ператрица Лисавет
Петровны кроткия изволили опочить в бозе... Плачьте!
  Плач придворных заглушил хохот ораниенбаумского урода.
  - Ура, ура! - прыгал он, веселясь у гроба своей тетки. - Теперь,
воедину с великим Фридрихом, пойдем Шлезвиг воевать для моей любезной
Голштинии!
  Фридрих находился в Бреславле, когда ему доложили, что прибыл посол
из Петербурга ("как голубь в ковчеге, принесший оливковую ветвь"). Король
выслушал слова о мире с Россией совершенно спокойно; можно только
догадываться, какие бури клокотали тогда в его душе... Фридрих отдал
несколько официальных распоряжений, но изъяснять свое душевное состояние
не стал.
  Кроме Фридриха был еще один человек в Европе, которого радовала
смерть Елизаветы, - это... Людовик, когда-то бывший женихом покойной
императрицы; теперь он не прощал ни ей, ни России славных побед русского
оружия.

  ***

  Так закончилось царствование последней из дома Романовых. На престол
России воссела Голштейн-Готторпская династия, которую мы привыкли не
правильно называть "династия Романовых".
  И сидела эта династия еще долго на Руси - до 1917 года, когда ее
свергла революция.

  МУЖАЙТЕСЬ, ЛЮДИ!

  Кенигсберг - столица одной из русских губерний - славен был тогда
университетом и нежным мылом янтарного цвета. Знаменитый тишиной провинции
и ремеслами, этот город имел странную судьбу и при фашизме на весь мир
прогремел своими "изящными" искусствами. Именно здесь, в Кенигсберге,
появились такие непревзойденные "шедевры", как бюст Адольфа Гитлера,
вытопленный из чистого свиного сала, и голова Геринга - ну как живая! -
слепленная опытным мастером из почечного жира баранов. Хотя это искусство
и вполне съедобно, но Человечество переварить его не смогло. За это я
уважаю Человечество, к которому имею честь принадлежать...
  Столкновение ситуаций в истории - не редкость. Когда Гитлер готовил
нападение на нашу страну, из книжных магазинов Берлина вдруг исчезли книги
о войнах с Россией - генералы вермахта засели за работу. Их занимали
судьбы войн прошлого, вообще закономерность борьбы с Россией. Но вот
фашисты треснулись башкой в стены московские - и большим успехом среди них
стали пользоваться мемуары Коленкура о походе Наполеона в 1812 году.
Теперь гитлеровцы - по Коленкуру! - пытались разгадать свою судьбу в
глубоких снегах России.
  Но вот грянул 1944 - и Гитлер схватился за Фридриха. Фюрер
лихорадочно листал книги этого короля, пытаясь найти в них разгадку
"везения" Фридриху в Семилетней войне. И скоро Гитлер на весь мир закричал
о чуде.
  Немецкий историк коммунист А. Абуш в своей книге "Ложный путь одной
нации" пишет: "История немецкого народа - это история народа, насилием
превращенного в народ политически отсталый". Действительно, и всякие
чудеса, и "белые дамы", и указующие персты, и знамения свыше - все это мы
разыщем в арсеналах немецких как идейное оружие германской нации. Теперь
Гитлер вбивал в головы подданных версию чуда, которую сам не выдумал, а
просто спер из мемуаров "старого Фрица". И отныне в "Вольфшанце" (так
называлась "волчья яма" Гитлера в Восточной Пруссии) книги короля не
сходили со столов германской ставки.
  - Чудо спасет Германию! - вещал Гитлер. - Верьте в меня, как предки
ваши верили во Фридриха, и я принесу вам чудо...
  В самом деле, Фридриха от катастрофы спасла смерть Елизаветы.
Вильгельм II тоже ожидал чуда, и ему повезло: в 1918 году он дождался
"чуда" революции, после чего династия Гогенцоллернов на веки вечные была
лишена короны. Ну, а... Гитлер?
  Когда советские войска уже дрались на подступах к Берлину, радио
разнесло по миру печальную весть о смерти Рузвельта, этого прогрессивного
президента США. Казалось бы, вот сейчас и возникнет та ситуация, которая
спасла когда-то Фридриха, а теперь спасет Гитлера... Нельзя описать всей
радости, которая царила при этом известии в бункерах ставки фюрера. Все
ходили как помешанные, хлопали пробки бутылок. Но объединенные нации
разломали фашизм - вместе со всеми его "чудесами".

