эффектно.
     Альвеца   осенила   действительно   блестящая   идея   предложить   его
королевскому  величеству новый  вид спиртного  напитка.  В  последнее  время
Муани-Лунга  уже  находил,  что  огненная  вода,  собственно  говоря,  плохо
оправдывает свое название. Быть может,  полыхающая огнем водка более заметно
пощекочет потерявший чувствительность королевский язык...
     Итак, в программе вечера первым  номером стоял пунш,  а вторым -- пытка
белого человека.
     Дик Сэнд, сидевший в  своей  темнице, должен был выйти из нее только на
смерть. Невольников  -- проданных и непроданных -- загнали обратно в бараки.
На обширной читоке остались только король, его приближенные, работорговцы, а
также хавильдары и солдаты,  надеявшиеся,  что  им  будет дозволено отведать
королевского пунша, если после короля и придворных что-нибудь останется.
     Хозе-Антонио Альвец, следуя советам Негоро, приготовил все  необходимое
для пунша. По  приказанию  работорговца на середину  площади вынесли  медный
котел, вмещающий  по  меньшей  мере  двести пинт  жидкости.  В  него  вылили
несколько  бочонков  самого  плохого,  но  очень  крепкого спирта.  Туда  же
положили перец,  корицу  и  другие  пряности, чтобы придать пуншу еще больше
крепости.
     Участники  попойки  кольцом окружили короля. Муани-Лунга,  пошатываясь,
подошел к котлу. Водка притягивала его, как  магнит, --  казалось,  он готов
был бросится в котел.
     Альвец удержал его и сунул в руку горящий фитиль.
     -- Огонь! -- крикнул он с хитрой улыбкой.
     -- Огонь! -- повторил Муани-Лунга и ткнул горящий фитиль в спирт.
     Как загорелся  спирт,  как красиво заплясали по его  поверхности  синие
огоньки!
     Альвец  бросил  в  пунш пригоршню морской соли, чтобы  напиток стал еще
более острым.  Отблески  пламени  придавали  людям,  обступившим  котел,  ту
призрачную   синеватость,   какую   человеческое   воображение   приписывает
привидениям. Опьянев  от одного запаха алкоголя,  туземцы  дико  завопили и,
взявшись за руки, закружились в бешеном хороводе вокруг короля Казонде.
     Альвец,  вооружившись огромной разливательной ложкой с длинной  ручкой,
помешивал в  котле огненную жидкость; на лица бесновавшихся танцоров  падали
отсветы синего пламени.
     Муани-Лунга  шагнул  ближе.   Он  вырвал  ложку  из  рук  работорговца,
зачерпнул пылающий пунш и поднес ко рту.
     Как страшно вскрикнул король Казонде!
     Его насквозь проспиртованное величество воспламенился, как вспыхнула бы
бутыль  керосина.  Огонь не  давал большого  жара,  но тем не  менее горение
продолжалось.
     При этом неожиданном зрелище хоровод туземцев распался.
     Один  из  министров  Муани-Лунга бросился к  своему  повелителю,  чтобы
погасить его. Но,  будучи проспиртован не менее,  чем король, министр тут же
сам загорелся.
     Всему двору Муани-Лунга угрожала та же участь.
     Альвец  и Негоро не знали, как помочь горящему королю. Королевские жены
в   страхе   бросились   бежать.  Коимбра  бежал  еще  быстрее,   зная  свою
легковоспламеняющуюся натуру...
     Король и министр, упав на землю, корчились от нестерпимой боли.
     Когда жировые ткани глубоко пропитаны алкоголем,  горение  дает  только
легкое синеватое пламя, которое  вода не  может погасить. Даже  если удастся
притушить  его  снаружи,  оно  будет  гореть  внутри.  Нет  никакого способа
прекратить горение живого организма, все поры которого насыщены спиртом...
     Через  несколько минут Муани-Лунга и его министр были мертвы,  но трупы
их еще продолжали  гореть. Вскоре только горсть пепла да несколько позвонков
и фаланги пальцев, не поддавшиеся огню, но  покрытые зловонной сажей, лежали
возле котла с пуншем.
     Вот и все, что осталось от короля Казонде и его министра.


        ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Похороны короля

     На  следующий  день,  29  мая,   город  Казонде  имел   необычный  вид.
