долюбивой
Пруссии.
  Пройдет время, и Пруссия всосет в себя все германские земли, и сама
Пруссия тогда станет самой Германией. Слова прусского короля Фридриха
тогда обернутся словами первого германского императора Вильгельма I,
который скажет сыну:
  - Моему прусскому сердцу невыносимо видеть, как имя Пруссии
заменяется другим именем - Германия! Заменяется именем, которое в
столетиях было враждебно прусскому имени...
  Но до этого еще далеко. А сейчас прусские пушки заряжены английским
золотом. Фридрих воинственно сидит на полковом барабане. Кричат петухи в
деревнях прусских за Потсдамом...
  Карл Маркс впоследствии так писал о Фридрихе Великом:

  "...всемирная история не знает второго короля, цели которого были бы
так ничтожны! Да и что могло быть "великого" в планах бранденбургского
курфюрста, величаемого королем, действующего не во имя нации, а во имя
своей вотчины..."

  Ну ладно, читатель. Посмотрим, что будет дальше.

  ПУТЕШЕСТВИЯ ПО ЕВРОПЕ ОПАСНЫ

  Елизавета плакала над письмом недорезанного короля:
  - Нешто же ему Порта магометанская дороже моей любезности?
  С этим Версалем - одни обиды и недоразумения. Она, больная женщина,
по дружбе просила Людовика, чтобы прислал в Петербург знаменитого
Пуассонье - врачевателя по женским болезням. А король ей на это ответил,
что врачей у него не хватает даже для армии. Что же получается? Солдат у
него гинекологи лечат?.. Уж как хотела Елизавета, страстная театралка,
чтобы "Комеди Франсэз" порадовала ее в Петербурге. Но Лекена и мадемуазель
Клерон король не отпустил в Россию... "Разве так друзья поступают?"
Ото всего этого Бестужев-Рюмин вновь обретал силу.
  - Матушка, - зудил он над ухом императрицы, - вишь, лягушатники..,
вишь, паскуды каки! Не я ли давеча остерегал тебя от Франции?.. Отнеси
перышко подале, а то на трактатец ненароком чернил капнешь. А французы
тогдась и рады стараться, твою кляксу за ратификацию сочтут!
  Тайный пункт о помощи России в ее жестокой борьбе с Турцией встал
Людовику поперек горла. Этот пункт затормозил союз всей антипрусской
коалиции... Кстати подоспел Шувалов.
  - Матушка, - сказал он, - я с шевалье де Еоном беседу имел. Он
разумно предлагает не инвектировать статью далее, а просто плюнуть на нее.
Сама посуди: на султана турецкого веревку, даст бог, еще намылим. А
сейчас... Фридрих - волк, в овчарню уже залезший. Не мучайся, матушка,
разорви и брось!
  - Ну ладно, - ожесточилась Елизавета. - Как они, так и мы.

  ***

  Дуглас был вызван к Бестужеву.
  - Видите? - спросил его канцлер, держа в руках статью о секретной
помощи Франции. - Ну, так вот мы как! - И на глазах Дугласа он порвал ее в
клочья, разбросав ошметки по полу...
  После чего союз трех стран против Фридриха был заключен. План
совместных боевых действий был опробован в Конференции, и де Еон стал
собираться в дальнюю дорогу. Помимо письма Елизаветы к Людовику он отвозил
во Францию еще 50 000 золотом лично для Вольтера и целый мешок бумаг
петровской эпохи "Следы этого архива в начале нашего века были обнаружены
в архивах министерства иностранных дел Франции и в библиотеке гор. Тоннера
(родины де Еона); очевидно, там есть и документы, ускользнувшие от глаз
наших историков.", чтобы Вольтер, не полагаясь только на свой гений,
ознакомился бы с личностью Петра I по документам...
  Перед отъездом кавалера Бестужев позвал его к себе.
  - Ея императорское величество, - хрипло сказал канцлер, - изволила
жаловать вас на дорогу в триста червонцев...
  Канцлер хмуро брякнул на стол кисет с деньгами, и нежная лапка
кавалера бесшумно потянула к себе русское золото.
  - Это от императрицы, - продолжал Бестужев. - А сейчас получите и от
меня... Вы не имели чести знать маркиза Шетарди?
  - Довольно наслышан о его неудачах в России.
  - А где маркиз сейчас, известно ли вам?
  - Он умирает в крепости Ганнау...
  - Вот, - подхватил канцлер. - Умирает в крепости... А ведь был он
человеком не без дарований. Однако вздумал со мной тягаться и потому
умирает в крепости, - с удовольствием повторил Бестужев, закончив грубо:
  - Вам же, сударь, не пристало со мной тягаться. Слишком молоды!
  - Грех молодости со временем проходит и обращается в другой грех,
который времени уже не дано исправить.
  - Может, я и стар для вас, - чеканно отвечал Бестужев. - Но я
согласен выплатить вам из своего кармана не триста, как императрица, а все
три тысячи червонцев, только бы вы...
  - Я понимаю! Но, - решил поторговаться де Еон, - дайте уж мне сразу
тридцать тысяч, и моей ноги не будет в России!
  - Россия только начинается Петербургом, а кончается... Ну-ка,
вспомните, сударь, чему вас учили добрые па теры?
  - Россия кончается Сибирью, - захохотал де Еон.
  - Бездарно вас учили! - грянул Бестужев. - Сибирь только пупок
России, а понюхать, чем пахнет русская пятка, вы можете лишь на
Камчатке... Так что, - закончил он тише, - маркизу Шетарди еще здорово
повезло на крепости Ганнау! Прощайте, шевалье; надеюсь больше вас никогда
здесь не видеть!
  И маленький де Еон, отягощенный золотом, рванулся в путь. Карета его
была английской, в которой удобно лежать, и, таким образом, для ночлегов
он нигде не задерживался - только менял лошадей. Ехал он налегке, без
багажа: пять копченых языков, каравай хлеба и бочонок с вином... Этого
вполне хватит!

