - Победить мы уже не в силах.
Но зато мы способны умереть.
  Он заплакал, и армия тронулась за плачущим королем.
  Блеск оружия, звон амуниции, скрип колес, тряска седла и тарахтенье
лафетов - все эти приметы похода, столь привычные с юности, незаметно
успокоили его. Он облегченно вздохнул, когда узнал, что Берлин не занят
русскими.
  Король сказал:
  - Вот еще одно чудо древнего Бранденбургского дома! Мои победители
ведут себя словно пьяные...
  Эта новость меняла все. Король отдал приказ перетащить к нему все
пушки и припасы из берлинских арсеналов; велел ловить по лесам дезертиров;
из крепостей изъял все орудия; он вызвал войска из Померании... "Скоро у
меня будет 33 тысячи солдат!" - сообщил он в Потсдам другу детства -
Финкенштейну.
  Тотлебен передал ему через Саббатку, что Салтыков ругается с
австрийцами, которые тянут его в Силезию - прочь от Берлина.
  - Спасибо венской кузине, - сказал король. - Кажется, она решила
спасти для меня корону... Верю: эта вражда пойдет и дальше, как ползучий
лишай. Надо вовремя отсечь Салтыкова от его магазинов в Познани.
Помощником в борьбе нам станет голод русской армии... Скоро победители
зашатаются, как тени!
  Фридрих отныне боя с русскими не принимал. Он маневрировал. Его армия
кружила вокруг Берлина, словно палый осенний лист.
  - Пока русские не уберутся за рубежи, - говорил он генералам, - наше
дело простое: спасать свою шкуру! Как только они уберутся из моих
владений, наступит время Дауну подумать о своей шкуре! Что тут
удивительного? Так было всегда: стоит богу вздремнуть, как черти сразу
начинают шутить и кувыркаться. Если Салтыков бог, то мы станем чертями и
резво спляшем на животе у Дауна!

  ***

  Елизавета велела выбить в память о Кунерсдорфе особую медаль с
надписью: "Победителю над пруссаками", и медалью этой наградили всех
участников сражения. Салтыкова при дворе всегда считали недалеким, робким
человеком. Но торжество Европы - после Кунерсдорфа - было таково, что
нельзя было не отметить главнокомандующего, и Петр Семенович получил
патент на чин генерал-фельдмаршала...
  С чувством перецеловав печати патента, Салтыков долго потом сидел в
раздумьях, унылых и знобящих. Когда же начальник канцелярии Веселицкий
спросил о причинах неуместной сейчас печали, фельдмаршал ему ответил:
  - Вознаградили так, что выше не взлететь. Но я уже стар и по опыту
жизни ведаю: опосля доброго - худого поджидай!
  Веселицкий тут загыгыкал, перья перебирая, подлизнулся.
  - Да ведь фельдмаршала нелегко залягать, - сказал в усладу.
  - Дурак ты! - мудро отвечал ему Салтыков. - Ты сирота казанская,
как-нибудь между копытами пронырнешь. А меня беспременно с двух сторон
залягают. Не свои, так венские людишки...

  "Надлежит удивляться, - писал немецкий историк Ретцов, - тому
великодушию, с каким российский полководец поступил с совершенно разбитою
и в бегство обратившеюся армией... Ежели бы Фридриху удалось столь
решительно поразить россиян, то никакие уважения не удержали бы его: он
повелел бы коннице своей ниспровергнуть русских в Одер или искрошить в
куски саблями..."

