.  Больно глядеть на нее!  Ребенок, которого
она несла на руках, исчез. Нет и ее соседки. Нан теперь одна. Без колодки ей
легче  идти. Но цепь  по-прежнему опоясывает ее бедра.  Свободный  конец она
перекинула через плечо.
     Мне удалось незаметно  приблизиться к ней. Что это? Она не узнает меня?
Неужели я так изменился?
     -- Нан, -- позвал я ее.
     Бедная старуха долго вглядывалась в меня и, наконец, сказала:
     -- Это вы, Дик? Я... я... скоро умру...
     --  Нет, нет!  Мужайтесь, Нан! -- ответил  я и потупил  глаза. Она  так
ослабела  и так  была  измучена,  что мне  страшно  стало  смотреть на  этот
бескровный призрак.
     -- Да, я умру, скоро умру... -- повторила Нан. -- Не увижу  больше моей
дорогой хозяйки... моего маленького Джека!.. Господи!  Господи, сжалься надо
мной!
     Я хотел поддержать старую  Нан, она вся дрожала в своих лохмотьях. Я бы
рад был, если бы меня приковали к ней, чтобы уменьшить тяжесть цепи, которую
Нан несла одна после смерти своей спутницы.
     Но сильная  рука оттолкнула меня в сторону, а  несчастную Нан удар бича
загнал обратно в толпу невольников. Я хотел  броситься на обидчика, но вдруг
рядом со мной очутился  Ибн-Хамис. Не промолвив ни слова, араб  схватил меня
за руку и не отпускал, пока весь караван не прошел мимо. Когда я очутился на
прежнем своем месте, в хвосте колонны, он сказал:
     -- Негоро!
     Негоро?  Значит, это по приказу  Негоро со мной обращаются иначе, чем с
моими товарищами по несчастью?
     Какую же участь уготовил мне португалец?
     10 чая.  Прошли сегодня мимо  двух горящих  деревень. Хижины пылают. На
деревьях,  пощаженных пожаром, висят трупы. Жители бежали. Поля  опустошены.
Деревни  подверглись набегу. Убили двести  человек, но  работорговцы получат
десяток невольников...
     Спускается  вечер.  Караван  остановился.  Лагерь разбит  под  большими
деревьями. Опушка леса, словно кустарником, окаймлена высокой травой.
     Вчера ночью, сломав колодки, бежало  несколько пленников. Их поймали  и
наказали с беспримерной жестокостью. Сегодня хавильдары  и  солдаты караулят
особенно строго.
     Наступила ночь.  Кругом рычат львы и  воют  гиены. Вдали  слышна шумная
возня  гиппопотамов. Вероятно, там озеро или река.  Несмотря на усталость, я
не  могу заснуть. Мысли не дают покоя. Мне чудится движение в высокой траве.
Наверное, какой-нибудь хищный зверь. Осмелится ли он ворваться в лагерь?
     Настораживаю  слух. Ничего. Нет,  какое-то животное  пробирается сквозь
камыши! Я безоружен, но я буду защищаться! Я закричу, позову  на помощь. Моя
жизнь нужна миссис Уэлдон, моим товарищам!
     Вглядываюсь в темноту. Луны  сегодня нет. Ночь беспросветно черна.  Вот
среди  папирусов сверкнуло два огонька --  это глаза леопарда или гиены. Они
исчезли. Появились снова...
     Трава  шуршит. Зверь  бросается  на  меня!  Я  хочу  крикнуть,  поднять
тревогу.
     К счастью, я удержался от крика.
     Не верю  глазам своим! Это Динго! Динго рядом со, мной?! Славный Динго!
Как он нашел  меня?  Какой изумительный инстинкт! Нет, одним  инстинктом  не
объяснить этой чудесной преданности... Динго лижет мне  руки. О славный пес,
единственный мой друг! Значит, они не убили тебя!
     Я ласкаю Динго. Он готов залаять, но  я успокаиваю его. Никто не должен
знать,  что  он  здесь.  Пусть идет следом  за  караваном. Кто знает,  может
быть... Но почему это Динго так упорно трется шеей о мои  руки? Он как будто
говорит мне: "Ищи! Ищи же! " Я ищу и ощупью нахожу что-то на ошейнике... Это
тоненькая  камышинка,  воткнутая  в  пряжку  ошейника,  на котором  вырезаны
загадочные буквы "С" и "В".
     Осторожно высвобождаю камышинку. Ломаю ее! Там записка!
     Но  я  не могу прочесть ее в такой темноте.  Нужно дождаться  дня...  Я
хотел бы удержать  при себе Динго, но славный пес как будто рвется прочь. Он
понимает, что поручение, данное ему, выполнено...
