, он прибыл,
наконец в Уджиджи.
     Ливингстон  и   Стенли  подружились  и  вместе  предприняли   еще  одну
экспедицию  на лодках,  к  северным  берегам  Танганьики, добрались  до мыса
Магалы  и после  тщательного  исследования  пришли  к  выводу,  что  один из
притоков Луалабы служит  водостоком для  озера Танганьика.  (Через несколько
лет  Камерон   и  сам   Стенли   сумели  убедиться   в  правильности   этого
предположения. ) 12 декабря Ливингстон и его спутник вернулись в Уджиджи.
     Стенли решил возвратиться  на родину.  27 декабря, после восьмидневного
плавания,  он  и  Ливингстон прибыли в  Уримба.  23 февраля они были  уже  в
Куихаре.
     Двенадцатого марта настал день прощания.
     -- Вы совершили то,  на что решились бы немногие, и все сделали гораздо
лучше, чем многие испытанные путешественники,  -- сказал  Ливингстон Стенли.
--  Я вам бесконечно признателен. Да будет  над  вами  и  вашими начинаниями
благословение господне.
     -- Надеюсь  еще увидеть вас здравым и  невредимым на родине, -- ответил
Стенли, крепко пожимая ему руку.
     И быстро вырвавшись из его объятий, отвернулся, чтобы скрыть слезы.
     -- Прощайте, доктор, дорогой друг, -- сказал он глухим голосом.
     -- Прощайте, -- тихо ответил Ливингстон.
     Стенли уехал и 12 июля 1872 года высадился в Марселе, во Франции.
     Ливингстон  продолжал  свои   исследования.  Отдохнув  в  Куихаре  пять
месяцев, 25 августа  он отправился к  южному берегу Танганьики.  На этот раз
путешественника сопровождали трое его  черных  слуг  -- Сузи,  Шума и Амода,
двое других слуг, пятьдесят шесть туземцев, оставленных ему Стенли, и Джекоб
Кэнрайт.
     Через  месяц  после выступления  караван  прибыл  в  Мура.  Всю  дорогу
бушевали  грозы,  вызванные страшной засухой. Затем начались  дожди. Вьючных
животных  кусали  мухи цеце, и  они гибли.  Туземное  население держало себя
враждебно.  Все  же 24  января 1873  года  экспедиция  Ливингстона пришла  в
Читункуэ, 27  апреля,  обогнув с  востока  озеро  Бангвеоло,  путешественник
направился к деревне Читамбо.
     Здесь несколько работорговцев видели Ливингстона.  Они сообщали об этом
Альвецу  и  его  достойному  сотоварищу  из  Уджиджи.  Были   все  основания
предполагать, что  Ливингстон, кончив исследования южного берега Танганьики,
двинется на запад,  в еще не исследованные  им места. Оттуда он направится в
Анголу,  в  мрачный  край негроторговли, дойдет  до Казонде  -- маршрут этот
казался  вполне естественным, и миссис  Уэлдон вправе  была  рассчитывать на
скорый приход великого путешественника, ибо уже больше  двух месяцев, как он
должен был быть на южном берегу Бангвеоло.
     Но 13 июня, накануне дня,  когда Негоро должен был явиться за  письмом,
сулившим ему сто тысяч долларов, в Казонде пришла весть, доставившая большую
радость Альвецу и прочим работорговцам.
     Первого мая 1873 года, на заре, доктор Давид Ливингстон скончался!
     К несчастью, весть эта была правдивой. Маленький караван Ливингстона 29
апреля добрался до деревни Читамбо, расположенной на южном берегу Бангвеоло.
Ливингстона принесли на носилках. 30 апреля ночью под влиянием  сильной боли
он застонал и чуть слышно произнес: "Боже мой! Боже мой! " -- и снова впал в
забытье.
     Через час он  очнулся,  позвал  своего слугу  Сузи,  попросил  принести
лекарства и затем прошептал слабым голосом:
     -- Хорошо! Теперь можешь идти!
     Около четырех часов утра Сузи  и пять  человек из эскорта вошли в шалаш
путешественника.
     Давид Ливингстон  стоял на коленях около своей койки, уронив  голову на
руки, и, казалось, молился.
     Сузи осторожно прикоснулся пальцем к его щеке: щека была холодная.
     Давид Ливингстон был мертв...
     Верные слуги понесли  останки  путешественника морскому берегу. Долог и
труден был их путь, но через девять месяцев они доставили тело в Занзибар.