  ***

  Почти одновременно с де Еоном тронулся в путь и другой
"путешественник", тоже любивший спешить и путать чужие карты, - король
Пруссии начал свое победное наступление на Австрию, его конные партизаны
дошли до Регенсбурга, сея по землям Баварии смерть и ужас. Зима не прошла
даром: Фридрих имел под ружьем армию в 200 000 человек, прекрасно
обмундированных и хорошо обученных... Запасов у короля было на год!
  Прусская армия вошла в Богемию четырьмя колоннами, сметая все на
своем пути; австрийцы бежали, бросая магазины, полные добра, оставляя
толпы дезертиров и беженцев. Пруссаки сбрасывали телеги со скарбом на
обочины, освобождая шоссе для своих непобедимых легионов. На рассвете 6
мая 1757 года Фридрих увидел перед собой древние башни Праги; поодаль
сверкали в покое чаши рыбных прудов, синеватые овсы скорбно шелестели на
древних чешских полянах...
  - Карту! - И он сел; маленький остроносый человек; губы узкие, словно
лезвия. - Вон там цветут овсы, - показал тростью. - По овсам можно пустить
пехоту...
  Но пражане подняли плотину, и вода из прудов хлынула на луга.
Прусская инфантерия запуталась в тине, толпами погибала в воде, а среди
овсов билась живая рыба.
  Огонь чешских пушек молотил врагов нещадно, пруссаки буквально шагали
по трупам (это не преувеличение). И, дрогнув, они побежали...
  - Шверин! - позвал король, почуяв неладное. - Почему вы здесь? Ваше
место - впереди пехоты! Картечь разорвала старого вояку. Фридрих закричал:
  - Циттен! Пришло и твоим гусарам время умирать... Под стенами Праги
началась уже не битва, а - резня.
  Обе стороны бились насмерть. Фридрих прыгнул на телегу, не отрывая
подзорной трубы от глаза.
  - Что вы ищете, мой король? - спросил его де Катт.
  - Щель для крысы, - отвечал Фридрих. - В этой ужасной каше мне нужна
только щелка. Образуйся она хоть на миг, я втиснусь туда головой, раздвину
ее плечами, и тогда противник будет разделен мною на две части. По частям
же бить удобнее... Вот она! - воскликнул Фридрих. - Вот она.., я вижу ее!
Принц Фердинанд, берите шесть свежих батальонов.., вечером я должен видеть
вас встречающим меня на базарной площади Праги!
  Эта встреча не состоялась, и битву прекратил только мрак ночи. Живые
укрылись за стенами цитадели, озверевшие от крови потсдамцы затаптывали
раненых в болота. Фридрих отправил в город гонца с предложением сдаться.
Прага отвечала ему гордым отказом: "Мы решили умереть!" Король был
озабочен.
  - Везите сюда осадные орудия, - велел он. - Мы станем наказывать
чехов днем и ночью ядрами величиной с голову померанского теленка...
  Прага запылала. Сильный ветер раздувал пожары. Пражане сотнями гибли
от дыма и огня, резали лошадей, чтобы не умереть с голоду, в храмах
навалом лежали обожженные и раненые, трупы погибших раздувало от сильного
жара, и они лопались, издавая зловоние...
  Тогда женщины взяли детей своих на руки и решили выйти из города - в
поля, в леса, в прохладу, в тишину.
  Доложили об этом Фридриху, и он осатанел:
  - Затолкайте их штыками обратно в пражское пекло! Они знали, что
король не шутит... Я уже предлагал им сдаться! Они ответили, что согласны
умереть - вот и пусть теперь дохнут...
  Дурное настроение не покидало его. Мужество пражан сбивало все его
четкие планы кампании. Фриц не привык к упорному сопротивлению. Брань,
самая чудовищная, сыпалась на головы генералов. Сейчас он терял время, а
союзные армии, пока он застрял под Прагой, маневрировали для боя с ним. Из
Петербурга сообщали, что русские уже готовы к походу...
  Все складывалось отвратительно. Наконец Фридрих не выдержал: он
поручил вести осаду Праги маршалу Кейту, а сам помчался навстречу
австрийской армии Дауна.
  Король провел ночь в придорожном трактире возле Коллина, уронив
голову на замызганные доски стола. Спал тревожно, часто пробуждаясь,
глядел во тьму... Его разбудил де Катт:
  - Ваше величество, уже светает.
  Из окна трактира, жуя кусок сыра, король обозрел поле предстоящей
битвы. Быстро составил план диспозиции, в полки были разосланы "дирекции"
на движение. Все началось превосходно: Циттен выкосил авангарды
австрийцев, словно дурную траву. В разгар боя - в творческом вдохновении -
Фридрих вдруг решил переменить "дирекцию" на флангах...
  К нему примчался из боя на коне принц Мориц, доказывая абсурдность
этой перемены в самый разгар баталии. Протягивая к Фридриху руки в
окровавленных перчатках, принц взывал:
  - Король, разве так уж надо, чтобы мы шагали по трупам?
  Фридрих побелел. Схватил шпагу и прижал эфес к груди. Острие направил
в принца:
  - Убью, как собаку... Вперед!
  Пруссаки снова полезли по трупам и смяли австрийцев. Казалось, исход
битвы решен. Даун уже писал на спине своего адъютанта приказ о спешной
ретираде. Но тут случилось непредвиденное: из армии Фридриха побежали
прочь саксонцы, взятые им в плен из "Пирнского мешка". Они бежали
навстречу польско-саксонскому корпусу, бившемуся на стороне Дауна. Каре
прусской лейб-гвардии встретило беглецов беспощадным огнем. Пальба шла
такая, что сумки с патронами скоро опустели. И вот тогда польские лихие
гусары-панцирники врубились в каре гвардии Фридриха.
  Рубили со смаком и при каждом ударе восклицали:
  - Вот тебе за Дрезден!.. Вот тебе за Пирну!.. Будешь еще залезать к
нам, прусачье рыло?
  Фридрих с трудом собрал вокруг себя сорок человек:
  - Ребята, вас поведу я... Мы возьмем батареи врага! Его нагнал
адъютант, схватил за конец плаща:
  - Остановитесь, король! Нельзя же брать батарею одному!
  Фридрих оглянулся: никто уже не скакал за ним следом. Он вернулся
назад и поддал ногой по барабану с бубенцами.
  - Уходить, - сказал. - Обратно за Эльбу... Фортуна оказалась сегодня
женщиной, а я никогда не был бабником. Бросайте все: пушки, обозы,
раненых... Но спасти во что бы то ни стало двух раненых - Циттена и
Манштейна!
  На следующий день короля с трудом отыскали на окраине города
Нимбурга; он сидел на бревнах возле крестьянской изгороди, чертил по земле
загадочные фигуры, глаза его были полны слез. Бродячая собака юлила вокруг
короля.
  - Флакон с ядом всегда при мне, - сказал Фридрих, - а в Сан-Суси уже
вырыта могила, прикрытая прекрасной Флорой. Время ли ставить точку? Я не
был побежден под Коллином; меня подвели саксонцы, которых я принял под
свои славные штандарты... В ответ я разорю их страну, я заставлю их
голодать, и саксонский хлеб пусть сожрет моя армия... Увы, - снова поник
король, - Прага не сдалась, и все полетело к черту!