  Победители стояли еще вблизи поля битвы; они хоронили павших, чинили
повозки и пушки, пили и гуляли. Очень много было пленных - так много, что
их отдали австрийцам, дабы самим с ними не возиться. А 243 прусских
артиллериста, как уроженцы Восточной Пруссии, сочли себя уже подданными
России и - прямо из плена - встали у русских орудий. Было очень жарко в
августе, тысячи погребенных трупов стали разлагаться, и со столь ужасной
быстротой, что армии надо было уходить прочь... Салтыков одним махом
перебросил войска на левый берег Одер а.
  Первый угар победы прошел - пора было браться за дело.
  Австрийцы же, ссылаясь на решения своего гофкригсрата, снова
заманивали Салтыкова в Силезию и в Саксонию; взять Дрезден у Фридриха -
вот цель их кампании.
  - А наша задача ина будет, - говорил Салтыков. - Не ради Дрездена
война идет. Надобно в Берлине сесть плотно и оттуда, из самого нутра
Фридрихова, продиктовать королю те условия капитуляции, каковые мы
пожелаем. Австрияки же более о своих огородах пекутся, где у них репка
растет. Но пущай Конференция мне башку с плеч снимает, а в Силезию репки
рвать не пойду!
  Своими силами Салтыков не мог свершить успешное занятие Берлина:
армия России потеряла много крови, припасы ее были расстреляны при
Кунерсдорфе, провиант кончился, казна опустела.
  - Если сейчас Даун не придет, - рассуждал фельдмаршал, - тогда,
спрашивается, на што мы столько людей здесь угробили? У нас была цель
ясная - Берлин! А в рекруты мы венцам не нанимались, дабы, Фридриха пужая
легонько, на околицах Европы артикулы разные выкидывать...
  Наконец к Салтыкову опять прибыл Лаудон.
  - А мне советчики не нужны, - заявил ему фельдмаршал.
  - Даун не замедлит прийти сюда, - утешил его Лаудон.
  Стали ждать подхода армии Дауна. Одна неделя прошла, вторая,
третья... Уже лист в трубку свернулся, поля оголились. И вот через семь
недель прибыл Даун, но один (без армии!), чтобы попировать в шатрах
русской ставки. Армию же свою Даун оставил на задворках Европы, оберегая
ее от Фридриха, как пушинку.
  За обедом Салтыков убеждал венского главнокомандующего: резон войны
есть коалиционная победа над Пруссией, а не земельные приобретения для
венской императрицы... Подвыпив, старик так и брякнул прямо в лицо
высокомерному Дауну:
  - Не спешите вы курфюршества-то делить!.. Мои солдаты два сражения
выиграли. А теперь мы ждем от вас: выиграйте хоть одно. Несправедливо,
чтобы одна Россия кровью своей умывалась...
  Когда Даун отъезжал из лагеря, он сказал о Салтыкове:
  - Какой грубый дипломат! Салтыкову это тут же передали.
  - Дипломат я грубый, верно, - согласился он. - Но зато патриот
тонкий...
  Австрийская императрица Мария Терезия переслала Салтыкову
дружественное письмо.
  - Отвечать надо, - забеспокоился Веселицкий. - Что писать-то ее
величеству станем?
  Салтыков с полной серьезностью посоветовал:
  - Напиши ей так: мол, дурень Салтыков из письма твоего салат сделал и
тем салатом своих голодных солдат кормил...
  Кончилось тем, что письмо Марии Терезии где-то завалялось;
фельдмаршал так и не ответил австрийской императрице.
  И все время, пока армия Салтыкова двигалась от крепости к крепости,
от города к городу, все время - неустанно! - Фридрих шел за нею, как волк
за ослабевшей добычей. Русские оглянутся, готовые к бою, - и короля как не
бывало. Но не вздумай зазеваться, - тогда волк накинется и вонзит в добычу
свои острые зубы...
  Фридрих сейчас просто не замечал австрийской армии, хотя она была
намного мощней русской. Дауна король всегда презирал, а Салтыков заставил
короля уважать и себя и свою армию. В конце сентября войска Фридриха вошли
в Саганское княжество, и здесь король стал ликовать.
  - Виктория! - объявил он. - Главные силы моих противников расчленены
мною через Саган, а хитрый Салтыков попадает под удар сбоку... В моей
власти нанести ему этот удар!
  Русская армия уже сильно голодала. Обозы, поспешавшие из Познани,
разбивались отрядами прусских гусар. Лаудон решил покинуть армию Салтыкова
- отойти к войскам Дауна.
  - Уходите, - отвечал Салтыков, - у меня лишнего хлеба нет.
  Фридрих в это время разработал отличный план разгрома русской армии
на ее переправе через Одер ("сюрприз" - так назвал он эту операцию). Но
опытный полководец остался в дураках: армия Салтыкова уже была на другом
берегу, и жарко догорали мосты, еще вчера наведенные русскими саперами.
Возле крепости Глогау противники разбили свои лагеря - друг против друга.
  - Пусть сунется, - сказал Салтыков, явно озлобленный. - Напоследки,
прежде чем дверью хлопнуть, я короля выть заставлю!
  Дерзость московитов выводила Фридриха из себя, но он боялся сунуться
на русских. А между тем Даун не прислал русским обещанного провианта.
Вместо обозов прислал советника.
  - Итак, - спросил Салтыков у этого советника, - что вы посоветуете
есть мне сегодня? И что дать на обед солдатам?
  - Даун предлагает вам начать реквизиции у населения.
  - Реквизиция - это тот же грабеж, только мудрено назван! - отвечал
Салтыков. - Грабеж разлагает армию. Один раз солдат берет у жителя по
приказу - то, что нужно ему, солдату. А второй раз берет без приказа - то,
что самому жителю нужно!
  - Тогда подождите: императрица пришлет вам денег из Вены!
  На что Салтыков ответил словами историческими:
  - Благодарю! Вот ты езжай от меня в Вену и там передай своей
императрице, что мои солдаты денег не едят! Даун стал подстрекать венский
кабинет, чтобы он нажал на Эстергази, а Эстергази пусть нажмет на
Конференцию: надо убрать Салтыкова, а над армией снова поставить ферме