     Двенадцатого   апреля   1874   года   Ливингстон   был    похоронен   в
Вестминстерском  аббатстве  среди  других великих людей Англии, которых  она
чтит и отводит их праху место в старинной усыпальнице королей.


        ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. Куда может завести мантикора

     Утопающий  хватается за соломинку. Как бы слабо ни мерцал луч  надежды,
приговоренному к смерти он кажется ослепительно ярким.
     Так  было  и с миссис Уэлдон. Нетрудно представить себе ее горе,  когда
она  узнала  из  уст  самого Альвеца,  что  доктор  Ливингстон  скончался  в
маленькой негритянской деревне  на  берегу Бангвеоло. Она почувствовала себя
вдруг такой одинокой и несчастной. Ниточка,  связывавшая ее с цивилизованным
миром, вдруг оборвалась. Спасительная  соломинка ускользнула из  ее рук, луч
надежды угасал у нее на глазах.  Тома и его  товарищей  угнали из  Казонде к
Большим  озерам. О Геркулесе  по-прежиему не  было никаких  известий. Миссис
Уэлдон видела, что никто  не придет  к ней  на  помощь...  Оставалось только
принять  предложение Негоро,  внеся  в него поправки, которые обеспечили  бы
благополучный исход дела.
     Четырнадцатого  июня,  в  назначенный  день, Негоро  явился в  хижину к
миссис Уэлдон.
     Португалец, по  своему обыкновению,  вел  себя как  деловой человек. Он
прежде  всего заявил,  что не  уступит ни одного гроша из  назначенной суммы
выкупа. Впрочем, и миссис Уэлдон  проявила немалую деловитость,  ответив ему
следующими словами:
     --  Если  вы   хотите,  чтобы  сделка   состоялась,   не   предъявляйте
неприемлемых требований. Я согласна на выкуп, который вы требуете, но ставлю
условием, чтобы мой  муж не приезжал в  эту страну. Я ни за что на свете  не
соглашусь на это. Вы же знаете, что здесь делают с белыми.
     После  некоторого колебания Негоро принял условия миссис Уэлдон. Вот  к
чему  они  сводились:  Джемс  Уэлдон не  должен  предпринимать  рискованного
путешествия в Казонде. Он  приедет  в Моссамедес -- маленький порт  на южном
берегу Анголы, часто посещаемый  кораблями работорговцев. Негоро хорошо знал
этот порт. Он привезет  туда  мистера Уэлдона. Туда же, в Моссамедес, агенты
Альвеца  доставят  к  условленному  сроку  миссис  Уэлдон,  Джека  и  кузена
Бенедикта. Мистер Уэлдон внесет выкуп, пленники получат свободу,  а  Негоро,
который перед мистером  Джемсом  Уэлдоном будет играть  роль честного друга,
исчезнет, как только прибудет корабль.
     Этот  пункт соглашения,  которого  добилась  миссис Уэлдон,  был  очень
важен. Таким образом она  избавляла  своего  мужа от опасного  путешествия в
Казонде, от риска быть задержанным там после того, как он внесет выкуп, и от
опасностей обратного пути.
     Расстояние  в  шестьсот миль,  отделяющее  Казонде  от  Моссамедеса, не
пугало миссис Уэлдон. Если этот переход  будет совершен в таких же условиях,
как ее  путешествие от  Кванзы до  Казонде, то он будет  не так уж труден. К
тому же Альвец, получавший свою долю  выкупа, был заинтересован в том, чтобы
пленников доставили на место здравыми и невредимыми.
     Уговорившись  обо всем с  Негоро,  миссис Уэлдон написала мужу  письмо.
Негоро   должен   был  выдать   себя  за  преданного  ей   слугу,   которому
посчастливилось бежать  из плена. Получив письмо, Джеме Уэлдон,  конечно, не
колеблясь, последует за Негоро в Моссамедес.
     Негоро  взял  письмо и на следующий  день,  сопровождаемый  эскортом из
двадцати негров,  двинулся  на  север.  Почему  он  избрал это  направление?
Намеревался ли он устроиться пассажиром на каком-либо из  кораблей,  которые
заходили  в  устье  Конго?  Или  он  выбрал  этот  маршрут,  чтобы  миновать
португальские фактории и каторжные тюрьмы,  где  он  бывал  не раз невольным
гостем. Весьма  вероятно.  По крайней мере, именно такое  объяснение  он дал
Альвецу.