  СЛАВА ТРУБЯЩАЯ

  Белосток встретил кавалера сумятицей и пылью. Посреди городской
площади, возле трактиров для проезжающих, сверкали блестящие кареты
пышного посольского поезда... Кто такие?
  Это ехал в Россию маркиз Лопиталь!
  - Вы почему не торопитесь? - окликнул земляков де Еон.
  Молодой пройдоха Мессельер, секретарь посольства и парижский знакомец
де Еона, вытащил кавалера из коляски:
  - Мы были уверены, что встретим тебя по дороге.
  - Откуда эта уверенность?
  - Но все газеты кричат о тебе...
  Чудеса! Слава дипломата пришла к де Еону совсем нежданно. Пока он
сидел в Петербурге, ел, болтал и пьянствовал, имя его в Европе уже
сделалось известным. Газеты писали об его отъезде из Петербурга в Париж в
тех выспренних словах, в каких пишут только о знатных персонах в
политическом мире...
  Маркиз Лопиталь целовал де Еона в чистый лоб:
  - Дитя мое, вы все хорошеете... Скажите, а негодный Вильяме все еще
торчит на невской набережной?
  - Да, маркиз, он ждет вас для благородного поединка!
  - Тогда мне не будет доставать именно вашей ловкой шпаги.
  - Но канцлер Бестужев грозит мне дубьем...
  - Ах, право, что мне делать с этим ужасным человеком? - огорчился
Лопиталь. - Елизавета так неосмотрительна... А что двор великой княгини
Екатерины?
  - Де Еон приник к уху маркиза, пошептал что-то с минуту, и Лопиталь
воскликнул:
  - О чем думают в Версале? Англия и здесь нас опередила. Но в моей
свите полно красавцев, и я надеюсь, что французы не уступят в любви
полякам! Граф Фужер, подойдите сюда, мой милый... Ах, нет, не надо! Я
совсем забыл, что вы имели глупость запастись в дорогу прелестной женой...
  Он снова поцеловал де Еона, отпуская его:
  - Как жаль, что я рано состарился. А то бы я, несомненно, "сблизил"
Россию с Францией... Ах, годы, годы! А то ли было в Неаполе... Вы, кстати,
вернетесь в Петербург?
  - Непременно, маркиз! - крикнул де Еон, впрыгивая в коляску. - С
пером и шпагой - я весь к вашим услугам...
  В дороге он спешил так, что оси колес не однажды загорались от
трения. Охлаждали карету, загоняя лошадей по брюхо в быстрые ручьи, и
снова мчались дальше. Кавалер прибыл в Вену, когда столица Австрийской
империи мрачно вырядилась в траур. Неумолчно звучал погребальный набат
церквей, возвещая Австрии о новом поражении ее войск. Это были дни, когда
Фридрих еще стоял под стенами Праги...
  - Необходим короткий отдых телу, - сказал де Еон, вылезая из коляски
возле ворот Бургтор; просто ему не хотелось везти в Париж реляции о
поражении, - пусть Людовик узнает неприятные вести помимо него (дипломат
всегда должен быть дипломатом).
  Здесь же, в Вене, кавалер встретился с графом Брольи, человеком "огня
и железа", послом в Варшаве, который недавно помогал де Еону копать яму
под Понятовского; теперь де Еон вез в Париж план военной кампании России с
Францией, а граф Брольи привез в Вену план кампании Франции с Австрией;
три страны наконец-то объединились для противоборства с Фридрихом!
  Однажды они обедали в ресторации. Колокола австрийской столицы вдруг
залились тонким веселым перезвоном:
  Фридрих разбит под Коллином, Прага выдержала осаду. И, не допив
бокала с вином, де Еон опрометью бросился в коляску.
  - Куда вы, мой Еон? - удивился Брольи.
  - Счастие человека, граф, иногда зависит от животных...
  Да, отныне вся надежда - на лошадей! Ох, как надо опередить гонцов из