  ***

  Фридрих снова заиграл на своей любимой флейте.
  - Небо прояснилось! - воскликнул король. - Morta la bestia, morto il
veneno...
  - Какой прекрасный дуэт, - отозвался из Петербурга новый император,
подыгрывая Фридриху на своей дурацкой скрипице.
  И началась чудовищная пляска на свежих могилах русских героев. Один
из первых приказов Петра: прекратить военные действия противу прусской
армии.
  Как нежные любовники, они вступили в интимную переписку.
  Петр III писал Фридриху на больших листах серой бумаги, безграмотно и
без единого знака препинания. Почерком крупным - почти детским. На том
плохом французском языке, который нельзя понять глазами, а можно лишь
воспринять на слух.
  Фридрих отвечал Петру III на маленьких листочках тоже серой бумаги,
грамотно, но тоже без знаков препинания. И почерком бисерным - словно
капризная дамочка. На прекрасном французском языке поэта и ученика
Вольтера.
  - Добрый брат Петр... - летело в Петербург.
  - Добрый друг Фридрих... - отзывалось в Берлине. Граф Шверин, взятый
в плен при Цорндорфе Григорием Орловым, из пленного стал послом прусским в
Петербурге. Самый любимый дипломат императора!
  Шверину как-то встретился Орлов, и пруссак похвалился:
  - А тебя, Гриш-Гриш, почему послом в Берлин не назначат?
  Ответ Григория Орлова надобно высекать на камне, ибо бумага таких
слов не выдерживает. Иван Шувалов, видя, что национальное дело России
поругано, готов был возглавить заговор против Петра, но разведка Фридриха
в России быстро сработала, и Шувалов был сослан. Конференция - за ее
патриотизм! - была разогнана, вместо нее Петр образовал Комиссию, где
вершили дела два новых фельдмаршала - принц Голштейн-Беккский и принц
Георг Голштинский, которому русские уже успели холку намять еще при
Гросс-Егерсдорфе, когда этот маршал служил в войсках Пруссии. Вообще тогда
в Петербурге творилось что-то немыслимое. В русской гвардии ввели форму
прусскую. Говорили, что гвардии совсем не станет в России, - заменят
голштинцами. Лейб-кампания Елизаветы была уничтожена. На берегах Невы
появились офицеры Фридриха.
  - Зачем они тут? - недоумевали петербуржцы.
  - А затем, - пояснил сам Петр, - что всю дурацкую русскую армию
надобно переучивать заново. Вы слышали? Я вас всех переучу на свой лад.
Вот и благодарите Фридриха: он так добр, что шлет нам учителей.
  - Мы таких учителей бивали! - ревели гвардейские казармы...
  Екатерина потирала сухонькие ладошки. Нервничала. "Так, - рассуждала
она, - отныне все, что бы ни делал этот ублюдок, пойдет мне на пользу. И
все - во вред ему же!"
В начале апреля молодой императорский двор после погребения Елизаветы
переехал в новый Зимний дворец - дивное создание Растрелли, которое и
поныне украшает наш сказочный город. Петр самолично распределял - кому где
жить. Главные апартаменты захватила Лизка Воронцова. А Екатерину, хотя и
была она императрицей, запихнули в самый дальний конец дворца. Она не
огорчилась. "И это хорошо!" - радовалась Екатерина...
  Фридрих на подмогу Шверину выслал в Петербург своего опытного
дипломата - барона Гольца.
  - Послушай, Гольц, - сказал ему король, - мне от тебя в России
немного и надо... Хочу сущей ерунды! Всего-навсего, чтобы моя политика
была политикой всей России!
  Гольц напомнил о Пруссии, входившей в состав России, и Фридрих долго
трещал по столу пальцами, выбивая марш потсдамских гренадеров.
  - Я уже думал... - признался он. - Померанию с Кольбергом русские
наверняка вернут нам. Но они, несомненно, оставят за собой Пруссию...
Пруссию мы потеряли навсегда.
  Гольц с тем и прибыл в Россию, что Пруссия остается русской
губернией. Но Петр поступил как последний идиот: он вернул Фридриху всю
Пруссию - безвозмездно. И началось предательство Отечества - черное,
страшное, трупное. Петр отдал в руки Фридриха русских солдат, чтобы с их
помощью король доколотил Австрию; взамен же просил Фридриха помочь ему в
войне с беззащитной Данией. Этому кретину был нужен только Шлезвиг; ради
этого пятачка чужой для России земли он не видел великой России! Мало
того, Петр и Россию-то считал лишь придатком к своей плюгавой Голштинии!
  Даже английский посол Ричард Кейт, уж на что был другом и сопитухой