Перепуганные туземцы не смели выйти на  улицу. Никогда  не видали они, чтобы
король божественного  происхождения погиб вместе со  своим  министром  такой
страшной  смертью.  Кое-кому   из  них,  особенно  старикам,  случалось  еще
поджаривать на костре  простых смертных. Они  помнили, что  такие  пиршества
всегда требовали  сложных  приготовлений, так как  человеческое  мясо  очень
трудно зажарить. А  тут король  и  его министр сгорели, как лучинки! В  этом
было что-то непостижимое. Хозе-Антонио Альвец также  притаился в своем доме.
Он боялся, как бы на него не взвалили ответственность за происшедшее. Негоро
объяснил ему причину смерти короля и посоветовал держаться настороже.
     Плохи будут дела Альвеца, если смерть короля отнесут на его счет: тогда
не выкрутиться ему без изрядных убытков. Но Негоро пришла в голову блестящая
мысль По его  совету  был пущен слух,  что  необыкновенная смерть повелителя
Казонде-- знак особой милости к нему великого Маниту, что это честь, которой
боги удостаивают только немногих избранных. Суеверные туземцы легко попались
на  эту  нехитрую  удочку. Огонь,  пожравший тела  короля  и  министра,  был
объявлен  священным.  Оставалось  только  почтить   Муани-Лунга  похоронами,
достойными человека, возведенного в ранг божества.
     Эти  похороны и своеобразные обряды,  связанные  с  ними у  африканских
племен, давали Негоро возможность свести счеты с Диком Сэндом.
     Если бы не свидетельство  многих  исследователей Ценральной Африки и, в
частности,  Камерона,  никто  не поверил  бы,  сколько проливается  крови на
похоронах негритянских царьков вроде Муани-Лунга.
     Королева  Муана  должна  была  унаследовать  королевский  престол.  Она
спешила  закрепить  свои  права  на  трон  и  тотчас  же  отдала  приказание
приступить к подготовке похорон. Тем  самым она провозгласила свои верховные
права, опередив таким образом других претендентов, и в первую очередь короля
Оукусу,  стремившегося   стать   властителем   Казонде.  Как   правительница
государства,  Муана избегала жестокой  участи, уготованной  прочим  супругам
покойного короля. Наконец она избавлялась от младших жен, немало досаждавших
ей -- первой по времени и старшей по возрасту супруге. Это особенно пришлось
по вкусу свирепой мегере. Она велела поэтому объявить народу при звуках рога
и марембы, что завтра вечером тело покойного короля будет предано погребению
с соблюдением всех установленных обрядов.
     Приказ новой королевы не вызвал  возражений ни  со стороны двора, ни со
стороны  народа.  Альвецу   и  другим  работорговцам  нечего  было   бояться
восшествия  на  престол королевы  Муаны. Они  не  сомневались, что  лестью и
подарками подчинят  ее  своему  влиянию.  Итак,  вопрос  о  престолонаследии
разрешился быстро и мирно. Смущение царило только в гареме покойного короля,
и не без причин.
     Подготовка  к похоронам началась в тот же  день. В  конце главной улицы
Казонде протекал  полноводный и стремительный  ручей,  приток Куанго. На дне
его Муана  приказала  вырыть могилу.  Для этого следовало на время отвести в
сторону  течение ручья.  Туземцы принялись возводить плотину,  преграждавшую
путь  ручью  и  направлявшую его на равнину  Казонде. Под конец погребальной
церемонии  эту плотину должны были  разрушить, чтобы вода  могла вернуться в
прежнее русло.
     Негоро решил включить Дика Сэнда в число людей, которые будут принесены
в жертву богам на могиле короля. Португалец был свидетелем того удара ножом,
которым разгневанный юноша встретил известие о смерти миссис Уэлдон и Джека.
Будь Дик на свободе, жалкий трус Негоро побоялся бы к нему подойти, чтобы не
подвергнуться участи своего сообщника, но беспомощный, связанный по рукам  и
ногам пленник был не опасен, и Негоро решился навестить его.
     Португалец  был  из  тех  отъявленных  негодяев,  которым  недостаточно
причинять  мучения, им надо еще поиздеваться  над своей  жертвой.  Он  хотел
насладиться зрелищем страданий Дика Сэнда.
     Днем  он  отправился  в сарай, где юношу зорко стерегли  хавильдары. Он
лежал на полу, связанный по  рукам  и ногам. В последние сутки ему совсем не
давали пищи. Ослабевший от пережитых страданий, измученный болью оттого, что
веревки  впивались ему  в тело, Дик Сэнд думал о смерти -- пусть казнь будет
жестокой, но она по крайней мере положит конец всем его мученьям.
