н отлетел от ворот. Однако Тотлебен был
честолюбец упрямый: теперь он обдумывал, как ему поступить, когда войска
Чернышева придут.
  Далее поведение Тотлебена будет складываться из коварства,
двурушничества и удивительной бессовестной лжи! Эта ложь начиналась с
того, что Тотлебен в своей первой неудаче приступа к Берлину обвинил
Захара Чернышева... Он обвинил Чернышева, который еще не успел доскакать
до Берлина!

  ***

  Чернышев шел к Берлину вслепую, ибо Тотлебен сознательно лишал его
донесений и сводок. Старше Тотлебена по чину, Чернышев и должен был
возглавить экспедицию на Берлин, хотя было ясно: Тотлебен зубами станет
держаться за свою самостоятельность. Двигая колонну от Фюрстенвальде,
Чернышев на ходу разработал план боя, чтобы разбить войска принца
Вюртембергского и сразу ворваться в столицу. На помощь к нему пришла на
рысях дивизия Петра Ивановича Панина.
  Тотлебен же, по прибытии Чернышева и Панина, сделал вид, будто и
знать их не знает. Он продолжал действовать в одиночку, но сумел
выклянчить у Чернышева девять тысяч человек. Себя усилил, а соперника
ослабил! Затем Тотлебен стал выискивать в обстановке момент, а в Берлине -
лазейку. Честного боя с открытым забралом он не признавал.
  Чернышев же верхом вымахал под самые стены Берлина:
  - Эй, немцы! По чести говорю вам: открывай ворота! На что ему
ответили с пушечных верков:
  - Мы откроем Берлин, только увидев своего короля.
  - Взгляните на мою кобылу, - хохотал Чернышев. - Разве не узнаете
кобылы своего короля?
  Лошадь под генералом была действительно из королевских конюшен
Фридриха. Где он достал ее - об этом Чернышев болтать не любил. Вызывающее
поведение его озлобило немцев, и пушечное ядро, дымно воняя, рухнуло
неподалеку. Острой щебенкой и песком сыпануло в лицо... Он отъехал к
лагерю, - это была его рекогносцировка, - Чернышев как следует рассмотрел
ворота.
  Берлин, главная кузница всей боевой мощи Фридриха, лежал перед
русскими весь в зелени садов, розовея по утрам черепицей и дымя трубами
арсеналов, литейных цехов и сукновален. В очень узком кругу друзей, с
Петром Паниным во главе, Захар Григорьевич Чернышев решил:
  - Завтра в семь, едва рассветет, быть штурму Берлина! Сигнал для
армии - три выстрела горящими брандскугелями...
  Чернышев по старшинству своему приказал Тотлебену подойти с корпусом
на подмогу для штурма. На что Тотлебен ответил, что этим предложением его
так обидели, что теперь он горько рыдает, - и приказа не исполнил. На
второй приказ Чернышева - передвинуть легкую конницу за реку - Тотлебен
даже не ответил.
  Вскоре к Берлину спешно подошел австрийский корпус Ласси. Сразу
усложнилась задача Тотлебена: у него появился лишний соперник! Тотлебен
обдумывал вопрос: как принизить значение Чернышева и Ласси, а самому стать
главным?
  И вот ночью, втихомолку, Тотлебен прокрался между корпусами Чернышева
и Ласси. Этим маневром он прервал между ними связь, сам занял центральное
положение, и теперь без его содействия не могли действовать остальные
войска. Из этого видно, что даже в полевой тактике можно быть интриганом и
карьеристом!
  Далее Тотлебен - по секрету ото всех - послал в Берлин трубача с
письмом в прусский военный совет. Тотлебен передал совету план штурма
Берлина, разработанный Чернышевым, и предложил немцам задуматься над своей
