жаждой и голодом.
     Прозвучала   звонкая  трель  свистка  -   сигнала  отсчета  времени,  и
эксперимент начался. Первый день прошел спокойно,  но уже к  полудню второго
дня  зной  и жажда взяли свое. Скупо отмеренные  запасы воды катастрофически
таяли. А организм настойчиво требовал  влаги,  много влаги. Неслышным  шагом
подкрадывалась дегидратация - обезвоживание. К  вечеру  один испытатель стал
не в меру раздражительным, другой -  вялым  и апатичным, третий жаловался на
головную  боль,  но  все  -  на жажду, томительную,  непрекращающуюся жажду,
подавлявшую мысли и желания.
     Наступил третий день эксперимента.  Солнце,  как обычно,  в шесть часов
выползло из-за гор и стало карабкаться на небосвод, заливая пустыню слепящим
блеском.  С каждой минутой становилось все жарче. Мир  был объят тишиной.  В
вышине растерянно  брело затерявшееся в блеклой,  выжженной  синеве  жаркого
неба  одинокое  облачко.  Горизонт  постепенно  заволакивало   колыхавшимся,
терявшим  свою  прозрачность  воздухом,  и  казалось,  что  далекие,  словно
вырезанные  из  синего  картона,  горы  на  горизонте  зашевелились  в  этом
струящемся мареве.
     Алик Меликьян лежал на спине, закинув руки за голову, всем телом ощущая
теплоту песка. Он долго втискивался в это жесткое песчаное ложе, пока оно не
приняло форму его лопаток, ягодиц, икр, пяток.
     Его   напарник  вышел  из  эксперимента  еще  накануне  вечером.  Стало
невмоготу. Поднялась  температура до  тридцати  девяти. Появилась  слабость.
Закружилась голова. Алик провел  ночь в одиночестве, то и дело просыпаясь от
ощущений какой-то  внутренней тревоги. Правда,  с наступлением  рассвета они
стихли,  но  на  смену им пришли нестихающая  жажда  и  душный  жар  дневной
пустыни.
     Он   чувствовал,  как  нагревается  воздух,   и  каждый  вздох   ветра,
прилетавшего  из-за  барханов,  обжигал  лицо.  Полотнище  тента  то  и дело
вздувалось горбом и бессильно опадало. Лучи могучего  солнца  пробивали даже
два  слоя тонкого  цветного  капрона,  и  пятно  тени под  ним было  зыбким,
ненадежным. И  все же это  была  тень, хотя термометр, висевший под  тентом,
показывал сорок восемь градусов. Но там, где она кончалась, жарко, как печь,
пылал  раскаленный песок. Дежурный врач,  что приходил недавно на  очередной
контрольный  осмотр,  взглянув  на  термометр  в зачерненной  медной  колбе,
стоявшей  на  солнцепеке,  присвистнул.  Столбик  ртути  поднялся  до  цифры
"семьдесят". Как медленно тянется время.  Алик поднес руку к лицу и взглянул
на  часы.  "Десять  часов  по московскому  времени",  - сказал  он  вслух  и
вздрогнул,  не узнав своего  голоса. Голос стал  хриплым, совсем незнакомым.
"Осиплость  голоса  - признак дегидратации шесть - восемь  процентов" -  эта
мысль возникла непроизвольно, и он невольно улыбнулся этой способности мозга
мыслить автоматически-профессионально.
     Обезвоживание    организма    всегда     сопровождается     нарушениями
физиологических  функций.  При  водопотерях  4-6% от  массы  тела  ощущается
сильная  жажда, какой-то  дискомфорт  в организме,  пульс  становится  чаще,
появляется  вялость,  сонливость. При дегидратации 6-8%  появляется головная
боль.  Кружится  голова,  подташнивает.  Голос   становится  сиплым.  Трудно
выговаривать  слова.  Распухший язык  словно  прилипает  к небу.  Становится
шаткой походка. Если водопотери  продолжают  нарастать,  все явления  быстро
прогрессируют. К ним присоединяются нарушение глотания, галлюцинации,  шум в
ушах. Человек  впадает  в  бессознательное  состояние и  наконец  гибнет  от
глубоких,   необратимых   расстройств   центральной   нервной   системы    и
кровообращения.
     Ученые  считают, что  при температуре воздуха  свыше  тридцати градусов
смертельной может оказаться дегидратация 15%  от первоначальной массы  тела.
Если воздух прохладен, то смертельными считаются потери воды свыше 25%.