     Теперь  миссис   Уэлдон  оставалось   только   запастись  терпением  и,
постаравшись  наладить свою  жизнь  в Казонде возможно более  сносно,  ждать
возвращения  Негоро.  Отсутствие его  должно  было при  самых  благоприятных
обстоятельствах продлиться три-четыре месяца -- это срок, который требовался
на поездку в Сан-Франциско и обратно.
     Миссис Уэлдон не собиралась покидать  факторию Альвеца. Здесь она сама,
ее ребенок и кузен Бенедикт был в относительной безопасности. Заботливость и
предупредительность   Халимы   смягчали   суровость   заточения.   Вряд   ли
работорговец  согласился бы  выпустить пленников из своей фактории. Помня  о
большом барыше, который сулил ему  выкуп, он распорядился установить за ними
строгий надзор. Альвец  придавал этому  делу такое больше значение, что даже
отказался от поездки в Бихе и Касангу, где у него были фактории. Вместо него
во главе новой экспедиции, отправленной для набегов на мирные  селения, стал
Коимбра. Жалеть об отсутствии этого пьяницы конечно, не приходилось.
     Негоро  перед своим отъездом  оставил  Альвецу подробнейшие наставления
насчет  миссис  Уэлдон.  Он  советовал бдительно  следить  за  ней,  так как
неизвестно, что  стало с Геркулесом. Если  великан  негр не  погиб в опасных
дебрях, он, несомненно, постарается вырвать пленников из рук Альвеца.
     Работорговец превосходно понял,  что нужно  делать, чтобы  не  потерять
многотысячный заработок. Он заявил, что будет присматривать за миссис Уэлдон
как за собственной кассой.
     Дни в заключении  тянулись однообразно и скучно. Жизнь в фактории ничем
не отличалась от жизни  негритянского города. Альвец  строго придерживался в
своем доме обычаев коренных жителей Казонде. Женщины в фактории выполняли те
же работы, что их  сестры в городе, угождая своим  мужьям или хозяевам.  Они
толкли в деревянных ступах  рис, чтобы  вышелушить зерна; веяли и просеивали
маис,  растирая  его  между двумя камнями,  приготовляли крупу,  из  которой
туземцы  варят похлебку  под названием "мтиелле"; собирали урожай сорго, род
крупного  проса,  --  о  том,  что  оно  созрело,  только  что  торжественно
оповестили население, --  извлекали благовонное масло из косточек "мпафу" --
плодов,  похожих  на  оливки;  из  эссенций  их вырабатывают  духи,  любимые
туземцами;  пряли  хлопок  при  помощи  веретена  длиною   в  полтора  фута,
прядильщицы быстро  вращали  его,  ссучивая  и  вытягивая нитку из хлопковых
волокон;  выделывали  колотушками  материю  из  древесной  коры,  выкапывали
съедобные  корни, возделывали землю  и  выращивали растения, идущие в  пищу:
маниоку,  из  которой делают  муку  --  "касаву", бобы,  которые  растут  на
деревьях высотою в двадцать футов в стручках, называемые "мозитзано", длиною
в пятнадцать дюймов; арахис, из  которого  выжимают масло, употребляющееся в
пищу;  многолетний светло-голубой горох, известный под  названием  "чилобе",
цветы  его придают  некоторую остроту пресному вкусу каши из сорго; сахарный
тростник, сок которого дает сладкий сироп, лук, гуяву, кунжут, огурцы, зерна
которых жарят,  как  каштаны; приготовляли  хмельные  напитки:  "малофу"  из
бананов, "помбе" и всякие настойки; ухаживали за домашними животными  --  за
коровами, которые позволяют  себя доить только в присутствии теленка или при
чучеле  теленка,  за  малопородистыми, иногда горбатыми, телками с короткими
рогами,  за козами, которые в этой стране, где козье мясо  служит  продуктом
питания, стали важным предметом обмена и,  можно сказать,  являются  ходячей
монетой, так же как и рабы; наконец, заботились о домашней птице, о свиньях,
овцах, быках и т. д. Этот длинный перечень  показывает, какие тяжелые работы
возлагаются на слабый пол в диких областях Африканского континента.
     А в это время мужчины курили табак  или  гашиш, охотились на слонов или
на  буйволов, нанимались к работорговцам для облав на негров. Сбор маиса или
охота на  рабов,  как всякий  сбор  урожая  и  всякая охота,  производятся в
определенный сезон. Из всех этих разнообразных занятий миссис Уэлдон знала в
фактории Альвеца только те, которые выпадали на долю женщин.