судьбой... Трубач объявил:
  - Благородный генерал Тотлебен скорбит душою за вас. Если будет штурм
- Берлин подвержен станет ужасам от Чернышева и австрийцев. Но если вы
сдадите Берлин лично Тотлебену, тогда он берет ваш город под свое
покровительство.
  Наступал рассвет перед штурмом ("невозможно довольно описать, с какою
нетерпеливостью и жадностью ожидали войска этой атаки: надежда у каждого
на лице живо обозначалась"), Музыканты уже были наготове, чтобы играть;
барабаны и литавры вышли вперед, дабы суровой музыкой войны воодушевить
атакующих. Врачи разложили на траве свои страшные корнцанги для вынимания
пуль из тела, роса покрыла ужасные их ножовки для ампутаций... Все замерло
в напряжении: вот-вот вырвутся из пушечных пастей три горящих брандскугеля
- и тогда.., тогда все решится!
  Чернышев глянул на свои часы, что болтались в кожаном кисете у
золотого пояса.
  - Примкни багинеты к ружьям! - скомандовал он. Но из утренней
прохлады, от Галльских ворот, вдруг затрубили рожки парламентеров.
Тотлебен уже принял от берлинцев условия капитуляции. Еще в три часа ночи
он вошел в Берлин, сменил гусарами караулы на гауптвахтах и при воротах, а
сам двинулся к дворцу короля... Темны закоулки людской подлости!
  Бой, правда, вспыхнул. Но этот бой начался между русскими и
австрийцами - за обладание воротами Галльскими и Бранденбургскими.
Чернышев велел уступить ворота корпусу Ласси, а сам поскакал на форштадт,
где его ждал бригадир Бахман.
  - Ты кто таков?
  - Я комендант Берлина, - отвечал Бахман.
  - Какой дурак тебя назначил в коменданты?
  - Мой начальник, генерал Тотлебен.
  Повидав Тотлебена, Чернышев чуть не избил его:
  - Вам бы кур воровать, а не города брать! Капитуляция прилична, когда
ее диктует сила оружия, а не воровство тихонькое. Где гарнизон немецкий?
Куда наши пленные подевались?
  Тут стало ясно, что весь гарнизон Берлина Тотлебен выпустил; прусские
войска, при знаменах и при оружии, быстро уходили на Шпандау, гоня перед
собой и русских пленных офицеров. Чернышев, сам хлебнувший горя в плену
прусском, этого не стерпел.
  - Петра Иваныч, - велел Панину, - бери конницу, измельчи весь
гарнизон в капусту, засоли в бочках и бочки сюды прикати!
  - Но условия капитуляции того не допускают, - помертвел от бешенства
Тотлебен. Чернышев плюнул ему под ноги.
  - Видал! - спросил, на плевок показав. - Вот твои условия...
  В стремительном набеге русской кавалерии закончил свое бесславное
существование гарнизон прусской столицы.
  Бой под Шпандау был очень жарким - с огнем пушек и сабельным визгом.
Кто не сдавался - того рубили, кто сдавался - того гнали в тыл. Никого из
русских не устраивало "то прозаическое, будничное вступление в Берлин,
которое подготовил и осуществил Тотлебен". Русские войска в занятии
Берлина видели конечный результат кровавой тяжбы; для России "быть в
Берлине" означало вздохнуть полной грудью, словно облегчая себя после
изнурительной борьбы с врагом...
  Совсем не так думали о Берлине австрийцы: для них Берлин оставался
лишь городом, богатым и нарядным, из которого надо брать все, что можно
утащить с собою. И если Чернышева отделяла от Тотлебена политическая
сторона дела, то венский корпус Ласси стал прямо враждебен русским войскам
в Берлине по соображениям человеческой морали...