     Но при виде  Негоро он встрепенулся. Он попытался разорвать путы, чтобы
кинуться  на  изменника  и  задушить его.  Однако  даже Геркулес не  мог  бы
справиться с такими крепкими веревками. Дик понял, что борьба не кончена, но
характер ее меняется.  Он спокойно посмотрел Негоро  прямо в глаза. Он решил
не удостаивать португальца ответом, что бы тот ни говорил.
     -- Я счел долгом, -- так  начал  Негоро,  -- в  последний раз навестить
моего юного капитана  и  выразить ему соболезнование по  поводу того, что он
лишен возможности командовать здесь, как командовал на борту "Пилигрима".
     Дик ничего не ответил, и тогда Негоро продолжил:
     --  Как, капитан, неужели вы  не узнаете  своего бывшего кока? А я  так
спешил к вам за распоряжениями! Что прикажете приготовить на завтрак?
     Тут Негоро с размаху ткнул ногой распростертого на земле юношу.
     -- Кстати, у  меня  еще один вопрос  к вам,  капитан. Не  можете ли вы,
наконец,  объяснить,  каким образом,  собравшись  пристать  к берегам  Южной
Америки, вы прибыли в Анголу?
     Дик  Сэнд  и  без того знал, что  догадка  его  была правильной  и  что
изменник португалец  намеренно испортил  компас на  "Пилигриме". Насмешливый
вопрос Негоро был прямым признанием.
     Дик  ничего  не  ответил. Это презрительное молчание начало  раздражать
бывшего кока.
     -- Признайтесь, капитан,  -- продолжал Негоро, --  для вас было большим
счастьем, что на борту "Пилигрима" оказался моряк, настоящий, опытный моряк.
Страшно подумать,  куда бы вы завезли  нас, если бы  не его вмешав тельство.
Погиб бы  корабль,  наткнувшись на какие-ниудь скалы, погибли бы и мы с ним!
Но  благодаря  этому  моряку пассажиры  попали  на  гостеприимную  землю,  в
общество людей,  дружески к  ним  расположенных, и вы, наконец,  очутились в
надежном  убежище. Видите,  молодой  человек, как вы  были глубоко не правы,
относясь с пренебрежением к этому моряку!
     Негоро говорил внешне  спокойно, но это спокойствие стоило ему огромных
усилий. Кончив речь, он  склонился  над Диком Сэндом и заглянул ему в глаза.
Зверская гримаса  перекосила лицо португальца.  Казалось,  он хочет  укусить
Дика. Долго сдерживаемая ярость, наконец, прорвалась.
     --  Каждому  своя  очередь!  --  вскричал он  в  порыве  бешеной злобы,
рассвирепев от непоколебимого спокойствия жертвы. -- Сегодня капитан -- я! Я
хозяин! Твоя жизнь, моряк-неудачник, в моих руках!
     -- Этим ты  меня не испугаешь, -- холодно сказал Дик Сэнд. -- Но помни,
на небе есть бог, он карает за всякое преступление, и час возмездия недалек.
     -- Ну, если бог думает о людях, пора ему позаботиться о тебе.
     -- Я готов предстать перед всевышним. Смерти  я не боюсь, -- не повышая
голоса, ответил Дик Сэнд.
     -- Это мы  еще увидим, -- зарычал  Негоро. -- Уж  не надеешься ли ты на
чью-нибудь помощь? Это в Казонде-то, где Альвец и я всесильны? Безумец! Быть
может, ты думаешь, что твои спутники -- Том и другие негры -- все еще здесь?
Ошибаешься! Они давно проданы и бредут уже по дороге к Занзибару... Им не до
тебя, они заняты одной мыслью: как бы уберечь собственную шкуру.
     -- У  бога тысячи способов вершить свой суд. Он может воспользоваться и
самым малым орудием. Помни, Геркулес на свободе, -- заметил Дик.
     -- Геркулес? --  повторил Негоро, топнув ногой. -- Его давно растерзали
львы и  пантеры, и  я жалею только  о том,  что  дикие звери отняли  у  меня
возможность отомстить ему.
     -- Если Геркулес и умер, -- ответил ему Дик Сэпд, -- то Динго еще  жив.
А такой собаки,  как Динго, более  чем достаточно, чтобы справиться с  таким
человеком, как ты. Я  вижу тебя насквозь, Негоро: ты трус! Динго еще  найдет
тебя, и день встречи с ним будет твоим последним днем.