     - Десять часов по  московскому  времени,  - повторил  он. - Значит,  по
местному  -  полдень  и  до  захода  солнца  почти   девять  часов.  Долгих,
мучительных девять часов.
     Во рту было  сухо  и горько.  Но он решил потерпеть,  не пить,  тогда к
вечеру  останется  больше воды от скудного дневного  рациона  и можно  будет
всласть напиться. Алик  протянул  руку к  блекло-зеленому кустику  янтака  и
обломил  веточку. Осторожно очистив  ее от тонких колючек, похожих на острые
коготки, он засунул веточку в рот и стал медленно жевать, ощущая горьковатый
вяжущий вкус. Он знал, что таким образом можно несколько уменьшить жажду, но
сам  проделал это  впервые и с  радостью убедился, что советчики не лгут. Во
рту вскоре стало влажно, а еще через некоторое время появилась слюна.
     Губы саднили. Он потрогал их пальцами. Они были сухие, грубые, покрытые
плотной корочкой,  как  в  жару  во время  болезни. В  карманчике  аварийной
укладки  он  нащупал  прямоугольник  сигнального  зеркала.  С  полированного
металла  на  него  глянуло  незнакомое,  обросшее  щетиной  лицо с запавшими
глазами,   обведенными   черными  кругами.   Желание  напиться   становилось
невыносимым. Не в силах бороться  с жаждой, он достал из песчаной ямки флягу
и потряс ее над ухом. Во фляге слабо плеснуло. Сколько же там осталось воды?
Утром, на рассвете,  по  холодку,  он  позавтракал  банкой мясных консервов,
галетой и куском  шоколада  и  выпил примерно граммов двести воды. Потом еще
трижды  прикладывался  к  горлышку.  Наверное,  осталось  граммов восемьсот.
Немного при  такой  жаре. Алик отвинтил пробку и поднес флягу к  губам. Вода
была тепловатой, с металлическим привкусом,  но все-таки это  была вода.  Он
пил неторопливо, подолгу задерживая ее во рту, борясь с мучительным желанием
выпить все без остатка. Как  коротки минуты блаженства. Что такое эти жалкие
сто  граммов, если каждая клеточка тела жаждет влаги, когда высохли  слюна и
слезы,  когда все мысли и желания сосредоточены на воде,  только на воде. Но
пить,  согласно  инструкции, он  должен понемногу.  И  не только потому, что
иначе  не  удастся  растянуть  имеющийся  запас  воды до  вечера  и придется
прекратить эксперимент  раньше времени. Если пить воду маленькими  порциями,
граммов   по  семьдесят  -  сто,   ее  значительную  часть  организм  сумеет
использовать на производство пота. Стоит выпить  тот же  литр за один раз, и
больше половины его уйдет через почки, превратившись в мочу.
     Усилием воли  он заставил себя оторваться от горлышка фляги и тщательно
завинтил пробку.
     Чем  жарче  становилось,  тем сильнее было  желание снять комбинезон  с
распаренного тела и остаться в одной майке и трусах. Искушение было  велико.
Но он  хорошо  знал,  как  опасно ему поддаться. В  пустыне одежда не только
защищала кожу  от  ожога солнечными лучами -  под  тентом это  ему не  очень
угрожало,  - главное,  одежда  снижала,  уменьшала  потери воды  организмом,
препятствуя высушивающему и перегревающему воздействию воздуха.
     Меликьян перевернулся на  живот,  подперев  голову руками. Прямо  перед
глазами  возвышался  золотистый пологий бархан.  Там дальше,  за ним, лежало
высохшее  озеро. Берега озера густо поросли кустами тамариска. Его кружевные
бледно-синие  побеги,  напоминавшие  тую, с  ярко-сиреневыми соцветиями были
необычайно  красивы. И было что-то странное в их тонкой, изысканной красоте,
не вязавшейся с этим яростным зноем и зыбучими песками
     Глинистое  дно  этого озера было  припущено тонким  белым налетом соли.
Кое-где, словно  выточенные из кварца,  сверкали  в солнечных лучах кустики,
покрытые крупными кристаллами соли. Здесь уже давно исчезла вода, и  все же,
если  бы  ему  пришлось искать воду, он сумел бы ее  отыскать. Во-первых, он
воспользовался  бы рекомендацией  знатоков пустыни и стал бы  копать в самой
низкой части  высохшего  озера  или  ручья.  Можно,  конечно,  вырыть  яму у
подножия  высокого  бархана с подветренной стороны. Правда, копать  придется
глубоко, на  метр-полтора. Но ведь не  случайно аксакалы  говорят: "Кумбар -
субар"  - "Есть  песок  - есть вода"  Значит,  до нее можно добраться,  если
хорошо потрудиться.