Петра III, но и тот не выдержал.
  - Послушайте, - говорил он русским, - да ведь это явный сумасшедший.
Поступать глупее просто нельзя...
  Гвардия волновалась, с надеждой посматривая на желтеющие свечным
огнем окна Екатерины. Петр глупел - она умнела; он хохотал - она грустила;
он пьянствовал - она не снимала траура. Отныне все действия Екатерины были
политическими жестами, она раздавала вокруг себя авансы на будущее.
Постоянно Екатерина как бы подчеркивала перед русскими людьми: смотрите,
какая я патриотка России, смотрите, как я живу вашими печалями!..
  Она ходила в широких траурных одеждах. Широкие одежды были необходимы
ей еще и для того, чтобы скрыть новую беременность. Но как родить во
дворце, где каждый вздох слышен, она не знала; как? А от ребенка нужно
было избавиться, он мешал ей сейчас, ибо пришло время действовать...
  Вечером 11 апреля Екатерина выть хотела от боли. Плод настойчиво
просился наружу. А муж, как назло, заболтался и не уходил. Екатерина
успела шепнуть своему камердинеру - Шкурину:
  - Василь Григорьевич, подожги что-нибудь.., потом озолочу тебя!
  Шкурин заметался по городу в поисках - что бы ему поджечь? Ничего не
отыскав подходящего, он запалил свой дом, не пожалев добра, и Петр III
поскакал смотреть на пожар (он обожал это занятие). Когда же император
вернулся, Екатерина встретила его как ни в чем не бывало. И - уже без
траурных одежд. В светлом! Ребенка наспех завернули в тряпки, а Шкурин
утащил его на прокорм к какой-то бабке. Так появился на свет божий первый
на Руси граф Бобринский - основатель известной фамилии.
  Теперь, освободясь от плода и траура, Екатерина могла взять быка за
рога. Вскоре она дала аудиенцию новому послу Австрии - графу
Мерси-Аржанто, сменившему Николя Эстергази. Вена так надеялась на русские
победы, что стала уже распускать свою армию по домам. С новым же курсом
русской политики престиж Петербурга оказался расшатан: потеряв свой
природный голос, Россия сильно фальшивила. И вот среди всего двора, с
высоты трона, Екатерина - в пику мужу! - заверила посла, что Россия -
страна честных людей (опять жест)...
  В апреле канцлер Воронцов и посол прусский Гольц подписали мирный
трактат. Война закончилась взрывом возмущения россиян. А прошлое - по
трактату - предлагалось "предать вечному забвению". Но смерть мужей,
братьев и отцов предать вечному забвению нельзя одним росчерком пера, и
Екатерина отлично сознавала это.
  - Передайте его императорскому величеству, - наказала она, - что
присутствие мое на парадном обеде по случаю мирного аккорда невозможно по
причине.., кашля! (еще жест).
  Из окна она видела фейерверк на Васильевском острове. Сначала
вспыхнул огнем жертвенник войны, потом в небе выросли символические фигуры
России и Пруссии; вот они сошлись и, быстро сгорая в темноте, успели
соединить в дружбе руки. Потом потухло все, но тут же выросло над Невою
огненное дерево пальмы - олицетворение мира и согласия вчерашних врагов.
  А через месяц случилось еще одно застольное событие. Здесь следует
сказать, что Петр III начал свое царствование за столом с кружкой пива; за
столом же, проткнутый вилкой, он его рыцарски и завершил. Обед в Зимнем
дворце, по случаю обмена ратификациями, стал обедом историческим: именно
после этого обеда Екатерина поспешила ускорить события...
  Стекла бряцали от грохота салютов. Когда она поставила свой бокал, к
ней подошел адъютант мужа, хитрый хохол Гудович:
  - Его величество изволят спрашивать вас, отчего вы не встали, когда
все здоровье императорской фамилии пили?
  На что Екатерина ответила Гудовичу:
  - Передайте моему супругу, что императорская фамилия состоит лишь из
меня самой, моего мужа и сына. А я не столь глупа, чтобы за свое же
здоровье вино пить и при этом еще персону свою всем напоказ выставлять!
  Гудович доложил ответ Екатерины императору.
  - Иди к ней обратно, - велел тот Гудовичу, - и скажи ей, что она
дура. Пора бы уж ей знать, что фамилия наша - это мои голштинские дяди,
особливо же принц Георг Голштинский, что командиром всей русской гвардии!
  Но Гудович еще не успел дойти до Екатерины, как Петр через весь стол
- через головы дипломатов - закричал жене:
  - Дура! И будешь дурой...