     --   Негодяй!   --  взревел   взбешенный  португалец.   --  Негодяй!  Я
собственноручно застрелил  твоего  Динго!  Динго  так же  мертв, как  миссис
Уэлдон и ее сын. И так  же, как этот проклятый пес, умрут  все,  кто  был на
"Пилигриме"!..
     -- И ты в том числе, -- ответил Дик. -- Только ты умрешь раньше.
     Спокойный голос юноши и его смелый взгляд окончательно вывели Негоро из
себя. Не помня себя от ярости, португалец готов был от слов перейти к делу и
своими руками задушить беззащитного пленника.  Он уже  набросился  на  Дика,
принялся трясти его и вцепился было ему пальцами в горло... но сдержал себя.
Убить  Дика  сейчас  --  значило избавить его от  долгих  пыток, которые ему
готовились. Негоро выпрямился и, приказав хавильдару, бесстрастно  стоявшему
в карауле, хорошенько стеречь пленника, быстро вышел из барака.
     Эта сцена не только не привела Дика в уныние, но, напротив, вернула ему
крепость духа и мужество, способное все вынести. Дик Сэнд вдруг почувствовал
прилив сил. Он заметил, что может свободнее шевелить руками и ногами, чем до
прихода  Негоро.  Возможно, что  Негоро  сам  ослабил  путы,  когда  яростно
встряхивал  его. Юноша  подумал,  что  теперь, может  быть, ему удастся  без
особого труда высвободить руки. Это было бы некоторым облегчением, и только.
Ни на что  другое Дик не мог рассчитывать в этой наглухо  запертой  темнице,
где постоянно дежурил стражник, не спускавший с него глаз. Но в жизни бывают
такие  минуты,  когда  даже  самое  небольшое  улучшение  положения  кажется
неоценимым счастьем.
     Разумеется,  у  Дика  не было надежды на освобождение.  Спасение  могло
прийти к нему  только извне. Но кто захочет оказать ему помощь? Никто! Да  и
стоит ли  жить теперь? Он вспомнил всех тех, кто уже опередил  его на пути к
смерти,  и хотел теперь лишь одного:  поскорее последовать  за  ними. Негоро
подтвердил слова Гэрриса: миссис Уэлдон и Джека уже нет в живых. Вероятно, и
Геркулес, которого на каждом шагу подстерегали смертельные опасности,  также
погиб. Том и его спутники  проданы в рабство.  Они уже далеко, они  навсегда
потеряны для Дика.
     Надеяться на какой-нибудь  счастливый случай  было бы чистым  безумием.
Дик Сэнд решил встретить смерть с твердостью, смерть,  которая прекратит его
страдания  не  может  быть  более ужасной,  чем его  жизнь  теперь. И  юноша
готовился  умереть,  моля бога только о мужестве, только  о  том,  чтоб,  не
слабея,  выдержать пытки до конца. Но мысль о  боге  -- хорошая, благородная
мысль. Не  напрасно возносятся  душой к  всемогущему,  и, когда Дик Сэнд уже
приготовился расстаться с жизнью, в  самой глубине  сердца  у него забрезжил
луч надежды,  слабый проблеск,  который дуновением  свыше,  вопреки жестокой
очевидности, может превратиться в ослепительный свет.
     Часы  текли. Приближалась  ночь.  Лучи  дневного света,  пробивавшегося
сквозь щели в соломенной кровле, постепенно угасли. Успокоилась и площадь --
в тот день там вообще было  тихо по сравнению с неистовым гамом, стоявшим на
ней вчера. Тени в тесной  камере Дика сгустились,  и наступил  полный  мрак.
Город Казонде затих.
     Дик Сэнд заснул и проспал около двух часов. Пробудился он отдохнувшим и
бодрым.  Ему удалось высвободить из веревок одну руку, опухоли на ней опали,
и он с огромным наслаждением вытягивал, сгибал и разгибал ее.
     Очевидно, уже  перевалило  за полночь.  Хавильдар  спал  тяжелым  сном:
вечером он опорожнил до последней  капли бутылку  водки,  и  даже во сне его
судорожно сжатые пальцы цепко обхватывали ее горлышко.
     Дику  Сэнду  пришла в  голову мысль завладеть оружием своего тюремщика:
оно  могло  пригодиться  в  случае  побега. Но в  это  время ему послышалось
какое-то шуршание  за  дверью сарая, у  самой земли. Опираясь  на  свободную
руку, Дик ухитрился подползти к двери, не разбудив хавильдара.
