ещания, которое
уже всем набило оскомину? И в брошюре своей ответил:
  - Сам император Франции... Наполеон!
  И привел тому доказательства. Как видно, этот Бергольц был человеком
хорошо начитанным; он изучал "наполеониану" тщательно и придирчиво.
Потому-то Бергольц и заметил то, чего не заметили даже маститые историки.
  А именно: поразительное сходство высказываний Наполеона о могуществе
России (как в начале своей карьеры, так и в ссылке на острове Святой
Елены) со всеми четырнадцатью пунктами этого завещания!

  "И тут, и там, - пишет Бергольц, - те же общие мысли, одни и те же
заключения. А в местах, где биографы цитируют собственные слова
императора, снова те же образы и выражения, которые можно найти в речах
Наполеона и в документах, им продиктованных..."

  Первый голос, пусть даже ошибочный, в защиту России прозвучал. Но
брошюра Бергольца не имела никакого веса на безмене дипломатии. Русских
продолжали трепать старым способом.
  Тогда российская историография подала и свой голос:
  - Ни с берегов Прута, ни с поля Полтавской битвы, ни со стола
"всепьянейшего собора", ни, наконец, со смертного одра, - утверждали
русские ученые, - Петр Великий никогда не писал своего завещания!
  Это верно. Почуяв приближение смерти, Петр велел подать ему грифель и
аспидную доску. Тряскою рукою он вывел два слова: "Отдать все..."
Но тут силы изменили ему, и он велел звать любимую дочь - умницу Анну
Петровну, чтобы продиктовать ей свою последнюю волю. Когда же дочь
явилась, император ничего не сказал, ибо уже лишился дара речи. Так и
осталось от него завещание всего из двух слов: "Отдать все..." Что отдать?
Кому отдать?
  Тайну этого он унес в могилу.

  ***

  Но Европа не прислушалась к русской истории. Тем более вряд ли что
знал о ней и сам Гайлярде, ставший за эти тридцать лет солидным
американским капиталистом и главным редактором "Вестника Соединенных
Штатов Америки".
  В начале 60-х годов Гайлярде решил побывать на родине в Париже. Здесь
он совершенно случайно узнал, что Луи Журдан выпустил своего
"Гермафродита", пожиная теперь лавры с хладного чела кавалера де Еона.
Гайлярде нанес Журдану визит.
  - Дорогой коллега, - сказал он ему примерно так, - очень рад, что
озорник де Еон не забыт. К стыду своему, еще не читал вашего
"Гермафродита", о чем и сожалею...
  Журдан, увидев перед собой живого Гайлярде, чуть не полез от страха
под стол. Но все-таки обещал доставить ему свою книгу для прочтения. И,
конечно же, слова своего не сдержал.
  Гайлярде справедливо заподозрил, что здесь дело нечистое. А потому в
1866 году, снова появившись в Париже, Гайлярде уже не пошел к Журдану, сам
достал себе его книгу и...
  Я, конечно, не присутствовал при этой сцене, но, возможно, что
Гайлярде воскликнул именно так:
  - Один раз меня обворовал Дюма, а теперь - Журдан!
  В мире почти не существует литератора, которого бы хоть единожды не
обокрали. И все же редко встретишь писателя, у которого бы другие писатели
украли две книги подряд! Дело подсудное. Журдан был обвинен в
контрафакции, на книгу о де Еоне наложили арест. Напрасно Журдан приносил
извинения - Гайлярде ничего не прощал. Он был журналистом техасского
толка, выпускавшим газеты с револьвером в кармане, и Париж заблагоухал
скандалом Нового Света, который не чета Старому!
  Тут закрутил усы великолепный дуэлянт (литератор от убийства или,
точнее, убийца от литературы) - Поль Гранье де Кассаньяк, уже обнаживший
шпагу.
  - Во имя девяти непорочных муз, - заявил он, - я готов завтра же на
рассвете проколоть Журдана. Но перед неизбежной смертью своей пусть-ка он
заглянет в академический словарь, где контрафакция названа одним лишь
словом - воровство!
  О, как радовался, наверное, в гробу де Еон, когда над крышкой его
гроба раздались опять перезвуки мечей, столь любезные его драчливому
сердцу. Но этот спор над покойником закончился таким образом, что парижане
только развели руками. Гайлярде вдруг встал в позу грешника и начал
колотить себя в грудь, привлекая к себе внимание всей Европы:
  - Слушайте, слушайте! Я буду каяться... Мне было всего двадцать пять
лет, я как раз написал драму "Несльская башня", которую стащил у меня этот
прохвост Дюма. Но вот я встретился с именем де Еона - и стал бредить
тайнами. Воображение заработало, и прошу простить меня за то, что я тогда
сгоряча намолол. Де Еон никогда не был любовницей адмирала Феррерса, как
не был он и любовником английской королевы Шарлотты! У него не было детей,
прижитых в России, и дети его не участвовали в пугачевском восстании и не
погибли в ссылке на пороге Сибири...
  Гайлярде чуть не плакал от раскаяния. Именно в таком духе он и
выпустил во Франции свою новую книгу о кавалере де Еоне.
  Самое любопытное, что к этому времени русская историография уже давно
не верила ни единому его слову. А историки Европы продолжали верить.
Небылицы Гайлярде, конечно, известны автору этой книги, но я совсем не
пользовался ими при работе. Ничего случайного - по возможности самое
достоверное! Факты из жизни де Еона я старательно просеивал через мелкое
ситечко русской критической истории.
  Ко времени "покаяния" Гайлярде история уже не грешила
вальтер-скоттовщиной, которую позже так остроумно высмеял Марк Твен в
своем романе "Янки при дворе короля Артура". На первый план теперь
выступила работа в архивах. Время красивых басен и лживых сказок в духе
Вальтера Скотта кончилось, - сухой и черствый хлеб документов нужнее
истории, нежели красивые расписные пряники.
  А что мог дать читателю Гайлярде? Самое серьезное у него было
опять-таки "завещание Петра I", якобы выкраденное де Еоном из Петергофа.
Вот Гайлярде его и впихнул в свою книгу. Мало того, в газете "Фигаро" он
еще похвастал, что "первый обнародовал этот знаменитый документ", - этим
бахвальством Гайлярде, таким образом, урвал лучик славы из венца Наполеона!
  Но тут был расчет с очень дальним прицелом. Разоблачив себя почти во
всем при "покаянии", Гайлярде удержал за истину сам текст завещания. И от
этого фальшивка снова укрепилась за бастионами достоверности.