  ***

  Тотлебен потребовал с Берлина контрибуции в четыре миллиона. Да не
новой "эфремовской" монетой, которая худа, а старой. Тогда берлинский
банкир Гоцковский бряк-пул на стол генерала мешки с двумястами тысячами
талеров.
  - Подарок вашим войскам, - объяснил он, подмигивая. Тотлебен ссыпал
деньги в свои сундуки, и контрибуции сразу были снижены до полутора
миллионов. Немцы выдали только одну треть суммы, а на миллион таллеров
подсунули.., вексель!
  - За нами не пропадет, - посулил Гоцковский. - С этим векселем вы
можете прийти к нам и через сто лет: свое получите.
  Австрийский генерал Ласси нагрянул в дом Тотлебена.
  - Мой нежный друг, благородство всегда отличало воина от купца, -
напомнил он Тотлебену о своей доле.
  Тотлебен, сильно страдая, отсыпал ему 50 тысяч талеров, и храбрый
Ласси чуть не загрыз его тут же. Он писал в Вену, что с русскими скаредами
нельзя иметь никаких дел, ибо этим варварам недоступно понимание рыцарских
принципов. Скандал из-за денег стал широко известен: историки Австрии
кормились на нем не одно столетие, грязью обливая армию России... Но какое
отношение к русской армии мог иметь фон Тотлебен, уроженец Тюрингии,
помещик Померании, камергер Саксонии (титул графа получивший, кстати, от
самой же Вены) и шпион Фридриха под ј 1284?..
  Конференция в Петербурге распорядилась обезвредить военные
мануфактуры в Берлине, и войска взялись за дело: пушечные, литейные и
оружейные цеха были уничтожены.
  - Пали, робяты, Лагерхаус теперича, - велел Чернышев. - Хватит им
сукно для армии Фридриха валять... Пущай они без мундиров, в одних
подштанниках повоюют с нами!
  Гоцковский (этот "идейный банкир", на службе Фридриха) среди ночи
разбудил Тотлебена.
  - Генерал, - трогательно взывал Гоцковский, - королевские фабрики
сукна только называются королевскими, но ведает ими не король. Доходы же с
сукновален идут на воспитание несчастных сироток в приютах Потсдама...
Усмирите варвара Чернышева!
  Судьба мифических сироток из Потсдама растрогала жулика.
  - Засвидетельствуйте это письменно, - сказал Тотлебен Гоцковскому, -
и клянитесь, что это именно так.
  Подняли из постели духовника, появилась Библия, и рука миллионера
бестрепетно легла на переплет из свинячей кожи.
  - Клянусь, что сукновальни работают на сироток! - не моргнув, соврал
Гоцковский, и сукновальни были спасены для Фридриха.
  Чернышев уже разослал своих казаков вдоль Шпрее, и шесть речных
мельниц, делавших порох для армии Пруссии, казаки рванули под самые
небеса. Шесть раз прогремели стекла в берлинских домах, - русские не
шутили... Чернышев теребил Тотлебена:
  - А когда - арсенал? Мы не баловаться сюда залезли...
  - Зачем вы взорвали пороховые мельницы? - ответил ему Тотлебен. -
Благодаря вам берлинцы стали терпеть голод.
  На что Чернышев хорошо ему сказал:
  - Впервые слышу, что берлинцы кормятся только порохом...
  Фридрих уже мчался из Силезии на помощь столице, а впереди него
неслись курьеры: "Арсенал.., арсенал.., арсенал! Во что бы то ни стало
спасти арсенал!" Эта история с арсеналом Берлина до сих пор так и не
выяснена до конца. Тотлебен понимал: Фридрих не простит ему, если он
взорвет здание арсенала, этот образец берлинской архитектуры, которым
король так гордился. Тотлебен все-таки согласился взрывать арсенал. Но..,
шатнулись от взрыва дома и деревья. Русская "пороховая" команда погибла
целиком. Причины взрыва, ослепившего Берлин, нам неизвестны. Но зато не
стало у русских и пороха, чтобы взорвать здание арсенала.
  - Тогда.., ломай его! - распорядился Чернышев. Арсенал подожгли,
машины сковырнули в реку, оружие из складов побросали вслед за машинами.
Разворотили монетный двор, перепутали ременные сбруи колес. Запасы соли
для армии Фридриха лопатами сгребли с набережной прямо в Шпрее.
  Австрийцы разместились не в окрестных казармах, как русские, а там,
где жратвы да вина побольше, - в центре столицы. Ласси высмеял русские
порядки, и над Берлином раздалась другая команда - уже по-немецки:
  - Парни, начинай мстить пруссакам за нашу Силезию! Госпитали и
богадельни первыми изведали карающую руку господню. Шарлоттенбург еще не
ведал, что немец может быть врагом немецкой же культуры. Австрийцы сложили
костры из мебели, разбили фарфор, штыками взломали драгоценные
инкрустации, резные панели стен и дверей изрубили в щепки, а картины
великих мастеров прошлого изрезали ножами в лохмотья. Старинные органы,
голоса которых слышны были на всю Европу, они просто уничтожили. В церкви
же Треббинской австрийцы вскрыли усыпальницы, тела выбросили из гробов,
отсекали покойникам пальцы с обручальными кольцами.
  Кроаты и гусары Марии Терезии теперь набрались храбрости.
  - Открывай! - ломятся они ночью в двери. Хозяин и жена падают под
ударами сабель. Кричат дети...
  Дальше терпеть было нельзя. Первое столкновение с имперцами произошло
возле потсдамских конюшен короля, которые охранялись русскими часовыми.
Сбив караулы, австрийцы вспарывали животы лошадям, рубили в куски
королевские кареты. "Зачем?" Вчерашние мужики, солдаты России, не видели
смысла в этом безмозглом уничтожении всего и вся...
  - Будем стрелять! - вскинулись ружья.
  - Попробуй только, - хохотали австрийцы. Залп - и он покрыл этот
хохот. На третий день капитуляции Берлина австрийцы раздевали горожан
прямо на улицах. Женщины таились от них по подвалам. Четко печатая шаг,
сикурсировали русские патрули. Вот опять: звон стекол, плач, истошные
вопли...
  - Скуси патрон! Вздуй! Полку прикрой.., пали! И на мостовых Берлина
пролилась кровь: Петербург не испугался Вены - русские стали расстреливать
своих союзников, как худых собак. Ласси понял, что шутки с грабежом плохи,
но его спасло приближение армии Фридриха.