     Дик не  ошибся. Что-то действительно  шуршало за  стеной, --  казалось,
кто-то роет землю под дверью. Но кто? Человек или животное?
     -- Ах, если бы это был Геркулес! -- прошептал юноша.
     Он посмотрел на хавильдара. Тот лежал совершенно неподвижно: мертвецкий
сон сковал его. Дик  приложил губы к щели над порогом и чуть  слышно позвал:
"Геркулес! " В ответ раздалось жалобное, глухое тявканье.
     "Это Динго! -- подумал юноша. -- Умный пес разыскал меня даже в тюрьме!
Не  принес ли он  новой записки  от  Геркулеса? Но  если  Динго жив, значит,
Негоро солгал! Значит, и... "
     В  это мгновение под дверь просунулась лапа. Дик схватил ее и тотчас же
узнал  лапу  Динго.  Но  если верный  пес  принес записку,  она должна  быть
привязана к  ошейнику.  Как  быть?  Можно ли настолько  расширить  дыру  под
дверью,  чтобы  Динго  просунул  в  нее  голову?   Во  всяком  случае,  надо
попробовать.
     Но  едва только  Дик  Сэнд  начал  рыть землю  ногтями, как на  площади
залаяли  собаки:  городские  псы  услышали  чужака.  Динго  бросился  прочь.
Раздалось  несколько  выстрелов, Хавильдар  зашевелился  во  сне.  Дик Сэнд,
оставив  мысль о побеге,  пробрался  обратно в свой  угол.  Через  несколько
часов,  показавшихся юноше  бесконечно  долгими,  он  увидел, что занимается
рассвет. Наступил день -- последний день его жизни!
     В  продолжение всего  этого  дня  множество туземцев  под  руководством
первого министра королевы Муаны ревностно  работали над сооружением плотины.
Надо  было закончить ее  к назначенному сроку,  не то  нерадивым  работникам
грозило  увечье:  новая повелительница собиралась во  всем следовать примеру
покойного своего супруга.
     Когда воды ручья были отведены в стороны,  посреди  обнажившегося русла
вырыли большую яму -- пятьдесят футов в  длину, десять в ширину и столько же
в глубину.
     Перед вечером эту яму начали заполнять женщинами, рабынями Муани-Лунга.
Обычно  этих несчастных  просто  закапывают  живьем  в  могилу,  но  в честь
чудесной  кончины Муани-Лунга  решено было  изменить церемониал и утопить их
рядом с телом покойного короля.
     Обычай требовал, чтобы покойников  хоронили в их лучшях одеждах.  Но на
этот раз, поскольку  от  Муани-Лунга  осталось  лишь  несколько обуглившихся
костей, пришлось поступить по-иному. Из ивовых прутьев было сплетено чучело,
похожее  на Муани-Лунга, даже, пожалуй, красивее. В  него  положили все, что
осталось от Муани-Лунга; затем  его  обрядили  в парадный королевский наряд,
стоивший, как известно, совсем  недорого. Не были забыты также и очки кузена
Бенедикта. В этом маскараде было нечто смешное и в то же время жуткое.
     Обряд торжественного погребения полагалось  совершить ночью,  при свете
факелов.  По   приказу   королевы   все   население   Казонде  должно   было
присутствовать при похоронах.
     Вечером длинная процессия потянулась  от читоки к  месту погребения. На
главной улице по пути следования кортежа не прекращались ни на миг обрядовые
пляски,  крики, завывания колдунов, грохот музыкальных инструментов и  залпы
из старых мушкетов, взятых с оружейного склада.
     Хозе-Антонио  Альвец,   Коимбра,  Негоро,   арабы-работорговцы   и   их
хавильдары участвовали в  этой процессии. Королева  Муана запретила приезжим
покидать ярмарку до похорон, и все торговцы покорно  остались в Казонде. Они
понимали,  что было бы неосторожно ослушаться приказа женщины,  которая  еще
учится ремеслу повелительницы.
     Прах Муани-Лунга несли  в  последних рядах процессии. Китанду с чучелом
короля окружали  жены второго ранга. Некоторые  из них должны были проводить
своего супруга и повелителя на тот свет.  Королева Муана. в парадном одеянии
шла за  китандой-катафалком. Ночь наступила прежде, чем  процессия  достигла
берега  ручья,  но  красноватое пламя множества смоляных  факелов рассеивало
темноту и бросало дрожащие блики на похоронное шествие.
     При этом  свете ясно видна была яма, вырытая в осушенном  русле  ручья.
Она  была  заполнена тепе