  ***

  Тем временем, вдали от суеты и рекламной шумихи, в архивах Парижа
трудился скромный архивист Эдгар Бутарик. Год за годом, не торопясь,
рассудительно и мудро, перебирал он старые выцветшие бумаги. Его
интересовал черный кабинет Людовика XV - те таинственные депеши, за
которыми крылись мрачные интриги секретной дипломатии XVIII века.
  И вот на стол Европы была положена капитальная монография, в которой
де Еону отводилось почетное место. В силу вступил документ о де Еоне, и на
его основании Бутарик подтвердил, что - да, кавалер де Еон действительно
сыграл едва ли не главную роль в дипломатии Семилетней войны между
Францией и Россией в их совместной борьбе с агрессором Пруссией.
  И тут же, словно по сигналу, начался поход в дипломатию Семилетней
войны других историков. Брольи и Бюллау, Ваддингтон и Вандаль, Бэн и
Валишевский, Годжкинс и Рамбо, Карнович и Шубинский, - все эти ученые не
прошли мимо личности де Еона. Каждый признал за ним видную роль в создании
коалиций против Фридриха, но зато историки окончательно запутались в его
юбках.
  Некоторые (вроде Годжкинса) вообще махнули рукой:
  - Это была самая настоящая женщина, и на этом - точка!
  В 1875 году пришли могильщики к церкви святого Патрикия и, поплевав
на руки, выкопали кости де Еона, свалив их, вместе с трухою гроба, в одну
общую яму. Легли поверх рельсы, гугукнул паровоз, и осталось имя де Еона
только в списках покойников... Капитал - его величество! - беспощадно
раскидывал провода и рельсы, опутывая ими земной шар. Новая эпоха!
  В этой новой эпохе писателям жить стало труднее. Под раскаленной
крышей Парижа сидел на чердаке совершенно голый человек и умирал от
голода. Он был похож на бедуина, ибо простыня была его единственной
одеждой. Звали этого человека - Эмиль Золя; вот упрямый талантище! Он
работал крепко и точно. Кирпич за кирпичом откладывал он в фундамент своей
будущей славы. Это был неутомимый каменщик мировой литературы! И слава
пришла к нему; потребовалось переводить его на все языки мира, и тогда на
пороге его жилища появился итальянец Вицителли - как переводчик Золя на
язык английский.
  Я не знаю, каковы пути, что привели Вицителли к де Еону, но,
думается, именно отсюда, от общения с Золя, и возник интерес итальянца к
давно угасшей личности французского дипломата и писателя. Вицителли
оказался умнее других историков.
  Для начала он поехал прямо в Тоннер, где в библиотеке провинции
обнаружил вдруг массу бумаг самого де Еона;
Вицителли сидел в его доме, стоящем теперь возле полотна железной
дороги (и где ныне музей де Еона!), он слушал гудение того камина, который
напевал и де Еону в тихие зимние ночи...
  И вот родилась новая книга о де Еоне, в которой автор навсегда разбил
множество легенд, и выводы Вицителли сомкнулись с теми доводами, которые
еще раньше приводили русские историки. Самые недоверчивые и самые
осторожные.
  Как в пользу де Еона - так и в осуждение его!
  Но Вицителли тоже не удалось похерить фальшивку. "Завещание Петра"
засело в дипломатии Европы прочно, словно ржавый колун в сыром полене. Ни
туда, ни сюда! И эта фальшивка и по ею пору сидит там - в архивах. Ее не
вытащишь зубами оттуда...