     Чтобы  избавиться  от  неотвязной  мысли о питье,  он стал перебирать в
памяти    всевозможные   природные   признаки,   указывающие   на   близость
водоисточника.  Вспомнил, что  таким  указателем  могут  оказаться  мошки  и
комары, роящиеся после захода солнца,  или  островок зелени, вдруг возникший
среди голых песков. Главное, быть наблюдательным,  ведь нередко  колодец или
родник в пустыне тщательно укрыт от солнца, и можно пройти рядом, не заметив
их. Если  увидел  грязный  серый  песок,  покрытый овечьим  пометом,  -  ищи
убегающую в сторону тропинку. Она приведет тебя к воде.
     Опять  захотелось  пить.  Меликьян  решил  еще  раз  пожевать  колючку.
Подтянув к  себе кустик, он заметил между веточками белые крупинки янтачного
сахара. Алик соскреб несколько кристалликов и  отправил их в рот. Они быстро
растаяли на языке, оставив приятный, сладковатый привкус.
     Он снова  устроился поудобнее и  принялся наблюдать.  Опаленная солнцем
пустыня  была, как ни  странно,  полна  жизни. Из-за  кочки появился большой
черный  жук-скарабей,  знаменитый   священный   жук  древних  египтян,  катя
темно-коричневый шарик величиной с голубиное яйцо, слепленный из верблюжьего
помета.  Он двигался задом,  быстро  перебирая лапками,  оставляя  на  песке
двойную строчку  следов.  Подкатив  свою  добычу к мохнатой кочке,  скарабей
принялся торопливо рыть норку.  Как только она будет  готова, жук укроется в
ней и, тщательно заделав вход, станет пировать до тех пор, пока не съест все
до  последней   крошки.   Бесшумно   скользя,  проползла   тонкая,   изящная
змейка-стрелка.  Привлеченная   блеском  фольги,   выглянула  из-за  коробки
серо-зеленая  агама.  Приподнялась  на передних ножках и  замерла, удивленно
рассматривая  бисеринками глаз.  Неосторожное  движение  -  и  она,  вильнув
хвостом,  исчезла  в  норке.  Мелькнула стремительная ящерица-круглоголовка.
Прильнула к песку и словно растаяла, слившись с ним окраской.
     Увлекшись   наблюдениями,   Меликьян  на  время  позабыл  о  жажде.  Но
ненадолго.  Она  снова  дала  себя  знать  с  еще  большей  силой.  И  самой
мучительной была  мысль,  что  вода находится рядом.  Стоит только протянуть
руку  и... Он усилием воли  поборол  искушение, ведь оставшийся  запас  надо
растянуть хотя бы до вечера. А может быть, выпить все, а там будь что будет?
Нет,  надо потерпеть.  Ведь окажись  он в пустыне не  в  роли  испытателя, а
попавшим  в  беду  путешественником  или летчиком,  совершившим  вынужденную
посадку,  такое  решение  могло  обернуться  непоправимой  бедой,  оказаться
смертным приговором.
     Он повернулся на спину, широко раскинул  руки и закрыл глаза. Попытался
вспомнить  какие-нибудь стихи, но мысли путались. В голове вертелись обрывки
фраз,  строф, бессмысленных  сочетаний.  Понемногу жара  сморила его,  и  он
погрузился в тяжелую, тревожную дремоту.  Одна  за  другой возникали  в  его
затуманенном мозгу смутные картины.  То он, стоя на коленях, пьет из ручья и
никак не  может  напиться,  то  сидит  за столом, уставленным  бесчисленными
бутылками  с  лимонадом, и  не  может никак открыть неподатливые  крышки, то
бредет погрузившись по пояс  через озеро. Нет,  это  не  озеро, а бескрайняя
пустыня.  Убегают  вдаль  подернутые  желтой  рябью барханы.  Ноги увязают в
песке. Все невыносимее удушливый зной. И вдруг  у подножия бархана возникает
фигура всадника  на сером  ослике. У него почерневшее  от загара, изрезанное
глубокими морщинами лицо. Так  ведь это  старик-пастух, что заезжал в лагерь
прошлый  раз.  В  руках  у  него  большая  дыня.  Старик  достает  из  ножен
сверкнувший на солнце нож и ловким ударом рассекает дыню надвое. Алик видит,
как струйки сока стекают вниз, оставляя  в песке глубокие черные воронки. Но
почему всадник поворачивает ослика и медленно едет прочь? Алик хочет догнать
его. Отяжелевшие ноги не слушаются, и он  ползет по песку, не в силах издать
ни  звука. А  всадник  удаляется  все  быстрее, и  уже не ослик  под  ним, а
странный  трехгорбый  верблюд. Нет,  это не верблюд, а  гигантский  глиняный
кувшин, из которого со свистом в разные стороны бьют  струйки  воды.  Трах!!