     Я отпускаю его, и одним прыжком он бесшумно исчезает в траве. Только бы
он -- упаси боже! -- не попался льву или гиенам!
     Динго,  разумеется,  вернется  к тому, кто его послал. Записка, которую
все  еще нельзя  прочитать, жжет  мне руки. Кто ее  написал? Миссис  Уэлдон?
Геркулес? Каким образом преданный пес встретился с ними? Ведь мы считали его
мертвым?
     Что в этой  записке? План  избавления  или только  весточка  от дорогих
друзей?
     Что  бы там  ни  было, но  это происшествие  радостно взволновало меня.
Может быть, бедствиям конец?
     Ах, скорее бы настал день!
     Я  жадно  вглядываюсь  в небо  на  горизонте,  подстерегая  первые лучи
рассвета.  Я не могу  сомкнуть  глаз. Вдали по-прежнему слышен рев хищников.
Бедный мой Динго, удалось ли тебе избежать встречи с ними?
     Наконец  занимается  день. В  тропиках  светает  быстро. Я  свертываюсь
клубком, чтобы незаметно прочитать записку, как только станет светло.
     Пробую читать...
     Еще темно, ничего не видно.
     Наконец-то! Я прочел. Записка написана Геркулесом.
     Несколько строк набросаны карандашом на клочке бумаги:
     "Миссис Уэлдон и  маленького Джека посадили на китанду. Гэррис и Негоро
сопровождают  их.  С  ними  господин  Бенедикт.  Они  опередили  караван  на
три-четыре  дня  пути. Мне не удалось поговорить с  ними. Я  нашел  Динго. В
Динго кто-то стрелял. Он был ранен, но теперь здоров. Мужайтесь и надейтесь,
Дик. Я думаю о вас всех и бежал для того, чтобы быть вам полезным. 
     Геркулес". 
     Значит, миссис Уэлдон и ее сын живы! Слава богу, что они не с нами: они
не вынесли бы этой мучительной дороги! Китанда  -- это гамак, сплетенный  из
сухой травы и  подвешенный к двум  длинным  бамбуковым шестам. Такие китанды
двое носильщиков несут на плечах. Они покрыты пологом из легкой ткани. Итак,
миссис Уэлдон и Джека  несут  на китанде. Зачем они  нужны Гэррису и Негоро?
Эти негодяи, очевидно, направляют их в Казонде. Да, да, несомненно. Я разыщу
их там! Какую радостную весть принес мне  славный Динго! Забываешь страдания
последних дней.
     11--15 мая.  Караван продолжает свой  путь. С каждым днем пленникам все
труднее  и труднее...  Большинство  оставляет  за собой  кровавые  следы.  Я
подсчитал, что  до  Казонде осталось  не  меньше  десяти переходов.  Сколько
человек перестанет страдать, прежде чем мы достигнем цели? Но я должен дойти
живым! Я дойду! Я дойду!
     Это ужасно! В караване есть несчастные, у которых все тело представляет
сплошную  кровавую рану. Веревки, которыми они  связаны,  врезаются прямо  в
обнаженное мясо.
     Одна мать  несет  на  руках трупик  своего ребенка,  умершего вчера  от
голода!.. Она не хочет с ним расстаться!
     Дорога позади  нас  усеяна трупами.  Эпидемия оспы  вспыхнула  с  новой
силой.
     Мы прошли мимо дерева, у подножия которого лежало несколько трупов. Они
были  привязаны  к  дереву.  Это  были  невольники,  с  которыми  за  что-то
расправились  жестоким способом. Привязали их к  дереву и оставили умирать с
голоду.
     16--24 мая.  Силы мои на исходе, но я не позволю слабости сломить себя.
Я должен дойти. Дожди совершенно прекратились. Переходы под палящим солнцем,
которые  работорговцы  называют  "тиркеза", с  каждым  днем  становятся  все
труднее.  Надсмотрщики подгоняют  нас, а  дорога поднимается в гору довольно
круто.
     Вчера пробирались  через  заросли "ньясси" -- высокой и жесткой  травы.
Стебли исцарапали  мне все лицо, колючие семена проникли под рваную одежду и
нестерпимо жгут кожу. К счастью, сапоги у меня крепкие и еще держатся.
     Хавильдары  начинают выбрасывать из каравана  больных и ослабевших: нам
грозит  нехватка продовольствия,  а солдаты  и носильщики  взбунтовались бы,
если бы их пайки урезали. Вожаки каравана отыгрываются на невольниках.
