ждующих армий... По дороге Фридрих безжалостно разбивал австрийцев,
пленял их тысячными толпами, захватывал богатые вагенбурги, грабил идущие
обозы. Шесть ночей он не закрывал глаз, и эти глаза светились сухим огнем
фанатика, верящего отныне не столько в себя, сколько в то чудо, которое он
обязан свершить...
  Умный человек, король понимал всю опасность будущей битвы.
  - Я ничего так не боюсь, - признался он, - как русской артиллерии.
Шуваловские гаубицы - это порождение дьявола. Русские медведи не
французские комары, а единороги Салтыкова стоят во сто крат больше, нежели
все пушки армий Контада и Дауна.
  В это время под Франкфуртом создалось весьма странное положение.
Совсем невдалеке от лагеря Салтыкова собрались две громадные армии - армия
Пруссии и армия Австрии; первая шла, чтобы разбить Салтыкова, но вторая не
шла к Салтыкову, чтобы выручать его от ударов Фридриха.
  - Будем рассчитывать на себя, - утешился Петр Семенович...
  48 тысяч штыков в руках потсдамских ветеранов король уже развернул на
армию России. Глубокой ночью его войска начали переправу через Одер ниже
Франкфурта, где - на медных понтонах, где - просто вброд, по шею в воде...
Фридрих успокоился, когда вся его армада оказалась на другом берегу. Дело
теперь за ним.
  - Дорогу королю! - закричали адъютанты. В свете коптящих факелов,
кося кровавым глазом на черную воду Одера, конь Фридриха ступил на понтоны
и - шпоры в бок! - вынес короля на обрывистый берег.
  - Вот теперь, - сказал король, глубоко дыша, - мы уже наполовину
победили. Мы появились там, где нас не ждали.
  Для него развели костер под густым покровом тревожной ночи. Фридрих
бросил на землю свой плащ, не раз простреленный в боях, устало лег на
него, велел собрать у костра генералов.
  - Мои друзья, - сказал он им, - я не уважаю своих придворных: все они
лишь декорация, на фоне которой мне, королю, удобнее играть королевскую
роль. Но вас, генералов, я высоко чту: вы куете будущее непобедимой
Пруссии... Может, вы сядете?
  Они расселись перед ним на траве, кавалеристы широко раскинули свои
белоснежные пелерины, словно покойницкие саваны.
  - Конечно, - сказал король, куснув травинку, - вам нелегко дались эти
походы. Но вы не можете пожаловаться, что вам скучно служить со мной...
Сейчас я снова стану вас веселить. Вы уже поняли, надеюсь, отчего я привел
вас сюда... В самом деле, - вздохнул он, - мне было бы приятнее сидеть
сейчас в Сан-Суси и играть на флейте. Но - увы! - я здесь, на голой земле,
я не ел с утра, я не спал шесть ночей...
  Потом, поднявшись с плаща, Фридрих закончил:
  - Переправой через Одер мы открыли дорогу к успеху. Теперь следует
запутать Салтыкова... Вам приходилось наблюдать за жизнью муравейника? Ах,
как они деятельны! Все куда-то бегут, спешат, что-то тащат, сталкиваются,
снова разбегаются... Вот пусть же и наши войска в канун битвы ведут себя,
как эти муравьи; Салтыков должен растеряться от их живости. И не поймет,
откуда мы нанесем ему удар...
  ...Костер медленно угасал. На разодранном плаще, устало раскрыв
впалый, словно у мертвеца, безгубый рот, спал король Прусский и курфюрст
Бранденбургский.
  Над ним рушились звезды. Была как раз страдная пора. Но хлеба Европы
погибнут в этом году... По берегу Одера еще долго бродил Зейдлиц, и порывы
ветра раздували его белый покров.
  Как саван, как саван, как саван... О чем думал он?
  Медленно и величаво катил свои воды Одер.., куда?