  ***

  Весть о занятии Берлина русскими поразила Фридриха в самое сердце -
глубоко, язвяще, почти смертельно... Он признался:
  - Отныне я похож на тело, у которого ежедневно ампутируют по больному
члену. Еще один взмах ножа - и все кончено. Однако никакое красноречие
политиков не убедит меня принять позор капитуляции. Лучше я погибну под
развалинами Пруссии!
  Он был вынужден бросить войну с Дауном, чтобы поспешить на выручку
столицы. Армия короля двигалась на Бранденбург стремительно - как
раскаленный метеор, и ничто его не удерживало.
  - Я клянусь, - говорил король, качаясь в коляске, - я клянусь всеми
силами ада, что Чернышев жестоко будет наказан мною за свою дерзость (о
Тотлебене король, конечно же, не упоминал).
  Всю силу мести своей, весь опыт полководца, жестокость монарха,
который вот-вот лишится короны, - все эти "силы ада" Фридрих размашисто
швырнул вперед, чтобы размозжить маленький корпус Чернышева, осмелившийся
вступить в его столицу. Но... Чернышев, вовремя оставив Берлин, за три дня
форсированного марша уже дошагал до Франкфурта.
  Прослышав об этом, король пощелкал пальцами:
  - Все ясно! Могу предсказать заранее: Даун, пока я летел на Берлин,
уже занял Саксонию... Просто удивительно, как этот человек смело
хозяйничает, когда хозяин в доме отсутствует!
  Поворотив от Берлина обратно на Саксонию, Фридрих велел прислать ему
подробный перечень разрушений и потерь столицы. Особенно он переживал
уничтожение австрийцами драгоценной коллекции антиков; она досталась ему
от кардинала Полиньяка, король годами лелеял и улучшал ее. Теперь красота
древнего мира валялась в осколках, разбитая прикладами кроатов.
  И последовало вдруг неожиданное признание короля.
  - Спасибо русским, - сказал Фридрих. - Именно они спасли Берлин от
ужасов, которыми австрийцы угрожали моей столице...
  Король выразился именно так, что и зафиксировано свидетелями. И это
признание очень важно для нас, русских. Но, сказав "спасибо русским",
Фридрих тут же позвал к себе друга детства Финка фон Финкенштейна.
  - Сочини-ка, дружище, - велел ему король, - хороший обстоятельный
мемуар о злодействах русских в моей столице!
  Что и было исполнено, И "спасибо" короля услышал его секретарь, а
памфлет распространился на весь мир. Но вот мнение свидетеля
беспристрастного - Леонарда Эйлера, который одинаково хорошо относился и к
России и к королю Пруссии.

  "У нас здесь было посещение, - писал Эйлер, - которое в других
обстоятельствах было бы чрезвычайно приятно. Впрочем, я всегда желал, что
если бы когда-либо суждено было Берлину быть занятым иностранными
войсками, то пускай это были бы русские..."

  Вольтер был восхищен стойкостью и дисциплиной в российских войсках.
"Ваши войска в Берлине, - сообщал он русским друзьям, - производят более
благоприятное впечатление, чем все оперы Метастазио".

  ***

  Европа теперь не сомневалась, что русская армия способна творить
чудеса. При занятии Берлина русские потеряли сто человек, пруссаки - более
восьми тысяч. Сопоставление удивительное!
  Но главное сделано: мы побывали в Берлине! А ключи от Берлина были
торжественно переданы в Казанский собор Петербурга - на вечное там
хранение.
  В исторически близкое нам время, в суровую годину Великой
Отечественной войны, Гитлер настойчиво рвался к Ленинграду, где лежали
ключи от его столицы... Но эти ключи оказались недосягаемы для германцев.
Ключи от Берлина и поныне в наших руках! Мы получили их от предков наших -
на вечное хранение.