     -- Тем хуже для них, пусть жрут друг друга! -- сказал начальник.
     Некоторые молодые, на вид здоровые невольники внезапно падают мертвыми.
Я  вспоминаю, что и Ливингстон.  описывал такие случаи. "Эти несчастные,  --
писал он,  -- . вдруг начинают жаловаться на боль в сердце. Они прикладывают
руку к  груди и  падают мертвыми.  Я думаю,  что умирают от разрыва  сердца.
Сколько я мог заметить,  это особенно часто случается  со свободными людьми,
неожиданно обращенными в рабство: они не подготовлены к таким испытаниям".
     Сегодня  хавильдары  зарубили топорами  человек  двадцать  невольников,
которые  обессилели  настолько, что  уже  не  могли  плестись за  караваном.
Ибн-Хамис видел эту бойню и не прекратил ее. Это было ужасное зрелище.
     Упала с рассеченным черепом и старая Нан. Я споткнулся на  дороге  о ее
труп. Я не могу даже похоронить ее.
     Из числа пассажиров, уцелевших после крушения на "Пилигриме", ее первую
призвал к себе бог. Бедная, добрая Нан.
     Каждую  ночь  я жду Динго.  Но  славный пес  не  появляется больше.  Не
случилось  бы с ним  несчастья!  А может  быть,  сам Геркулес попал  в беду?
Нет... нет! Не хочу верить этому! Геркулес молчит, потому что ему нечего мне
сообщить.  Кроме того,  ему приходится быть  очень осторожным и не рисковать
ничем... "


        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Казонде

     Двадцать  шестого мая караван прибыл в Казонде.  Только половина  всего
количества  захваченных  невольников.  Остальные  погибли  в дороге.  Однако
работорговцы  все же рассчитывали  на значительный  барыш: спрос на рабов не
убывал, и цены на невольничьих рынках Африки стояли высокие.
     Ангола в  то время вела крупную  торговлю неграми. Однако португальские
власти в  Сан-Паоло-де-Луанда и  Бенгеле  были бессильны, так как караваны с
невольниками стали направлять через внутренние, недоступные и  дикие области
материка.
     Бараки на побережье были  до отказа набиты черными пленниками. Немногие
невольничьи  корабли,  которым   удавалось   благополучно   проскочить  мимо
патрульных  судов,  стерегущих африканское побережье, не  могли забрать весь
груз  "черного товара", предназначенный к вывозу в  Америку,  в колониальные
владения Испании.
     Казонде, расположенный в трехстах милях от устья Кванзы, считался одним
из крупнейших "лакони" --  невольничьих рынков  Анголы. Купля-продажа  людей
производилась обычно  на  "читоке"  --  главной  площади города.  Здесь была
"выставка  товара",  и  отсюда же трогались  в  путь  караваны, следующие  к
Большим озерам.
     Как все  города Центральной Африки,  Казонде разделялся на две части. В
торговой  части  помещались жилые дома туземных,  арабских  и  португальских
купцов,  а  также   бараки  для  их  невольников;  вторую  часть  составляла
резиденция туземного царька.  Обычно это был свирепый  коронованный пьяница,
правящий при помощи устрашения и существующий главным образом за счет щедрых
приношений работорговцев.
     Весь  торговый  квартал  Казонде  принадлежал в то  время  Хозе-Антонио
Альвецу  -- тому самому работорговцу Альвецу, о котором шла  речь у Негоро с
Гэррисом, они были только его приказчиками.
     В Казонде помещалась главная  контора  Альвеца,  а  отделения  ее  были
открыты  в Бихе,  Касанге и Бенгеле.  Через несколько лет  после упоминаемых
здесь  событий  Камерон побывал  в бенгельском отделении  конторы Альвеца  и
описал его.
     По  обеим  сторонам главной улицы торгового  квартала  Казонде тянулись
"тембе"--одноэтажные  глинобитные  домики с  плоскими крышами; квадратные их
дворики служили загонами для скота. В конце главной улицы находилась большая
площадь  --  читока,  окруженная невольничьими бараками. Высоко  над  домами
поднимались пышные кроны великолепных  смоковниц;  вдоль улиц росли  высокие
пальмы,  похожие  на  поставленные  торчком метелки.  На улицах  в  отбросах
копошились  стервятники, занятые санитарным обслуживанием городка. Таков был
торговый квартал.
     Невдалеке от  города  протекает Лухи  --  еще  не исследованная  речка,
являющаяся, вероятно, одним из притоков Конго, хотя бы вторичным.