  ***

  До русского лагеря дошла весть, что король уже рядом, его три
колонны, как три бивня, нацелены в грудь русской армии. Лаудон не мог
скрыть своего удовольствия.
  - Вот, - сказал он Салтыкову, затаенно улыбаясь, - вы еще не
сталкивались с ним основательно. Король - это не мальчишка Ведель; он уже
обошел вас... Что скажете теперь, генерал-аншеф?
  Салтыков ответил Лаудону:
  - Я думаю, что не врут люди, воинский гений Фридриха восхваляя. И
впрямь - отличный полководец! У меня зазнайства перед королем нету. Но
почту за счастие великое для персоны своей скромной сразиться лично с
королем Пруссии!
  Салтыков, и без того мало любимый, вызвал всеобщую солдатскую ярость
распоряжением рыть шанцы. Копать землю - кому это приятно? Возле селения
Кунерсдорф, на виду у города Франкфурта, генерал-аншеф деловито выбрал для
армии отличную позицию.
  - Копай, ребятушки, копай, - говорил он солдатам. - Да языка не
погань словом матерным. Не подобает православным христианам матерны лаяти,
понеже матерь наша - земля! В нее же и возвращаемся, и тьму смертную, яко
отдых, навечно приемлем...
  Фридрих - через шпионов - внимательно следил за работою Салтыкова.
Узнал, что русские основательно укрепляют фронт, и решил ударить на них с
тыла. Но Петр Семенович - не дурак; он подождал, пока укрепят его солдаты
позиции, затем сказал:
  - А ну-кась, развернем теперича лагерь... Копай, соколики, с другой
сторонки!
  - Пруссак старый, - неслось ему в спину из окопов. - Нацепил косицу и
ходит тут... Курдюк с квашеным поносом!
  Но Салтыков мнению армии не уступил. Лаской, угрозой, плетями, но
приказ заставил исполнить. Глубокий ретраншемент пролег через весь фронт,
объединяя фланги армии. Тыл русского войска был укреплен так же прочно,
как и фронт его. Покончив с этим, Петр Семенович забрался в прохладу
палатки, где его навестил Лаудон:
  - Мой штаб закончил подсчет. Наши силы превышают силы прусского
короля на двенадцать тысяч человек.
  - А король прусский, - отвечал Салтыков, - прав: надобно не числом
побеждать, а умением! Коли на одного молодца двадцать сопляков навалятся и
побьют молодца - это еще не успех.
  - Генерал-аншеф, вы часто ссылаетесь в мнении своем на Фридриха,
врага нашего... Уж не влюблены ли вы в него?
  - Изверга такого в конфидентах своих не держу. Но учиться у врага,
ежели, он толков и опытен, не пренебрегаю. И вам советую над тактикой
Фридриха почаще задумываться.
  Лаудон спросил - куда ему поставить свой корпус.
  - На гороховом поле.., в резерв! - отвечал Салтыков. - А я спать
ложусь... Выспаться надо. Митенька, - позвал он адъютанта, забираясь в
кошмы, - ежели король со всеми ложками и поварешками пойдет на нас, ты
меня сразу толкай.., без жалости!

  ***

  Шляпа на голове Фридриха - как тогда говорили - созрела до такой
степени, что пора уже ей, переспелой, свалиться на землю.
  Свалится ли она?
  Ранним утром 1 августа 1759 года Салтыкова разбудили.
  - Король движется, - доложили ему.
  - Ну и слава богу! - Генерал-аншеф молодо вскочил с ложа. - Господи,
вразуми меня, - покрестился на иконку. - Ежели ныне совладаю с Фридрихом,
кровавый пир разом кончится и век меня Россия благодарить станет. Ну, а
ежели опозорен буду... Нет, господи: лучше сразу - ядром меня, чтобы не
мучился!