  ***

  История должна быть нашим помощником в жизни. Держась за настоящее,
мы живем будущим, обязательно исходя из прошлого. Предвижу, что найдется
среди моих читателей такой, который скажет:
  - Ну, ладно. Это дело прошлое. Сейчас и люди другие. И время другое.
Гусиные перья заменены телетайпами. Не шпаги звенят, а взлетают ракеты...
При чем здесь завещание Петра Первого и де Еон этот, которого никто не
помнит!
  Остановись, читатель, не спеши - ты ошибаешься. Я должен и огорчить
тебя и озаботить. Нет, ничто не забыто... Фальшивки всегда удивительно
живучи! Не время закрывать книгу. Продолжим. Наступили времена -
исторически нам близкие. Алексей Толстой работал над романом-эпопеей "Петр
Первый", советская кинематография поставила фильм о Петре - эту
возвышенную ленту, насыщенную порохом и драматизмом прошлого.
  Политики Европы сразу насторожились:
  - Отчего это большевики, не признавая монархической власти, так
горячо пекутся о воскрешении образа императора Петра? Впрочем, догадаться
можно...
  А в Берлине - под грохот маршей - кликушествовал Гитлер:
  - Мы имеем прямые доказательства, что большевики являются лишь
душеприказчиками Петра Первого. Азиатское учение большевизма, исполняя
замыслы прежних российских цезарей, теперь вынашивает мечты о поглощении
всего цивилизованного мира!
  Грянул 1941 год - год нашей беды и нашего мужества, год
незабываемый... В ночь перед нападением на Страну Советов царило необычное
оживление в гитлеровском министерстве пропаганды. Геббельс и его подручные
спешно фабриковали очередную фальшивку о "русской угрозе миру". И снова за
уши было притянуто сюда подложное завещание Петра I.
  Мы победили в этой борьбе. Казалось бы - вот конец.
  Нет! В высоком сверкающем здании ООН (там, далеко за океаном) должны
хорошо знать кавалера де Еона, ибо там до сих пор фигурируют фальшивые 14
пунктов мнимого завещания. Поборники "холодной войны" оживлены. С высокой
трибуны звучат их уверения, что коммунисты - продолжатели захватнической
политики царизма; что коммунисты мечтают о полном поглощении в свою
ужасную "азиатскую систему" всего "свободного мира"...
  Никогда не думай, читатель, что история - это только история. Давнее
нашей земли и нашего народа удивительно сопряжено с нашим сегодняшним днем.
  Не верь тому, кто скажет тебе:
  - Это нам не нужно... Это история!
  Иногда люди не понимают, что история - это и есть наша современность.
Нельзя изучить современную жизнь и познать ее политические требования к
нам - без знания истории! Если человек говорит: "Я знаю историю", - это
значит, что он знает и современность. Если человек говорит: "Я знаю только
современность", - это значит, что он не знает ни истории, ни современности!
  Из ничего ничто и не рождается.
  Были люди до нас, теперь есть мы, будут и после нас. Воин русский на
поле Куликовом - это воин при Кунерсдорфе. Воин при Кунерсдорфе - это воин
на поле Бородинском. Воин на поле Бородинском - это воин на Шппке. Воин на
Шипке - это защитник Брестской крепости...
  Изменились идеи, другими стали люди. Но родина у них по-прежнему одна
- это мать-Россия; и во все времена кровь проливалась во имя одного - во
имя русского Отечества. Мы не провожали в поход павших на поле Куликовом.
  Не нас разбудили рыдания Ярославны.
  Мы не знаем имен замерзших на Шипке...
  И все-таки мы их - знаем! Да, мы их помним, мы их видим, мы их
слышим, мы их никогда не забудем.
  Ибо это наши предки, читатель.
  В истории есть голос крови.
  Этот голос ко многому нас обязывает.
  Не будем искать славы для себя.

  Мы говорили в дни Батыя,
Как на полях Бородина:
  Да возвеличится Россия,
Да сгинут наши имена!