     Прилегающая к торговому кварталу "резиденция" царька представляла собой
скопище жалких лачуг,  раскинувшихся  почти  на  квадратную милю.  Некоторые
хижины были  обнесены  тростниковыми  изгородями, другие  -- густо  обсажены
кустарником,  а иные  обходились  и  вовсе  без  ограды.  Между  плантациями
маниоки,  за частоколом,  окруженным живой изгородью из папируса,  стояло на
отдельном поле десятка три лачуг для невольников царька, несколько хижин для
его жен и королевский "тембе", чуть повыше  и просторнее других.  Вот и все.
Муани-Лунга,  царьку Казонде,  было  лет  под  пятьдесят.  Владения его, уже
достаточно разоренные  его предшественниками,  под его  управлением пришли в
окончательный  упадок. У него было сейчас лишь около четырех  тысяч  солдат,
тогда  как  у  португальцев-работорговцев число наемников достигало двадцати
тысяч.  Царек не имел  возможности,  как в  добрые старые времена, приносить
жертву богам  по  двадцать  пять  --  тридцать рабов  ежедневно.  Разврат  и
злоупотребление спиртными напиткам превратили этого еще нестарого человека в
дряхлую развалину,  в злобного, выжившего из ума  маньяка.  Ради каприза  он
увечил и калечил своих рабов, военачальников и министров:  он отрезал одному
нос или уши, другому ногу, а третьему  руку. Подданные с нетерпением ожидали
его смерти, и весть о ней была бы принята с радостью.
     Только одному человеку  во всем Казонде смерть Муани-Лунга причинила бы
ущерб  --  Хозе-Антонио  Альвецу. Работорговец  отлично  ладил  со спившимся
владыкой  и, пользуясь дружбой с ним,  хозяйничал  во  всей  области.  После
смерти короля престол должен был перейти к его первой  жене, королеве Муане.
Альвец  опасался,  что  ее  не  признают  и  что  соседний  царек,  один  из
властителей  Оукусу, воспользуется смутой и захватит  владения  Муани-Лунга.
Этот царек  был моложе, энергичнее  и  уже завладел  несколькими  деревнями,
подвластными правителю Казонде; к тому же он вел дела с конкурентом Альвеца,
крупным  работорговцем Типо-Типо, чистокровным  арабом,  -- вскоре  Камерону
пришлось встретиться с ним в Ньянгве.
     Пока что истинным властителем этого  края был  Хозе-Аптонио Альвец, ибо
он  всецело  подчинил  себе  одуревшего  негритянского  царька, потакая  его
страстям, ловко пользуясь его пороками.
     Хозе-Антонио Альвец, человек уже пожилой, не принадлежал к "мсунгу", то
есть  к  белой  расе,  португальским у  него было только  имя, принятое  им,
конечно, из коммерческих соображений. Альвец был негром по имени Кенделе. Он
родился  в  Дондо,   на  берегу   Кванзы,  начал  свою  карьеру   агентом  у
работорговца.   Теперь  этот  старый  негодяй,  называвший  себя  честнейшим
человеком на свете, стал одним из крупнейших торговцев черными невольниками.
В  1874 году  Камерон  встретил  в Килембо, столице  Кассона,  этого  самого
Альвеца и вместе с  его  караваном прошел  всю  дорогу  до Бихе  -- то  есть
семьсот с лишним миль.
     По прибытии в Казонде партию рабов привели на главную площадь.
     Было 26 мая. Таким образом, расчеты Дика Сэнда оправдались. Путешествие
продолжалось   тридцать   восемь   дней  со   времени   выхода  из   лагеря,
расположенного  на берегах Кванзы. Пять недель  самых ужасных мучений, какие
только может  выдержать человек!  Был полдень, когда вошли в Казонде. Забили
барабаны, загудел  рог, затрещали ружейные выстрелы: солдаты, сопровождавшие
караван,  стреляли  в  воздух,  и  слуги  Хозе-Антонио  Альвеца  восторженно
отвечали  им.  Все  эти  бандиты  обрадовались  встрече  с приятелями  после
четырехмесячной разлуки. Наконец-то они  могут отдохнуть и вознаградить себя
за потерянное время развратом и пьянством.
     До Казонде дошло только  двести  пятьдесят невольников.  Полумертвых от
усталости,  еле  волочивших ноги пленников прогнали,  как  стадо, по  улицам
города и заперли в бараках, которые американский фермер признал бы негодными
даже  для  хлева. В  бараках  в ожидании  ярмарки уже сидело  тысячи полторы
рабов. Ярмарка должна была открыться через день на главной площади.