  КУНЕРСДОРФ

  Уже пахло порохом над Кунерсдорфом, когда Лаудон спросил Салтыкова:
  - О чем думает сейчас генерал-аншеф?
  - Думать поздно. Сейчас кровью станем расплачиваться за все, что не
продумали ранее, на покое...
  Они поднялись на пригорок, им подали зрительные трубы.
  - Любопытно, чем откроет сегодня Фридрих сражение?
  - Как всегда, - зевнул Салтыков, - "косой атакой".
  - Почему вы так решили, генерал?
  - Это не я так решил, это Фридрих так решает... Я свою жену однажды
спрашивал: "Чего ты в одном и том же платье шляешься, коли другие в
гардеробе, ненадеваны, пылятся?" А она мне ответила: "Прости, батюшка,
стара стала, глупа стала..."
Лаудон вряд ли понял его, и Салтыков пояснил далее:
  - Фридрих.., он тоже, как старуха скупая: одно платьишко надел, так и
носит его не снимая... Пооборвался уже господин!
  Но Фридрих сегодня не спешил открывать битву. Весь прусский
генералитет во главе с королем был в седлах. Стояли гуртом на вершине
холма, позванивая сбруей и оружием. Фигура короля в черном сюртуке резко
выделялась среди пестрых мундиров. Головы генералов, густо напудренные,
были обнажены; один король в шляпе. Сюда, в ставку Фридриха, сейчас
приводили переметчиков, лазутчиков и пленных. Король, перегибаясь через
луку седла, лично задавал им каверзные вопросы... Потом он повернулся к
генералам:
  - Господа, я выяснил неприятную новость; нам не придется нападать на
русских с тыла. Салтыков свой тыл успел укрепить. Из двух флангов
противника мы избираем слабейший - левый... Но прошу еще подождать - я не
все уяснил для себя...
  Сейчас короля смущали сбивчивые сведения о глубоком ретраншементе,
связующем русские фланги. Салтыков - через этот ретраншемент - мог
перебрасывать свои войска с фланга на фланг. Фридрих же позволить себе
такой роскоши никак не мог.
  Около девяти часов утра король сказал, морщась:
  - Ладно. Начинать можно только одним способом - начать!
  Прусская артиллерия взяла под обстрел высоту Мюльберг, занятую
войсками князя Александра Михайловича Голицына. Прошло в гуле пальбы еще
два томительных часа... Король вел себя как-то странно: он словно не мог
решиться на атаку. Лишь ближе к полдню рука Фридриха резко взметнулась
кверху.
  - Честь и слава! - заверещал он пронзительно. - Даже земной шар не
покоится на плечах Атласа столь прочно, как стоит королевство Пруссии на
плечах своей бессмертной армии...
  И закончил деловитым распоряжением:
  - Через виноградники можно пустить инфантерию. Направление атаки - на
Мюльберг. Исхождение региментов от Бишофсзее и от Треттина... Прошу,
господа, начинать немедля и решительно!
  Сражение разгоралось. Сначала, как всегда, Фридриху было неинтересно.
Он велел намазать кусок хлеба маслом и подать ему в седло. С аппетитом
жуя, король сказал:
  - Интересно, когда уже кипит кровь... Вот, когда мои ребята добегут
до Мюдьберга, тогда хоть деньги плати за такое зрелище!

  ***

  Излюбленной "косой атакой" (как всегда, как всегда!) король обрушился
на левое крыло русской армии, и Салтыков приставил трубу к мутному
стариковскому глазу.
  - Сейчас король, - точно определил он, - милостию божией, кажись,
отберет у нас Мюльберг, сбросит князя с горушки вниз.
  В рукопашной резне князь Голицын был тяжко ранен, и его буквально
выдернули из рук прусских гренадер, - Фридриху даже принесли в ставку
ботфорт с ноги князя.
  - Что вы мне тычете в нос старым вонючим сапогом? - обозлился
Фридрих. - Иль вы добыли русский штандарт?
  Мужество защитников Мюльберга было сокрушено натиском пруссаков.
Голицын в спешке боя, истекая кровью, перестроил два полка поперек
позиции. Они встали здесь насмерть. Но прусская картечь выкосила их.
Потсдамкие гренадеры штыками уже добивали канониров.
  Левое крыло русской армии было смято...
  Фридриху доложили об успехе: 15 русских батальонов и 42 орудия армии
Салтыкова более не существовали.
  - Прекрасно! - заметил король. - Сейчас я устранил то, что мне
мешало. А мешал численный перевес противника. Теперь же этого перевеса не
существует. Что ж, "шах" мы сделали, пора приготовить русским "мат"...
  Салтыков не послал князю Голицыну поддержки:
  - Резервы прибережем. Фридрих - хитер, и воевать еще не начал: он
только пыль нам в глаза пущает... Бой весь впереди, судари! Солдаты
Голицына погибли, но долг исполнили. С высот горних, уже нездешних, они
сейчас на нас взирают. Память им вечная и поклон низкий ото всей России!
  Над ним засвистали пули, он взял прутик - обмахивался:
  - Во, шмели проклятые.., кыш-кыш, негодные! К двум часам дня все
укрепления Мюльберга были в руках короля. Но пока пруссаки лезли в гору,
неся страшные потери от войск Голицына, Румянцев в шесть линий (в целых
шесть!) собрал своих героев на высоте Шпицберга. Сейчас все отступавшие
русские копились на Шпицберге, словно в Ноевом ковчеге при потопе.
  Издалека Фридрих пристально рассматривал эту высоту.
  - Что-то она перестала мне нравиться, - поморщился король, протянув
свою трубу Зейдлицу. - Посмотри и ты...
  Но пока все складывалось в его пользу. Были порой моменты, когда ему
хотелось кататься по траве от восторга:
  "Какое счастье! Как везет!" И он даже сказал несколько раз:
  - Чудо.., я же вам говорил, что будет чудо! К трем часам дня Фридрих
завладел половиною поля битвы, и тут к нему на запаренной лошади прискакал
курьер. Этот гонец примчался на берега Одера с дальних берегов Рейна.
  - Его высочество принц Генрих одержал великую победу над французской
армией при Миндене! - доложил курьер.
  - Великолепно, - загордился король. - Скачи обратно, сынок. Поспеши
обрадовать его высочество, брата моего, что мы одержали победу здесь - под
Кунерсдорфом!..
  Наступал острый момент, когда инфантерия была уже на издыхании. Ее
пора оставить в покое. Она уже расчистила поле битвы. Теперь, на смену
пехоте, пришла пора бросить кавалерию и довершить разгром пушками.
  - Я не ошибусь, если скажу, что русские сейчас побегут. А потому
сразу начнем отсекать их от дорог к спасению... Быстро разрушьте все мосты
на Франкфурт!
  Критический период боя наступил. Салтыков опустился на землю, никого
не стыдясь. Коленопреклоненный, он стал молиться. О чем он там беседовал с
богом - это осталось тайной Салтыкова, но, отмолясь, он живо воспрянул с
земли.
  - Побили, но не убили! - сказал отчетливо. - Новизны тут никакой нет:
король прусский не продает побед дешево...
  В ухо аншефа, оглохшего от грохота боя, кричал Лаудон:
  - Они сбросили в озеро мосты... Смотрите, уже занимают Кургунд, от
леса скоро пойдет Зейдлиц... Неба уже не видать от пыли! Франкфурт от нас
отрезан...
  - Ничему не удивляюсь, - отвечал Салтыков. - Король прусский уже
начал воевать, но мы-то сиворылые, еще не начинали...