  Екатерина повернулась к соседу, Строганову:
  - Александр Сергеич, распотешь ты меня анекдотцем. Придворный понял,
что надо разогнать слезы, и - начал:
  - Жил один прынц в счастливой Аркадии, и жила пастушка, у коей был
воздыхатель горячий и пылкий до игр усладительных...
  Конец анекдота таков: Строганова сослали в деревни.
  А муженек стал грозиться суровым расследованием, от кого рожден
наследник престола Павел Петрович? И вообще - от кого рождены все
остальные дети?.. Екатерина твердо решила: "Ну, миленький, этого вопроса
вы не успеете выяснить..."
Она - через Орлова - уже заручилась поддержкой гвардии.
  Фридрих из Бреславля зорко следил за своим патроном:
  - Какой олух! Открывает двери, держа палец под дверями...
  И он предупреждал Петра, что русским доверять нельзя, особенно -
гвардии русской. Но, залив с утра глаза себе крепким английским пивом,
Петр уже ничего не видел, кроме Голштинии.
  В один из дней Гришка Орлов появился у графа Сен-Жермена:
  - Падре, ваш кошелек неистощим. Дайте еще раз денег на дела,
которые...
  - ..которые мне уже известны, - отозвался Сен-Жермен. - Но сначала,
дружок, - посоветовал он Орлову, - растрать казенные деньги, а потом
прибегай к помощи меценатов!
  Орлов стащил казну артиллерийского ведомства. Гвардия бурлила, и
теперь она в самом деле напоминала янычар с их знаменитым "котлом
недовольства". Екатерина готовилась сделать последний шаг. Петр - не
тетушка. За покойной тетушкой стоял ее отец, его слава, за нее горой была
лейб-кампания, за нее были традиции войн и союзов. А что у этого
забулдыги? Перстенек с изображением Фридриха, бутылка водки да трубка с
табаком, от которой он блюет по углам, словно кошка худая...
  Двор Петра III отправился на лето в Ораниенбаум, а Екатерина дала
прощальную аудиенцию Бретелю. Свидание было приватно - во внутренних
покоях, без свиты. Заметив, что взгляд французского посла задержался на
скромном медном кувшине, одиноко стоявшем в углу, Екатерина подняла этот
кувшин с пола и сказала:
  - Вот, господин Бретель, смотрите! Я приехала в Россию, ничего за
душой не имея, кроме этой жалкой посудины для умывания. И знали б вы,
сколько я наслушалась упреков за свое бедное приданое! Люди, посол, иногда
забывают, что бедность человека преходяща, и все может изменяться в его
пользу. - .
  Казалось бы, все уже ясно: "Вынь да положь!" Екатерина, как умная
женщина, этим кувшином дала понять, что ей нужна финансовая помощь для
дворцового переворота. Но на Бретеля напал какой-то стих недогадливости.
Он прохлопал важный момент, и маркиза Шетарди, который возводил на престол
Елизавету, из Бретеля не получилось. И сама Екатерина отпустила его без
жалости: Франция, не раскусив намека на бедное приданое, теряла сейчас
Россию как союзника на будущие времена.
  Когда Бретель выходил из Зимнего дворца, его задержал вечно
полуголодный, трясущийся от жадности пьемонтец Одар.
  - Я родился нищим, - страстным шепотом сказал он послу. - И пришел к
убеждению, что только деньги имеют значение в этом мире. О, как я жажду
денег.., много денег... Дайте!
  - Отстаньте хоть вы от меня! - выкрикнул Бретель, убегая.
  Нет, он ничего не понял. Так и уехал. Екатерина же осталась в
столице: своя рука владыка - делала что хотела. Нужные для переворота
деньги она получила опять-таки от Англии!
  Навестив усадьбу Гостилицы, Екатерина последний раз в жизни видела
здесь своего мужа. В прусском мундирчике (голубое с серебром) Петр сидел в
оркестре, пиликая на скрипице, и глаза его дремно закрывались от
беспробудного пьянства. Возле ног Петра свернулась собачка. А напротив,
развалясь телесами, восседала торжествующая Лизка Воронцова. В числе
фавориток объявилась и новенькая - Чоглокова; причем, как и принцесса
Бирон, тоже горбатая (странный вкус был у этого императора!).
  28 июня двор выехал в Петергоф, где его должна была поджидать
императрица. Но нашли только платье императрицы. Екатерины же нигде в
Петергофе не оказалось. Искали долго...
  Петр был смущен, он бегал среди дверей, звал ее.
  - Может, под кроватью? - сказал вопросительно. Присел император всея
Руси на корточки, заглядывая под кровать. Но, странное дело, и под
кроватью Екатерины не оказалось!