Вены, чтобы первому донести в Версаль известие о победе австрийцев. Теперь
оси колес снова дымились не на шутку. Но благословенный. Рейн уже дохнул
прохладой в лицо. Проскочив улицы Страсбурга, де Еон швырнул горсть монет
на заставе, чтобы его не задерживали возле шлагбаума, и коляска бешено
запрыгала на спуске к реке...
  - Стой, стой! - Но лошади, дрыгая ногами, уже летели под откос,
дребезжала и кувыркалась карета; де Еон, выбив дверцы, прижимал к груди
пакет с "секретами" короля...
  - Перелом ноги, - сказал врач, когда дипломат снова обрел сознание,
так и не выпустив почты из рук.
  Силясь не стонать, де Еон щедро развязал кисет с тяжелыми червонцами
Елизаветы Петровны.
  - Что угодно, - сказал он, - за карету и лошадей... На целых 36 часов
(!) де Еон опередил австрийских курьеров, и Версаль встретил его как
победителя. Он был очень сметлив, этот маленький карьерист, когда стонал в
своей карете, а запаренные кони фыркали у железной решетки Версаля.
  - Скажите моему королю, что я не могу встать... Здесь, в этой сумке,
будущее Франции! А под Прагой дела идут блестяще!
  Словно из рога изобилия посыпались милости:
  - Шкатулка короля к вашим услугам...
  - Лейб-хирург его величества прибыл...
  - Золотая табакерка с алмазами и портретом короля...
  - Чин поручика лейб-драгунского полка...
  По дороге этой стремительной карьеры осталось лежать 48 загнанных
насмерть лошадей. От Петербурга до Версаля они отметили, как вехи, путь
кавалера к славе трубящей. Но в самом Париже де Еон.., увы, разочаровался!
  После широких, залитых зимним солнцем петербургских площадей Париж
вдруг показался ему маленьким, темным и грязным... Впрочем, это не только
мнение де Еона, - любой француз того времени, вернувшись из Петербурга, с
грустью высказывался далеко не в пользу своей столицы. И кавалеру,
несмотря на угрозы Бестужева, вдруг страстно захотелось вернуться обратно
на берега Невы, засыпанные чудесным пушистым снегом...
  Но сначала - дела! Терсье уже предупредил его:
  - Остерегайтесь вступаться за принца Конти: положение сюзерена сейчас
шатко благодаря капризам маркизы Помпадур, и вы можете оступиться в самом
начале славы, моя прекрасная де Бомон!
  Доложили королю мнение Петербурга: ответ Елизаветы о курляндской
инвеституре был уклончив, жезл русского маршальства для Конти тоже повисал
в воздухе, и Людовик сомневался:
  - Если у де Еона есть письма к принцу, пусть он их передаст. Но я
хотел бы знать, что ответит этот шалопай.
  Положение "карманного" визиря Франции было сейчас таково, что Конти,
не стесняясь, плакал.
  - Неужели, - говорил он, - мне так и суждено умереть, не испытав
тяжести короны? Теперь я согласен получить корону даже от евреев, будь
только она у них в запасе на Иерусалимское царство! Ах, эта подлая
"рыбешка", не будем называть ее по имени... Что бы доброй Елизавете
воскресить для меня древнее Киевское княжество! Скажите, шевалье, разве я
был бы плохим князем для запорожцев?
  - К сожалению, высокий принц, - вздохнул де Еон, - Украина имеет
гетмана - Кирилла Разумовского!
  - В том-то и дело, - печалился Конти, - что, куда ни поглядишь, все
лучшие места уже расхватаны... Мир действительно стал тесен. Сейчас хоть
заводи королевство эскимосское! Ах, Курляндия, Курляндия! Остается сказать
- прощай навсегда...