  ***

  Казалось бы, уже все решено: Фридрих близок к виктории.
  Но тут в ставку короля стали собираться генералы. И все, как один, с
пасмурными лицами. Взирали искоса.
  - Ваше величество, - объявили они, - битву надо заканчивать. Войска
уже в изнурении. Если сражение затянуть хотя бы на час, весь наш первый
успех полетит к черту.
  - Перестаньте болтать вздор! - наорал на них король. - В уме ли вы,
когда все идет так чудесно!.. Мне не нужна половинка арбуза - я хочу
съесть арбуз целиком. Что мне с того, что я поколотил русских, если
политическое состояние Пруссии требует от нас добиться полного разгрома
России!
  Генералы стояли на своем.
  - Есть положения, король, - говорили они, - когда надо ограничить
себя лишь половиной успеха, и тогда это будет победой. Если же сейчас
достигать второй половины успеха, тогда победа обернется для нас
поражением...
  Фридрих, сложив пальцы в щепотку, подбежал к ним (маленький король) и
снизу вверх заглянул в лица своим бесстрашным, непобедимым генералам...
  - И это.., вы? - спросил он жалобно. - От кого я слышу эти слова? Или
слава прусских вождей - это миф? Да поймите же наконец: мой успех разложил
русскую армию. Я уже ослабил их душевно. Они - как тряпки сейчас. Их
ничего не стоит добить, как щенят. Или вы не видели, как они бежали?
  Раздался голос Зейдлица:
  - Они бежали, это верно. Но с Мюльберга гуртом перебрались на
Шпицберг... Мы победим сегодня, если прекратим сражение сейчас же...
  Фридрих не мог поверить своим ушам:
  - И ты, Брут?! - вскричал он.
  - Нет, король, я не Брут, а твой Зейдлиц... И ты знаешь сам, что я
готов жизнь отдать за тебя! Прислушайся же к моим словам.
  Фридрих сразу успокоился - перестал играть.
  - Тогда будем честны до конца, - сказал он. - Битва при Цорндорфе
была лишь наполовину нашей победой. Битвою сегодня при Кунерсдорфе я желаю
торжественно закрыть неудачный Цорндорф... Мне это нужно. Наконец, я ваш
король, и я имею право делать то, что я хочу.
  И тут он заметил Веделя, которого раньше сильно любил, а теперь
сильно ненавидел. Ведель скромно стоял в стороне.
  - А вот и Ведель! - засмеялся Фридрих. - Иди сюда, мой горемычный
Ведель... Ты слышал, что здесь говорят? Можно подумать, что мы торгуемся
на базаре. А ведь нам сейчас для полной победы немного и надо: взять
высоту Шпицберг, и тогда мы выиграли не только сражение, но и всю кампанию
этого года!
  Ведель вдруг исступленно выкрикнул - со слезами:
  - Никого не слушайтесь, король... Только - вперед!
  Фридрих обнял его, воодушевляясь:
  - Ведель, за такой ответ я прощаю тебе даже Пальциг. Верь: я снова
полюбил тебя... Итак, господа, все ясно. Нам осталось одно усилие, один
лишь рывок на Шпицберг! Я заклинаю вас.., я умоляю вас.., я приказываю
вам: идите прямо на Шпицберг!
  И он воскликнул трижды, выкидывая вперед руку:
  - На Шпицберг! На Шпицберг! На Шпицберг!