  ***

  Над прекрасным городом догорали белые ночи, и в пахучей тишине садов
бродил по городу странный старик. Прямой, рослый, гладкобритый, в пышном
старомодном парике. Челюсть у него - как кувалда, а зубы - крепкие, без
изъяна. Блуждал он по набережным Петербурга, садился у воды, вступал в
глухие переулки, что-то думал и бормотал невнятно. Казалось, что этот
человек в старости ищет здесь то, что потерял еще в молодости...
  Влюбленные часто встречали его по ночам, и было в глазах старика
что-то такое замогильное и странное, что люди не выдерживали его прямых
взглядов.
  "Цок-цок-цок" - звенели кованые ботфорты.
  "Тук-тук-тук" - стучала по камням его трость.
  - Кто это? - спрашивали молодые, невольно холодея.
  - Бирон! - отвечали старые и крестились. - Бирон проклятый снова
вернулся... Беда нам, беда русским!
  Возвращенный из ссылки Петром, курляндский герцог бродил по столице,
где каждый камень кричал от боли под его ботфортом. Но только единожды
открыл он рот, чтобы сказать императору:
  - Русской нацией должно управлять не иначе как только кнутами и
топорами!
  Н ушел снова: "цок-цок.., тук-тук..."
...Все-таки интересно бы знать - куда делась Екатерина?

  ПЕРИПЕТИИ

  Снова коляска, бег коней, дороги Европы, взбаламученные войной, и
завтраки в гостиницах. Нет ничего забавнее такой судьбы - судьбы
дипломата. Давно ли оставил Петербург, и вот снова торопится в Россию,
чтобы заступить пост министра-резидента. Это уже повышение: де Еон ехал
сменить Бретеля, который - как считали в Париже - не справился с
положением. Прочь же с дороги! На смену идет другой, изворотливый и
лукавый, с улыбкой на крохотных губах, с кокетливой сережкой в ухе.
  Въехав в Варшаву, кавалер остановился у Рыночной площади, на стороне
Коллонтаев, где подождал прибытия Бретеля из России.
  По улицам польской столицы бродили немецкие сироты и, выпрашивая
милостынию, пели под окнами домов - щемяще:

  Майский жук, лети ко мне,
Отец погиб мой на войне,
Мать - в Померании, она
В земле, мертва и холодна...

  Бретель появился в Варшаве усталый и мрачный.
  - Кто же остался за вас в Петербурге? - спросил де Еон.
  - Мой секретарь Беранже.
  - Это вы ловко придумали! После двух сиятельных маркизов, Шетарди и
Лопиталя, в такой сложный момент оставить в России, в самом пекле Европы,
какого-то Беранже...
  Здесь их настиг курьер из Парижа с почтой. Де Еон первым делом вскрыл
письмо от Лопиталя: "Я, по правде сказать, мой милый драгунчик,
предпочитаю, чтобы вас послали в другую страну, ибо умники говорят, что
второе путешествие в Россию всегда опасно..." Де Еон случайно глянул на
Бретеля и испугался:
  - Что с вами, барон?
  Бретель сидел над депешей к нему из Парижа - ни жив ни мертв:
  - Случилось непоправимое: Петра уже нет на престоле... Престол
перешел к Екатерине...
  Бретель заплакал. Де Еон не мешал ему, понимая состояние своего
коллеги. Такие просчеты дипломатам не прощаются. Версаль будет ошарашен.
Уехать послу в такой момент...
  - Позволите? - И де Еон притянул к себе бумаги Бретеля.
  Из них он узнал, что Бретелю надлежало срочно вернуться в Петербург,
а кавалеру - выехать обратно в Париж. Тяжело вздохнув, де Еон закрыл двери
на ключ и сунул его в карман.
  - Нас никто не слышит, - сказал о