  ***

  Курляндия! Золотые россыпи песков в янтаре медовом, стройно
взлетающие к небу сосны, рабские спины латышей и литовцев, черные вороны
злобно каркают над древними замками крестоносцев. И для всех проходимцев
Европы была ты, несчастная Прибалтика, самым вожделенным куском на пиру
разбойничьем. Пожалуй, только одни цыгане не претендовали на корону твою.
Да и те, наверное, от нее не отказались бы!
  Петербург поступал - хитрее не придумать: Курляндию держали при себе,
а герцога курляндского морозили в Ярославской ссылке; - вот и придерись,
попробуй!
  В эти дни, пока де Еон лакомился славой у себя на родине, Елизавета
поманила как-то к себе принцессу Гедвигу Бирон:
  - Не жужжи, кукла чертова! - сказала со смехом. - Эвон, слыхала
небось: принц Конти шапку твоего тятеньки примеривает. И до баб охоч,
говорят... Пойдешь за принца?
  Горб курляндской принцессы так заострился от злости, что колом торчал
из-под дареных - на бедность - платьев.
  - Вззззз... - отвечала она, затравленно озираясь. - Мой отец хотя и в
ссылке, но корона его не шапка, чтобы любой ее нашивал. Бироны сидели и
будут сидеть на Митаве!
  Елизавета треснула по морде ее, горбатую:
  - Я-то смех смехом, а ты грех грехом... Да появись твой батька снова,
так его собаки наши и те по кускам растащат! Мало вами, бесстыжими, крови
попито русской? Еще алчете?
  К сожалению, эту сцену наблюдал граф Эстергази, и Елизавета