  ***

  - Вот он мне и попался, каналья, - сказал Салтыков. - Ах, глупец! Ну,
разве же так это делают? Ведь он застрянет своей конницей на узких
дефиле... Отныне начинаем разгром короля!
  Подсознательно почуяв близость вражьей атаки, аншеф стал сыпать
распоряжениями. От его шатра поскакали в огонь и в дым ординарцы. В ход
тронулись резервы. Ретраншемент укрывал перемещение войск от огня. С горы
Юденберг, спускаясь с высоты по зеленой, еще не прибитой траве, скученно
сошли в низину два свежих русских полка. Фронт был перестроен... Аншеф
выждал (старики терпеливы), когда на Мюльберге соберется немцев побольше,
и велел открыть по высоте ураганный огонь:
  - Тратьте ядра без скупости... Копить сейчас не надо! Горящими
яблоками поплыли в небе мортирные бомбы. Фридрих такого еще не видывал,
хотя повоевал немало: русские швыряли снаряды с огнем через головы своих
войск. Но, быстро сообразив, король бросил свои батальоны на высоту
Шпицберга...
  Над гвалтом голосов, над пушечным громом, на самом пике этого
проклятого Шпицберга, вдруг выросла неповторимая, вся во вдохновении боя
фигура Петра Румянцева... Глаза вытаращены, мундир на генерале рван, а в
руке - обломок шпаги.
  - Стой крепко! - прорычал он. - Ежели кто с места двинется, того
поймаю и башку оторву...
  Пруссаки уже близко. Бегут. Рты их разъяты в вопле. И начался прибой:
волна пруссаков докатилась до Шпицберга - скала! отхлынула и снова пошла
вперед - скала! еще раз, покрываясь кровью, ударила - скала! бросились на
Шпицберг всей грудью - скала! Тогда Фридрих, побледнев, крикнул:
  - Коня!

  ***

  Фронтальную атаку на Шпицберг повел сам король. Салтыков подозвал к
себе трех ординарцев.
  - Дворяне, - сказал он им, - двух наверняка убьют, потому пошлю трех
сразу. Один из вас доскакать должен до апшеронцев; явите им волю мою - не
отступать...
  Ни один из трех не доскакал до полка Апшеронского (все пали из седел,
разбиты копытами, насмерть изувечены). Но славный полк Апшеронский не
дрогнул. Трава была там высока, и вся она в крови, в крови, в крови. До
пояса апшеронцы выкрасились в кровь ("сидючи на коленях, отстреливались,
покуда уже не осталось из них никого в живых..." "Солдатам Апшероиского
полка, в ознаменование того, что они в битве при Кунерсдорфе стояли "в
крови по колено", были присвоены по форме чулки красного цвета; при форме
в сапогах - они носили сапоги из красной кожи.".
  В атаке безуспешной конь был убит под королем. Картечь сразила его
адъютантов. Фридрих вернулся из атаки на солдатской кобыле. Вся одежда
была иссечена пулями. Фридрих, почти осатанев, погнал свои войска еще раз.
Второй раз. Третий!.. Обратно возвращались уже не люди, а какие-то
кровавые ошметки - безглазые, безликие, многие тут же сошли с ума...
  Шуваловские гаубицы сыпали, торжественно и гулко, вокруг себя смерть
полными горстями ("С Елисаветой - бог и храбрость генералов, Российска
грудь - твои орудия, Шувалов!" - так писал тогда Ломоносов)...
  И, как всегда в критические моменты, король позвал:
  - Зейдлиц!
  Но в ответ услышал - совсем неожиданное:
  - Король, мои эскадроны не железные. Фридрих разбил трубу о дерево, в
ярости топал ногами, крича на Зейдлица, как на последнего лакея:
  - Я все равно не слышу твоих слов, сейчас мне плевать на все слова,
какие существуют на свете... Иди в атаку не рассуждая!
  Зейдлицу уже подводили боевого коня. Порыв ветра раздул парусом его
белую гусарскую накидку - как саван, как саван. Он вдел уже ногу в стремя,
но продолжал огрызаться:
  - Это безумие, король, бросать