Кувшин  с  грохотом разлетается на  мелкие осколки. Один  из них впивается в
руку. Острая боль пронзает  тело. Меликьян  вскрикнул и очнулся. Тент, вдруг
вздернутый порывом ветра, вздулся пузырем. Он пошевелил рукой и вздрогнул от
боли. Ах черт! Это ветер занес к нему в  жилище кустик верблюжьей колючки, и
длинные острые иглы  ее впились в руку. Порывы ветра становились  все чаще и
чаще,  и наконец  он  задул  с  неистовой силой,  превратившись  в  горячий,
обжигающий поток. Ветер рвал полотнище, звенел  в стропах. Казалось, что еще
мгновение - и кустики, к которым привязаны растяжки, не выдержат. Но пустыня
позаботилась  о своих чадах. Их  длинные разветвленные корни глубоко, метров
на двадцать, ушли  в  песок  в  поисках  воды и  цепко держались, не уступая
ветру. Ветер гнал тучи колючей пыли. Песок набивался в глаза, в  уши, в рот,
хрустел  на зубах.  Песчинки проникали сквозь плотную  ткань  комбинезона, и
кожа  зудела. Раскаленный  воздух  сушил тело,  безжалостно  отнимая  у него
последние запасы влаги. С каждой минутой становилось все труднее дышать.
     Ветер -  важнейший  фактор, влияющий на  тепловое состояние организма в
условиях, когда температура воздуха выше температуры  кожи. Чем значительнее
скорость ветра, тем больше тепла получает человек из внешней среды.
     ""Афганец".  Вот  только  его  не  хватало",  -  подумал  Меликьян.  Он
повернулся спиной к ветру, приподнялся,  сгреб подстилку из парашютной ткани
и, встряхнув, торопливо завернулся в нее,  стараясь поплотнее защитить лицо.
Затем он поставил стоймя металлическую коробку от аварийной укладки и улегся
за нею, как за щитом. Так  обычно  поступают опытные путники, застигнутые  в
пустыне пыльной бурей. Сколько  он пролежал так, задыхаясь от  жары и  пыли?
Ему казалось, что целую вечность.
     - Алло, старик, ты жив? - раздался над самым его ухом голос Ракитина.
     "Ну, слава богу, наконец-то настал час  очередного медицинского осмотра
и  хоть на время  кончится это  мучительное одиночество". Меликьян  проворно
освободился  от своего импровизированного  бурнуса  и  сел,  отплевываясь от
хрустящих на зубах песчинок.
     - Привет! - радостно сказал он. - Как видишь,  еще дышу. А ребята наши?
Держатся?
     - Вчера к вечеру трое вышли из эксперимента.  Температура поднялась  до
тридцати  девяти  градусов. А сегодня утром пришлось вывести  Колю  Ветрова.
Обезвоживание  - девять  процентов.  Финиш. Да и оставшиеся все  держатся на
одном энтузиазме. Воды у них в обрез. А у тебя как дела?
     - Воды у меня граммов пятьсот есть. Так что, думаю, до вечера дотяну. А
уж ночью не так пить хочется.
     -  Молодец!  -  похвалил Ракитин.  Он-то хорошо понимал, чего стоит это
меликьяновское "дотяну".
     Ракитин  тщательно  обследовал испытателя. Посчитал  пульс  (он  сильно
частил),  измерил  артериальное  давление   (оно  поднялось  миллиметров  на
двадцать), а  затем,  достав  из  сумки белую  коробочку  электротермометра,
протянул  Меликьяну провод с квадратиком  термодатчика на конце. Тот засунул
датчик под язык,  и, лишь  только  Ракитин  нажал  кнопку, стрелка, дрогнув,
медленно  поползла по шкале.  Она  добралась до отметки 37,9 и остановилась,
чуть подрагивая.
     -  Тридцать семь  и девять  -  это  меня  вполне устраивает,  - сказал,
облегченно вздохнув,  Алик.  - Я  уж думал,  к  тридцати девяти подбирается.
Больно жарко стало.  Будто в  печке сидишь. И мысли дурные  в голову  лезут.
Вдруг тепловой удар.