     Гуляя по фактории Альвеца,  она иногда останавливалась возле работавших
туземок и следила  за однообразными  движениями их рук. Негритянки встречали
ее далеко не приветливыми гримасами. Они ненавидели белых и, хотя знали, что
миссис  Уэлдон  пленница,  нисколько  не  сочувствовали  ей.  Только  Халима
представляла исключение. Миссис Уэлдон запомнила несколько слов из туземного
наречия и скоро научилась кое-как объясняться с юной невольницей.
     Маленький Джек обычно прогуливался  с  матерью по фактории. В саду было
немало  любопытного,  на  высоких  баобабах  виднелись сделанные  из прутьев
растрепанные  гнезда  важных марабу.  На  ветвях сидели  маленькие птички  с
пурпурно-красными   грудками  и   рыжевато-бурыми   спинками  --  это   были
амарантовые ткачи, славящиеся своим искусством вить гнезда. По траве скакали
вприпрыжку,    подбирая    осыпавшиеся    семена,    и    ловили   насекомых
птички-"вдовушки";.  голосистые  "калао"  оглашали воздух  веселыми трелями;
пронзительно  кричали светло-серые,  с  красными  хвостами попугаи,  которых
туземцы в Манеме называют "роус" и дают это имя вождям племен. Насекомоядные
"друго", похожие на коноплянок, но только с красным клювом, перепархивали  с
ветки на ветку. Множество бабочек вилось над кустами,  особенно по соседству
с ручейками, протекавшими по фактории. Но бабочки -- это была область кузена
Бенедикта. Джеку они быстро прискучили. Мальчику хотелось хоть одним глазком
заглянуть за ограду фактории. Он все чаще думал о своем веселом и неистощимо
изобретательном  друге  Дике  Сэнде.  Как   они  лазали   вместе   на  мачты
"Пилигрима"! О, если бы Дик был здесь, Джек полез бы с ним на макушку самого
высокого баобаба!
     Кузен Бенедикт  -- тот чувствовал себя  отлично повсюду,  конечно, если
вокруг него было  достаточно насекомых. Ему посчастливилось найти в фактории
крошечную  пчелку,  которая   делает  свои  ячейки  в  стволах  деревьев,  и
паразитарную  осу,  которая  кладет  яйца  в   чужие   ячейки,  как  кукушка
подкидывает свои яйца в гнезда других птиц.
     Ученый изучал этих насекомых в той мере, в какой это возможно  было без
очков и увеличительного стекла.
     В  фактории, особенно  вблизи ручейков, не было недостатка в  москитах.
Однажды  они сильно искусали беднягу  ученого.  Когда  миссис  Уэлдон  стала
упрекать  кузена Бенедикта  за то,  что он позволил зловредным насекомым так
изуродовать себя, ученый, до крови расчесывая себе кожу, ответил:
     -- Что  поделаешь,  кузина  Уэлдон, таков их инстинкт. Нельзя на них за
это сердиться!
     В один  прекрасный день -- 17 июня  -- кузен Бенедикт чуть было не стал
самым счастливым человеком среди всех энтомологов. Это происшествие, которое
имело самые неожиданные последствия, заслуживает обстоятельного рассказа.
     Было около  одиннадцати  часов утра. Нестерпимая жара загнала  в хижины
обитателей фактории. На улицах Казонде не видно было ни одного прохожего.
     Миссис  Уэлдон  дремала,  сидя возле  маленького  Джека, который крепко
спал.
     Даже   на  кузена  Бенедикта   этот   тропический   зной   подействовал
расслабляюще,  и  он  вынужден был отказаться  от очередной энтомологической
прогулки. Скажем прямо, сделал  он это  с крайней неохотой,  потому  что под
палящими  лучами  полуденного солнца в воздухе реяло  бесчисленное множество
насекомых. Все же  он побрел в лачугу  и прилег на постель.  Но вдруг сквозь
дремоту   до   слуха  ученого   коснулось  какое-то   жужжание,   невыносимо
раздражающий звук, который насекомое производит взмахами  своих крылышек, --
иные  насекомые   могут  производить  пятнадцать-шестнадцать  тысяч  взмахов
крылышками в секунду.
     -- Насекомое! Шестиногое! -- вскричал кузен Бенедикт.
     Сна  как  не  бывало.   Кузен  Бенедикт  из  горизонтального  положения
немедленно перешел в вертикальное.
     Без сомнения, жужжание издавало какое-то крупное насекомое.
     Кузен Бенедикт  страдал близорукостью, но слух  у  него  был необычайно
тонкий  и  изощренный:  ученый  мог  определить насекомое  по  характеру его
жужжания. Однако жужжание этого насекомого было незнакомо кузену  Бенедикту,
а по силе его казалось, что оно исходит от какого-то гигантского жука.