  МРАЧНЫЕ ТОРЖЕСТВА

  Существует банальное выражение: "Его душа пылала ненавистью".
  Этот избитый литературный штамп я решил применить к Фридриху. Душа
короля действительно "пылала ненавистью", когда он, не поймав Чернышева,
развернул свою армию от Берлина - назад, в дожди, в слякоти, на
Саксонию... Вот сейчас всем чертям станет тошно!

  ***

  Заняв Лейпциг, Фридрих собрал военный совет. "Надо напасть на Дауна",
- убеждал король. Но генералы его молчали.
  - Вы молчите? Но почему вы молчите?
  - Ваше величество, в подобном случае нам лучше повиноваться
бессловесно, нежели давать вашему величеству советы.
  - Значит, вы находите наш успех невозможным? Опять молчали. Но тут
поднялся Циттен:
  - Король, мы берем яблоко и не спрашиваем - сладкое оно или кислое.
Мы яблоко раскусываем... Кусай и ты Дауна, король!
  Громадная армия Дауна раскинулась широко, левое крыло ее лежало на
Эльбе, правое покоилось на высоких горах. Фридрих же, наоборот, стиснул
свою маленькую армию в плотный кулачок. Сам король и Циттен - два кастета
в этом кулачке. Эта неслыханная битва, на которую короля могло толкнуть
только отчаяние, разразилась в мокрых лесах при Торгау.
  Фридрих сам вел свои войска через лес. Листва, вся в каплях, хлестала
его по лицу. Когда он вышел из леса, двести пушек Дауна открыли огонь. От,
грохота множества орудий распались тучи на небе, даже прояснело. Столетние
дубы теряли свои вершины. Австрийские ядра, влетая в колонны пруссаков,
прорывали в рядах солдат коридоры. Но Фридрих, нахлобучив шляпу на глаза,
со шпагою в руке, все-таки упрямо шел вперед. И он довел гренадер до пушек
Дауна, - батареи сразу умолкли, отбитые.
  Бой был жесток. Инфатерия ложилась костьми. Кирасиры-латники с обеих
сторон рубились нещадно. Было неясно, кто победит сегодня. Все уже
смешалось. Под королем убило лошадь, он стал пересаживаться на другую.
Долго не мог поймать ее поводья.
  - Подай же их! - крикнул он флигель-адъютанту.
  И полетел из седла на землю... Пуля пробила грудь Фридриха. Он
потерял сознание. Через бархатный сюртук обильно текла кровь. Но король
быстро пришел в себя и закричал:
  - Куда вы меня тащите? Дело еще не кончено... Даун бросил в схватку
драгун, и они опрокинули прусскую армию. Это было уже поражение. Самое
настоящее. Ночь наступила - глухая, осенняя. Из леса долго кричали
раненые. Небеса плотно сомкнулись над павшими. С поля боя Фридриха отвели,
поддерживая за локти, в ближайшую деревню. Но все дома уже заполнили
искалеченные в битве. Тогда король прошел в церковь. Ему посветили
фонарем, и он карандашом стал писать депеши. Допустил до себя врача, - ему
сделали перевязку.
  - А где же мой добрый Циттен? - убивался король. Циттен пропал со
своими отрядами в глубоком тылу австрийской армии. Ночь тянулась
неимоверно долго. Король часто просил:
  - Выйдите из церкви, посмотрите... Может, уже светает?
  Всю ночь он провел в церкви, скорчившись, сидел на ступеньках. Победа
Дауна вчера была решительной: половина солдат короля осталась лежать на
поле битвы.
  - Мне уже ничего не надо. Мне бы только Циттена... Вот единственный
человек, который всегда умел утешить меня!
  Но Циттен был счастливее короля: Циттен вначале сражения так далеко
вырвался вперед, что даже не знал о разгроме своего короля. И это незнание
помогало ему слепо стремиться к победе над австрийцами. Первым делом, уже
к ночи, он поразил корпус Ласси. Потом, когда стемнело, Циттен сказал:
  - Со свечкой в руках воевать не будешь. А рассвета ждать долго.
Давай, гусары, поджигай все деревни...
  Ночь высветилась заревом горящих людских жилищ. Циттену стало светло,
австрийцы же совершенно не были приучены к ночному бою. Они путались,
обстреливали свои же войска. Покорные и растерянные, они сдавались
кавалерии прусской тысячными толпами.
  Циттен - в белом, раздувшемся от ветра плаще - летал через мрак,
освещенный пожарами и выстрелами, как призрак смерти.
  - Где Даун? - орал он, потрясая палашом непомерной длины. - Я сегодня
убью Дауна.., я оторву ему голову! Я