     - Ну, это не у тебя одного  такие мысли. Они  у многих после  истории с
Лидиным появились.
     Да,  случай  с ним еще  раз  подтвердил,  сколько  неожиданностей может
преподнести человеческий организм. На второй день эксперимента в полдень  во
время  медицинского осмотра Лидин  чувствовал себя вполне удовлетворительно,
как  может себя удовлетворительно чувствовать  человек в сорокапятиградусную
жару при недостатке воды.  В  весе потерял немного, всего четыре процента, и
пульс был чаще утреннего ударов на двадцать,  не больше,  и температура тела
поднялась   лишь  до  тридцати  семи  и  пяти.  Как  вдруг,  без  каких-либо
предвестников,  он  потерял  сознание.  Тепловой  удар.  Ему  тут  же  ввели
сердечные, дали  подышать кислородом,  обернули влажной простыней. Он вскоре
пришел в себя и лишь удивленно оглядывался по сторонам, не понимая, что же с
ним произошло.
     Видимо,  дала  себя  знать  индивидуальная  неустойчивость организма  к
теплу.
     - Ну, желаю удачи, - сказал Ракитин, поднимаясь. - Кстати, сколько ты в
весе потерял?
     -  Утром,  когда взвешивался,  четырех  килограммов  как не  бывало.  А
сейчас, думаю, еще на парочку килограммов усох. Вот ведь парадокс. Потеешь -
плохо: обезвоживаешься. Не потеешь - еще хуже: перегреваешься.
     Человеческий  организм функционирует  в очень  узких пределах колебаний
температуры тела  (примерно от  30 до 42o), поэтому все  излишнее
тепло, грозящее нарушить существующее температурное  постоянство  организма,
требует немедленного  удаления.  В  пустыне человек  получает извне огромное
количество  тепла.  Оно  поступает от прямых  солнечных лучей  и отраженного
небосводом  солнечного  света, с горячим  дыханием  ветра,  от  раскаленного
песка.  От  избыточного  тепла  организм  в  обычных   условиях  избавляется
различными  путями  -  проведением,  лучеиспусканием,  конвекцией. Но  когда
температура воздуха  переваливает  за  тридцать  три  градуса,  у  организма
остается  единственная  возможность  избежать перегрева -  производить  пот,
каждый  грамм которого при испарении  унесет  581  калорию тепла. Когда воды
достаточно, от  жары нетрудно уберечься. Но когда запас  ее  скуден, как это
бывает в  условиях автономного  существования, на  образование пота организм
вынужден расходовать жидкость  из своих внутренних  резервов. Это  рано  или
поздно приведет  к его обезвоживанию - дегидратации. Чтобы как-то  замедлить
этот процесс, надо защититься от воздействия внешнего  тепла, укрывшись  под
любым   импровизированным  тентом.  С   другой  стороны,  следует  уменьшить
количество тепла, образующегося в  организме при мышечных усилиях,  то  есть
свести  до  минимума любые физические работы в жаркие дневные часы, отложить
все  заботы  по организации лагеря,  добыванию воды,  пищи на ночное,  более
прохладное время.
     Трое суток истекли. Утром у палатки поставили  стол, и  испытуемые один
за  другим  выполнили  ритуал  последнего  осмотра.  Последнее  взвешивание,
последние  анализы. Все  похудели, осунулись. Наконец-то можно  напиться  до
отвала,  съесть  толстый  ломоть  дыни и  помыться,  смыть  этот  проклятый,
проникший во все поры  песок.  И сейчас, когда все  испытания позади, о  них
вспоминают немного иронически, подшучивая над своими переживаниями. И только
скупые строчки в дневниках  говорили, как трудно  достаются крупицы  знаний,
необходимых для спасения людей, попавших в беду в пустыне.
     "Появилось полное безразличие  ко  всему. Скажут,  пей  -  готов выпить
ведро воды, скажут, не пей - могу не пить до тех пор, пока не свалюсь".
     "Снился сон. Просил у каких-то людей воды. Но они пьют на моих  глазах,
а мне не дают".
     "Считаю минуты, а остальное время лежу в забытьи".
     "Вижу сны  все  про воду. Очень  тяжело. А кто сказал, что должно  быть
легко? Вот блестящая возможность проверить свою силу воли. Буду держаться из
последних сил".
     "Приснилось,   что   поспорил   с  приятелем  на  пятнадцать   стаканов
газированной  воды  и выпил  ее.  Проснулся  и понял,  что  могу  выпить все
двадцать".
     "Слабость, пелена в глазах. Стараюсь не двигаться".
     "Встает солн