     С прибытием новой партии в бараках стало еще теснее.  Тяжелые колодки с
невольников сняли, но от цепей не освободили.
     Носильщики  остановились на площади и сложили на землю свой ценный груз
-- слоновую кость, предназначенную для продажи в  Казонде.  Когда им выдадут
плату -- несколько ярдов  коленкора или другой ткани  чуть подороже, --  они
отправятся искать караван, нуждающийся в их услугах.
     Итак, старый Том и  его  спутники избавились от колодок, которые мучили
их в продолжение пяти недель. Бат, наконец, мог обнять своего отца. Товарищи
по несчастью обменялись  рукопожатиями. Перемолвившись несколькими  словами,
они замолчали. Да  и о чем им было говорить. Жаловаться, сетовать на судьбу?
Бата,  Актеона,  Остина  -- сильных  молодых  людей,  привычных  к  тяжелому
физическому труду,  -- усталость не могла  сломить. Но старый Том совершенно
выбился из сил. Если  бы  караван задер  жался в пути еще  день-другой, труп
Тома бросили, бы на съедение хищным зверям, как труп бедной Нан.
     Всех  четверых втолкнули  в  тесный сарайчик и  дверь тотчас же заперли
снаружи на замок.  Подкрепившись скудной пищей, пленники стали ждать прихода
работорговца. Они наивно надеялись, что  Альвец освободит их узнав,  что они
американские граждане.
     Дика Сэнда  оставили  на  площади  под  надзором приставленного к  нему
хавильдара.
     Наконец-то он в Казонде! Он не сомневался, что миссие Уэлдон, маленький
Джек и  кузен  Бенедикт давно уже находятся здесь. Он высматривал их на всех
улицах,  по которым проходил  караван, оглядел все тембе и всю читоку, почти
пустую в тот час.
     Но миссис Уэлдон нигде не было.
     "Неужели ее не привели в Казонде? -- спрашивал себя  Ддк. -- Где же она
в таком случае? Нет, Геркулес не мог  ошибиться! Неизвестно, какие  планы  у
Гэрриса  и Негоро, но я уверен, что они доставили ее сюда. Однако и их  тоже
что-то не видно... "
     Жгучая  тревога  охватила  Дика  Сэнда.  Миссис  Уэлдон  могли  держать
взаперти -- этим  объяснялось то, что Дику не удалось  увидеть  ее.  Но  где
Гэррис,  где  Негоро?  Они,  особенно  португалец,  не  стали бы  медлить  и
откладывать  свидание с  юным  капитаном,  который  теперь был всецело  в их
власти. Нет,  они тотчас  же пришли бы,  чтобы насладиться своим торжеством,
чтобы  поиздеваться над Диком, помучить его,  чтобы отомстить  ему  наконец.
Почему же их не видно? Неужели их нет в Казонде? Но  в таком случае, значит,
и  миссис  Уэлдон  находится не в  Казонде, а  в каком-нибудь другом  пункте
Центральной Африки?  Если б с появлением Гэрриса  и  португальца  Дику Сэнду
грозила пытка, и то он с нетерпением ждал бы их. Ведь если они в городе, то,
значит, и миссис Уэлдон и маленький Джек находятся здесь.
     Динго не появлялся с тех  самых пор, как принес Дику записку Геркулеса.
Таким  образом, юноша  не мог отослать с ним заготовленный ответ. А  в  этом
ответе  Дик поручал Геркулесу  следовать за миссис  Уэлдон, не  терять ее из
виду  и  по возможности сообщать  ей  обо  всем, что  происходит. Динго  уже
однажды пробрался в лагерь, почему бы Геркулесу не послать его вторично? Но,
быть может, верный пес  погиб,  исполняя  это поручение?  Или  миссис Уэлдон
повезли дальше, по какой-нибудь фактории в глубине лесистого плоскогорья,  и
Геркулес, как это сделал бы и сам Дик, вместе с Динго идет по ее следам?
     Мысли эти неотступно преследовали юношу.
     Как поступить, если выяснится, что ни  миссис Уэлдон, ни ее похитителей
нет  в  городе?  Дик  настолько сжился с  надеждой, быть  может  обманчивой,
встретить  в Казонде  миссис  Уэлдон,  что теперь,  не  видя ее  нигде,  был
потрясен, пережил минуты отчаяния, с которым не мог совладать.
     "К чему жить, -- думал, -- если не можешь помочь людям, которых любишь?
Нет, лучше умереть, чем влачить такое жалкое существование! "
     Но,  думая  так, Дик ошибался  в  себе.  Под  ударами  тяжких испытаний
мальчик стал взрослым.