     "Что это за шестиногое? " -- спрашивал себя энтомолог.
     И  он  отчаянно  таращил близорукие глаза, стараясь обнаружить источник
шума. Инстинкт  энтомолога  подсказывал кузену Бенедикту, что насекомое,  по
милости провидения залетевшее к нему в дом, не какой-нибудь заурядный жук, а
шестиногое необыкновенное.
     Кузен Бенедикт замер в неподвижности и весь обратился в слух. Солнечный
луч скупо проник  в  полумрак,  царивший в лачуге,  и  тогда ученый  заметил
большую  черную  точку,  кружившуюся   в  воздухе.  Но   насекомое  легло  в
почтительном отдалении от  ученого, и бедняга ник  ве  мог  его рассмотреть.
Кузен Бенедикт затаил дыхание. Если бы неизвестный гость укусил его, он даже
не шелохнулся бы, из опасения, что неосторожное движение обратит насекомое в
бегство.
     Успокоенное неподвижностью ученого, насекомое, описав множество кругов,
в конце концов село ему на голову. Рот кузена Бенедикта  расплылся в улыбке.
Он чувствовал,  как  легкое насекомое  бегает по его волосам. Его неудержимо
тянуло  поднять руку к голове, но он  сумел  подавить  в себе  это желание и
поступил правильно.
     "Нет, нет! -- думал кузен Бенедикт. -- Я могу промахнуться или, что еще
хуже, причинить ему вред. Подожду, пока оно спустится ниже. Как оно  бегает!
Я чувствую, как его  лапки  снуют  по  моему  черепу! Это,  наверное,  очень
крупное насекомое. Господи, сделай так, чтобы оно спустилось на кончик моего
носа! Скосив  глаза, я мог бы рассмотреть его и определить, к какому отряду,
роду, семейству, подсемейству и группе оно принадлежит! "
     Так рассуждал кузен  Бенедикт. Но расстояние  от  остроконечной макушки
его головы до  кончика  его  довольно длинного носа было велико,  и кто  мог
знать,   захочет   ли   прихотливое   насекомое  предпринять  такое  дальнее
путешествие? Быть может, оно  направится к ушам, к затылку, удалится от глаз
ученого.  И не вспорхнет ли оно, не улетит  ли  из темной хижины на  вольный
воздух, к своим сородичам, призывно жужжащим под жаркими лучами солнца?
     Кузен Бенедикт со страхом подумал, что это весьма вероятно. Никогда еще
энтомологу   не   приходилось   так   волноваться.   Африканское  шестиногое
неизвестного науке семейства или хотя бы еще неизвестного вида сидело у него
на  темени,  и  он  мог  распознать  его  только  в  том  случае,  если  оно
соблаговолит приблизиться к  его глазам  на расстояние одного  дюйма. Однако
небеса, вероятно, услышали моления кузена Бенедикта.
     Побродив  по  его  растрепанным   волосам,  подобным  зарослям   дикого
кустарника,  насекомое медленно начало спускаться по его лбу, направляясь  к
переносице. Волнение кузена Бенедикта достигло предела: насекомое находилось
на вершине горы, неужели оно не спустится к подножию?
     "На его месте я бы обязательно спустился! " -- думал достойный ученый.
     Всякий  другой на  месте кузена Бенедикта,  несомненно, изо  всей  силы
хлопнул  бы себя рукой по лбу, чтобы убить или хотя  бы прогнать  назойливое
насекомое.  Было  нечто  героическое  в   неподвижности  ученого,  терпеливо
сносившего  щекотку  и стоически  ожидавшего  укуса.  Спартанец, позволявший
лисице  терзать свою  грудь, и римлянин, державший в голой  руке раскаленные
угли,   не  лучше   владели   собой,   чем   кузен   Бенедикт.   Несомненно,
ученый-энтомолог был прямым потомком этих двух героев!
     Насекомое, побродив по лбу,  отдыхало теперь на переносице... У  кузена
Бенедикта  вся  кровь  прихлынула  к сердцу:  поднимется  ли насекомое  выше
надбровных дуг или спустится вниз по носу?..
     Оно спустилось. Кузен Бенедикт почувствовал, как мохнатые лапки семенят
по  его  носу.  Насекомое  не уклонилось ни вправо, ни влево. На секунду оно
задержалось на легкой горбинке носа, великолепно приспособленной для ношения
того оптического прибора, которого т